Очередь

Зима. Мне лет семь, восемь.
Раннее темное утро, в полутьме и полудреме я слышу тихий бабушкин голос:
— Вставай Васенька, просыпайся мой хороший, за молочком надо идти, а то опять не хватит… — она говорит все это ласковой скороговоркой, боясь разбудить моих спящих братцев.
В нашей комнате большая двух ярусная кровать, я сплю один, на верху, так как старший. Двое моих братцев посапывают внизу, и в этот момент я им невыносимо завидую.
Я начинаю медленно одеваться. Наталкиваюсь на стулья и наступаю на разбросанные с вечера игрушки, больно ударяюсь коленкой обо что то в темноте, хочу вскрикнуть, но бабушка рядом, и тихонечко шепчет мне:
— Что, ушибся внучек, ну ничего, ничего, давай я поглажу коленку то, она и пройдет… — И ее слова и тихое прикосновение успокаивают боль, но я все равно готов разрыдаться от несправедливости, и жалости к себе.
Сегодня моя очередь идти в соседний двор к грязной фанерной будке с маленьким окошком, где по утрам продают молоко, привезенное из ближайшего колхоза.
Мы выходим в коридор, где продолжаются мои сборы в тусклом свете слабенькой лампочки. Я медленно натягиваю клетчатое пальтишко с черным жестким воротником, похожим на старую мочалку, забываю надеть шерстяные варежки пришитые к противной резинке, снова стягиваю пальто, одеваю ненавистную резинку с варежками, снова пальто, варежки сырые, холодные, я с отвращением сбрасываю их, я снова забыл их выложить на батарею сушиться, какой же я несчастный человек, думаю я в эту минуту…
Я всячески тяну время, печально вздыхаю, делаю несчастные глаза, я все еще надеюсь, что бабуля, не выдержит, как много раз уже бывало, и пожалев меня сама пойдет за молоком, но надежды не сбылись, бабушка что то сердито буркнув, и пряча глаза отправилась на кухню за бидонами.
Мы остались в коридоре вдвоем с Мурзиком — котом обыкновенной «дымчатой», как тогда говорили, породы и тупо уставились друг на друга.
Кот был независимым существом, гулял сам по себе, приходил когда ему вздумается и уходил когда хотел. В это проклятое утро я завидовал даже коту, который как мне показалось, злорадно на меня посматривал. Ведь это я иду за молоком и для него.
Молоко. И куда его столько?! Кто его пьет?! Ну хорошо, я кружечку выпью, и все. Это все папа! Вон у него живот какой большой и круглый, там много молока помещается, да еще Гришка, младший. То кашу ему варят, то лапшу… А еще бабушка… У нее молоко вечно убегает и воняет на всю квартиру… Да. Вот все кто расходует молоко спят, а я за одну кружечку должен страдать… Эх, какой же я все таки несчастный человек… — Так в это момент я думал, прислонившись к двери и понурив голову в отвратительной девчачьей шапке из кролика.
Из задумчивости выводит бабушка:
— Вот тебе два бидончика и деньги. Шесть литров. Это стоит — один рубль шестьдесят восемь копеек. Здесь без сдачи, вот смотри — она показывает мне деньги и складывает их в бидончик.
— Да смотри иди осторожнее, на ледянках не катайся, а то грохнешься, да бидоны все обобьешь! Знаю я тебя — и грозит мне скрюченным пальцем.
Я только фыркаю в ответ, мол знаю не маленький, и с тяжелым сердцем выхожу за дверь.
На улице еще темно, я бреду по заснеженному двору, отойдя немного, задираю голову в верх, и вижу бабулю, которая смотрит из освещенного окна кухни и машет мне рукой. Это предает мне уверенности. Впереди меня ждет один из главных страхов моего детства — очередь.
Выйдя из-за угла, я издалека вижу ее. Очередь кажется мне чем то одушевленным и потому загадочным и ужасным существом. Я похожу ближе, начинаю различать фигуры людей в неровном утреннем свете, они безмолвны и почти неподвижны. Даже такие же как и я ребятишки напряженно молчат. Лишь изредка слышатся как спичка чиркает по коробку, на мгновенье освещает чье то усатое лицо с папиросой, и снова все замирает.
Я подхожу ближе, спрашиваю кто последний, как учила бабуля, при этом голос мой настолько тих и жалок, что я сам вздрагиваю от неожиданности.
Меня устраивают в очередь, какая то тетя подталкивает меня вперед говоря:
— Вот, за этим дядей будешь…
И начинается мой обычный кошмар… С начала, все никак не могу запомнить того дядю, за кем я, потом забываю сказать что я — последний, боюсь отстать, боюсь пропустить, боюсь задержать больших, и мне кажется что я все делаю что то не так…
Потом мы медленно двигаемся, я немного успокаиваюсь, и начинаю чувствовать себя частью чего то большого, и хоть и не понимаю этого, но ненадолго успокаиваюсь.
И вот приближается заветная бочка. Мое сