Освещая путь другим, врач останется один

Павел Петрович не был плохим человеком. Скорее, он был хорошим человеком, но резкое поведение не позволяло людям разглядеть в нём хороших черт. Только коллеги, проработавшие с ним год-другой, умели проглядывать сквозь скорлупу.

Пациенты знали Павла Петровича не так хорошо, как коллеги, потому и юмор его казался им несмешным вовсе. Однако за скорлупой они тоже видели другого человека — замечательного врача и были готовы мириться с тяжёлым характером, пока тот творил своё чудо.

Вот и выходило: злой, неприятный, но такой нужный. Особенно смущала пациентов его любовь заканчивать шутки. Если в беседу с другим врачом вторгался человек, Павел Петрович не прерывался, а окидывал пришедшего взглядом в знак принятия и продолжал повествование. Многие знают, что медицинский юмор не подходит обычному человеку. И сам Павел Петрович это знал, но пациенты не убегали, а слушали и расширяли глаза от удивления. Замечание сделать никто не решался, уходить тоже — сами же пришли.

В обычный четверг доктор вышел из перевязочного кабинета весь в пятнах крови и гноя на форме. Для гнойной хирургии это явление абсолютно нормальное, даже проходящие мимо пациенты не убегали в ужасе. Павел Петрович снял перчатку, чтобы ответить на телефон. Разговоры с начальством уже не пугали опытного врача; он с чем-то согласился пару раз, а в конце как выдал — “нет!” — и довольный попрощался. Он бы даже и не заметил, что перехватил телефон второй рукой, на которой была надета окровавленная перчатка, если бы подошедший пациент не обратил на это внимания. Павел Петрович лишь улыбнулся и убрал телефон в карман, снял вторую перчатку.

-Здравствуйте, доктор. Я у вас лечился месяц назад, теперь вот маму привёз. Вы меня помните?

-Эх, — сжал губы Павел Петрович, — годы мои не те, к сожалению.

Вдвоём они направились в палату к матери пациента. На самом деле, Павел Петрович не сожалел. Он принимал много людей в отделении, консультирован по всей больнице и лишь отдельные лица запоминал по чистой случайности. Иногда даже вернувшегося через час пациента он не мог узнать, только историю болезни.

-Сосуды никудышные, — заключил после осмотра Павел Петрович. — Ампутировать по бедро, вот так.

Он приложил руку к середине бедра пожилой женщины, хотя несколько секунд назад снял перчатки. Мужчина запаниковал. По глубоким вздохам было понятно, что он хочет возразить. Но как возразить человеку, который точно понимает, о чём говорит? Это как заставить сантехника прикрутить кран неправильно лишь потому, что так хочется, а потом обвинять его в затоплении соседей.

-Нет, — выдохнул мужчина неуверенно.

Так уж принято в нашей стране — ставить под сомнение компетенцию врача чаще, чем кого-либо другого. Павел Петрович часто слышал подобное.

-Нет, так нет. Подождём, пока будет категорическое “да”.

Павел Петрович отвернулся и побрёл в сторону перевязочной. Он скомандовал медсестре выдать отказ от операции и проконтролировать сборы — сегодня пожилая дама поедет домой, а на её место попадёт кто-то другой.

Возвращая кресло-каталку на место, мужчина заметил Павла Петровича в палате. Он совершал обход пациентов. Врач больше смотрел на людей, нежели разговаривал с ними. Уже удалившись, мужчина услышал ритмичные шаги за спиной и хруст откусываемого яблока. Когда он обернулся, Павел Петрович заходил в следующую палату, из которой тянуло чем-то неприятным. Месяц назад, как помнил мужчина, в этой палате лежали двое больных в плохом состоянии.

Спустя два дня Павел Петрович встретил в коридоре отделения пожилую женщину в кресле-каталке и её дочь. Он шёл из операционной, поэтому вместо обычной хирургической формы на нём был безразмерный зелёный костюм с подтёками крови и пятнами пота. Даже на тапках женщина помоложе заметила кровь.

-Здравствуйте, Павел Петрович, несколько дней назад мой муж привозил к вам маму, — женщина указала на бабушку в кресле. — Мы согласны на операцию.

Он не помнил пожилую даму и женщину, которую на самом деле видел впервые. Для таких случаев в голове пылились шаблоны: были здесь пару дней назад, значит, приходили с направлением, значит, нужно будет лечить. Доктор сложил руки на груди, плотно прижав их к кровавым пятнам. Женщина охнула от негодования, но элемент величественности в облике молчаливого врача смял возмущение, точно перед ней стоял медведь с человеческими чертами.

-У нас новое направление есть, — протянула она бумажку, решив не указывать врачу на страшную опасность.

Врач отправил страждущих в отдел госпитализации, а сам направился в ординаторскую. На рабочем столе лежал рентгеновский снимок. Повернувшись к окну, он внимательно посмотрел на органы. Павел Петрович хорошо помнил, какую патологию увидел там прежде, но общая для всех врачей привычка заставила его сделать так. Кровь на безразмерной форме успела потемнеть и выглядела теперь не так устрашающе, хотя быстрые шаги не позволили заметить её кому-то ещё. С негативом в руках Павел Петрович поднялся обратно в операционную.

Ярый взгляд старшей медсестры ясно дал понять, что что-то не так. Маска; он забыл спрятать свою густую щетину. Зажав между шапкой и маской глаза, Павел Петрович подмигнул блюстителю асептики и побрёл по коридору оперблока.

В операционной за порядком следят медсёстры, например, выбирают, какая радиостанция играет в магнитофоне. Особый антураж этой комнаты нигде больше не встретить: хирурги, чьи руки по локоть к крови, пациент, с раскрытой до ужасающего состояния брюшной полостью, новая система освещения и старенький магнитофон. Павел Петрович умел растворяться в этой атмосфере, не получать удовольствие, как от хорошего пива, а именно растворяться, исчезать.

Пересилив бюрократические требования к госпитализации, Татьяна добралась до хирургического отделения. Направление на госпитализацию для матери она обменяла на историю болезни, уже вторую за одну неделю. Толкая кресло-каталку в сторону назначенной палаты, она увидела в соседней Павла Петровича. Со спины он казался ещё шире, но более не походил на медведя. Женщина замедлилась, желая подслушать разговор между ним, молодой медсестрой и пациентом.

-Будете так разговаривать с медсестрой, полицию вызовем, а они вас в окно выкинут за ваш скверный характер!

Заканчивал фразу Павел Петрович уже достаточно громко, чтобы не только женщина могла подслушать. От испуга она обернулась по сторонам, точно её могли застать за постыдным делом, и толкнула каталку к палате. Воображение вновь скрестило врача и медведя воедино.

Через час Павел Петрович появился в палате вновь прибывшей. В руках его красовалась история болезни. Белый халат, решила Татьяна, подходил ему больше, чем хирургическая форма. Муж так нахваливал этого человека, точно тот был чуть младше ангелов божьих, но она видела лишь врача в старом халате.

-Павел Петрович, муж попросил передать вам, — Татьяна протянула конверт.

Врач показательно нахмурил лицо, усы защекотали нос. Приятная толщина конверта. Павел Петрович заглянул внутрь, хмыкнул:

-Вы на эти деньги лучше лекарства маме купите, я их всё равно пропью.

Для одного дня потрясений было слишком много. Татьяна раскрыла рот, но слова не желали вылетать. Пока она собиралась с мыслями, врач начал что-то говорить о планируемой операции, снова указал на середину бедра, снова без перчаток.

-А почему? — С трудом вырвалось их груди женщины.

-По Доплеру, — Павел Петрович раскрыл историю болезни в части приклеенных результатов и ткнул пальцем в заключение. — Сосуд стал непригодным, кровотока в ноге почти нет. Вы и сами видите.

Он потрогал холодную ногу пожилой дамы; иссушенная кожа не чувствовала даже щипков. Дочь с грустью погладила мать по волосам, но та не отреагировала. За время беседы она не произнесла и слова. Или сказала так тихо, что Павел Петрович не услышал.

-Валентина Николаевна! — резко обратился врач. — Нужна операция. Или совсем худо будет!

Татьяна подскочила и замерла. Валентина Николаевна перевела взгляд на человека в халате и безучастно кивнула:

-Я уже поняла.

На следующее утро Павел Петрович начал обход с этой палаты, чтобы предупредить о времени начала операции. Пятница в отделении считалась неоперационным днём, но ему удалось убедить заведующего разрешить оперировать по одному пациенту утром, чтобы оставшийся день заниматься бумажной работой, скопившейся за неделю. Сегодня таким пациентом оказалась Валентина Николаевна.

Настроение её явно было лучше вчерашнего; Павел Петрович смог разглядеть ясность в глазах. Возражений не нашлось, документы подписаны; врач снова посмотрел на результаты исследований и осмотрел пациента, хотя точно помнил, что заключил вчера.

Он ушёл, оставив пожилую даму и её спутницу наедине с медсестрой. Премедикация, раздевание и перекладывание на каталку много лет назад стали для медсестры рутиной; она могла бы сделать это даже с закрытыми глазами или после двадцатилетнего перерыва, но пациент бы не понял. Вызвав на помощь санитарку, двое в светлой форме увезли Валентину Николаевну прочь.

Татьяна подсмотрела, как Павел Петрович закончил обход, заглянул в ординаторскую и задумчиво покинул отделение. Она хотела перехватить его по возвращении, как в первый раз, когда он был похож на медведя. Вероятно, там, в операционной, врач был даже сильнее смерти, оттого и терял человеческие черты, решила она.

Через полтора часа её маму привезли обратно. Наркоз сильно затуманил разум, поэтому она походила на труп ещё больше, чем обычно. Бледное-бледное лицо породило в горле Татьяны комок. Она хотела закричать, что все вокруг убийцы и лишь притворялись, будто её мама жива, захотела наброситься на медсестру, которая не пыталась спасти невинного человека, но мама сморщила нос и буркнула что-то во сне. Паника отступила.

Павел Петрович всё не возвращался. Теперь Татьяна не могла постоянно караулить его в коридоре, потому мама нуждалась во внимании. Периодически выглядывая в коридор, она надеялась заметить человека в безразмерной одежде со следами крови. За десять попыток ей не повезло.

Зашла медсестра, чтобы проверить самочувствие пациента. Она подняла одеяло, и Татьяна впервые увидела исход операции — вместо ноги лежала культя, заклеенная большой повязкой. Пока медсестра проверяла чистоту раны, дочь решила поплакать. Её уже не интересовало, что таким образом остальной организм страдал меньше; она была убеждена, что врачи покалечили её маму.

Скоро пришёл муж Татьяны. Он поцеловал жену, спросил о самочувствии. Когда Татьяна показала ему культю матери, он состроил грустное лицо, но не заплакал. Возможно потому, что видел в Валентине Николаевне лишь мать жены или был скуп на эмоции всегда, но сейчас Татьяна обратила на это внимание. На секунду она отнесла его к группе бесчувственных людей в халатах, которые то и дело шныряли по коридору. Ярость вытеснила грусть, однако всё вернулось назад, когда мама начала звать дочь. Она захотела пить.

Павел Петрович зашёл в палату уже вечером. Сегодня он не торопился домой, потому что всех врачей обязали дежурить не менее одного раза в неделю. Пятница досталась ему. В остальные дни пришлось бы, сдав дежурство утром, отработать ещё и обычную дневную норму, а после пятничной смены можно было спокойно пойти домой. Ещё ему не нравилось, как тряслись от недосыпа руки; не то, что оперировать, в такие дни он и перевязывать раны не мог. Вот поэтому Павел Петрович зашёл в палату Валентины Николаевны в хорошем настроении, хотя и не показывал этого внешне.

Всё шло по плану. Он сказал Татьяне, что пора бы ложиться спать, и указал на темноту за окном, а сам направился в соседнюю палату. Укладываясь на дополнительную кушетку, она услышала голос врача и решила полюбопытствовать.

Павел Петрович прервал суету молодой медсестры, что кружила над пациентом. Мимо приоткрытой двери просачивался неприятный запах; Татьяна поморщила нос, но продолжила слушать.

-Отдохни, Маша. Его ты всё равно уже не спасёшь.

Маша расстроенно поглядела на врача. Нрав его знали все, и удивляться сказанному не стоило, однако она хотела услышать что-то ещё, потому не торопилась отвечать.

-В отделении 57 человек, а нас двое. Если мы потратим слишком много сил на него, не успеем помочь тому, кого ещё можно спасти. Покушай, а потом сделаем обход.

Татьяна спряталась в палате матери, а Павел Петрович зашагал по коридору. В тишине его резиновые башмаки противно скрипели. Днём он мог не обращать на них внимания, но вечером в пятницу вспоминал, почему терпеть их не мог. Если бы другая обувь не разваливалась так быстро, он бы никогда не надел эти башмаки снова.

Популярная нелюбовь к понедельнику не обошла стороной и Павла Петровича. По неясной для него причине, настроение всегда было скверным. Уже во вторник оно приходило в норму, но в понедельник он сомневался в необходимости вставать с кровати ради похода на работу.

Пятиминутка у заведующего тянулась больше 15 минут; после выходных копилось много информации. Павел Петрович соглашался с чем-то, потом открещивался. Через час-другой он сможет войти в рабочее русло, а пока можно и помедлить.

Зайдя в палату Валентины Николаевны, врач увидел новое лицо. Рядом с Татьяной стояла молодая девушка, представившаяся внучкой пациентки. Стоило Павлу Петровичу начать осмотр, как Алина, так её звали, приблизилась к кровати.

-Вы тоже врач? — спросил Павел Петрович, заметив усиленный интерес девушки.

-Нет. Просто проверяю, ту ли ногу вы отрезали.

Врач вернул одеяло на место, посмотрел на Алину, на Татьяну, чуть вскинув бровь.

-Кто ж знает. Позже поймём, — заключил он, глядя мимо присутствующих, и ушёл.

Опасный тип родственников, вроде этой Алины, попадался ему неоднократно. Молодой начал бы оправдываться или злиться, старый — продавил бы авторитетом, но он находился между, потому и реакция была средней. Павел Петрович игнорировал. Такие люди отнимали слишком много времени и сил спорами, а за выходные поступили пациенты, которым время и силы врача требовались больше.

Следующая встреча с Алиной не заставила себя ждать. Под праведный гнев попала санитарка. Реабилитированные заключённые не без труда находили работу, а вот санитарке Ире повезло знать через родных заведующего отделением хирургии. Она честно отрабатывала свою скромную зарплату, вела себя тихо, но даже она не смогла не обозлиться под напором Алины. Павел Петрович наблюдал.

-Да как вы смеете мыть полы одной и той же тряпкой?!

Суть конфликта стала понятна сразу. Претензии Алины были объективны, но Ира не имела хоть какого-нибудь медицинского или близкого образования. Её не очень интересовали требования вроде: для каждой поверхности — своя тряпка. Для неё гораздо важнее было соблюдать требования начальства, которое приказало экономить тряпки. В таких условиях остальной регламент становился невыполнимыми, точнее, исчезал вовсе, зато полы в отделении были чистыми.

Когда внимание Алины переключилось на медсестру, уделившую недостаточно внимания средствам защиты во время уколов, Павел Петрович был вынужден вступиться. Он подошёл вплотную и стал слушать. Перехватив на вдохе Алины право говорить, он вмешался:

-Вы же сделали замечание.

Обрывочная мысль смутила внучку Валентины Николаевны. На секунду она растерялась, вероятно, ожидая более агрессивных слов.

-Она услышала вас и исправится. Но вместо того, чтобы дать ей возможность и дальше выполнять свою работу, вы её отвлекаете. Из-за вас люди не получат инсулин вовремя, а через пять лет придётся им ноги ампутировать, как вашей бабушке. Вы хотите этого?

Ярость обуяла девушку. Не вдаваясь в суть угроз, Павел Петрович кивнул медсестре, чтобы та продолжила ежедневный ритуал с иглами и ягодицами. Он выждал обязательную паузу, опустил голову, точно искренне, и отступил. Получился почти танцевальный элемент. При развороте врач приметил Татьяну; теперь он смог бы узнать её даже через месяц.

-Я вообще-то в прокуратуре работаю! У вас будут проблемы! — раздалась завершающая угроза из уст Алины.

Пусть так, решил Павел Петрович, но вслух ничего не произнёс.

Через день пришёл начмед. Павел Петрович видел его редко, и каждый раз его появление означало одно из: много жалоб, жалоба от серьёзных людей, приедет лечиться серьёзный человек. Для таких ситуаций в отделении был заведующий, умевший и разговаривать, и лечить. Пока не созвали всех, Павел Петрович решил сбежать в операционную, хотя операция планировалась только через час.

Виктор Андреевич, коллега Павла Петровича, как обычно, оживлённо беседовал с медсёстрами, уставившись в брюшную полость пациента. Сегодня они ругали современную музыку, которая некстати играла по радио. Коллегиально сочти её примитивной, хотя у Павла Петровича возраст одной из медсестёр ассоциировался как раз с этой песней.

За время операции утренняя суета подзабылась. Врач спускался по лестнице, как услышал торжествующий вопль. На границе хирургического отделения — он за пределами, начмед и Алина внутри — столкнулись те, вокруг кого формировался неприятный конфликт.

-Вы только посмотрите! Разве может так выглядеть врач?! — она указала на пятна крови на хирургическом костюме.

И начмед, и Павел Петрович последовали за пальцем. На голубом костюме красовались пара тёмных пятен. Оперировал врач в другой форме, значит, эти отметины он получил в перевязочном кабинете; и даже одноразовый халат не сберёг.

-Это кофе. Он не заразный, — похлопал по пятнам Павел Петрович.

В сопровождении начмеда он направился в кабинет. Следом шла Алина, то и дело пытавшаяся влезть в беседу. Уже в ординаторской, куда внучку не пустил заведующий, тон разговора получилось сменить.

-У нас проблемы. Эта девушка подняла прокуратуру на уши. Она там то ли работает, то ли муж её работает, — затянул начмед.

Павел Петрович точно понимал, что вместо “у нас” надо слышать “у тебя”. Каждый врач слышит так много угроз, что рано или поздно перестаёт бояться их. А он слышал угрозы часто, особенно когда был недостаточно многословен или неожиданно резок с избалованными пациентами. Сейчас его поведение оказалось где-то между.

-С историей всё в порядке, — вступил заведующий, — но придётся хорошенько извиниться.

-А толку? Она уже взбаламутила людей. Всё равно придут. Да и извиняться не за что. Ногу отрезали; никто не грубил. Бесполезно.

Павел Петрович вышел из ординаторской. У таких ситуаций не было хорошего решения, точнее, хорошим исход был, если главврач, начмед и заведующий оказывались вне опасности. Ситуация с Валентиной Николаевной изначально подходила под схему.

-Я на вас жалобу ещё на сайте минздрава написала! — выскочила из палаты Алина.

-Не забыли указать, что не ту ногу ампутировал?

Врач зашагал дальше по коридору, а девушка поспешила за ним. Стоило ей попытаться заговорить, Павел Петрович шикнул и поднял указательный палец вверх:

-Не мешайте работать. И без вас дел много.

Он зашёл в палату для тяжёлых больных, а Алина осталась в коридоре. Все пациенты отделения замерли у своих дверей в ожидании развязки, переживая за благополучие врача. Пришлось вернуться в палаты.

Упорству Алины можно было позавидовать; с такими навыками работать в прокуратуре было абсолютно верным решением. Она вновь перехватила Павла Петровича на выходе из палаты, откуда исходил резкий запах.

-Я приложу все усилия, чтобы вы больше здесь не работали!

Развязка, которую ожидали пациенты, похоже, приближалась. Павел Петрович засмеялся с иронией, как умеют смеяться врачи над псевдомедицинской глупостью в интернете. Он упер руки в таз, из-за чего Алина снова заметила пятна крови на форме:

-Вы думаете, мне нужна эта работа? — лицо Павла Петровича потеряло привычное безразличие и превратилось в озлобленный камень. — Оглянитесь. Я нужен этим людям, а не наоборот! Я ненавижу, всегда ненавидел свою работу, но много лет люди просили меня помочь им, поработать ещё год. И ещё год. И так много лет подряд!

Павел Петрович не нашёл в себе силы продолжать разговор и ушёл. Все ходячие пациенты выглянули в коридор и не сводили глаз с врача, не замечавшего никого.

Через три дня Павел Петрович вышел из ординаторской свободным человеком с мешком вещей в руке. Двое пациентов уже караулили его, ещё пара прибежала, как узнали врача.

-Павел Петрович, ну не надо, мы без вас никуда.

-Вы ещё хоть куда, — довольно усмехнулся врач, что щетина убежала вверх. — Не могу я остаться. Как у начальства горят задницы, приходиться кого-то увольнять. Сегодня пришёл мой черёд.

-А может, вы в частную? Мы к вам туда. Вы же знаете.

-Нет, друзья. Стараниями Алины Токаревой из прокуратуры мне лучше в медицину не соваться, если только водителем на скорую. Вот это можно.

Павел Петрович попрощался, даже позволил обнять себя людям, лица которых не мог запомнить. Теперь и диагнозы их не нужно запоминать. Он вышел из отделения с широкой улыбкой, светясь от удовольствия. Столько лет ожидания, и вот оно.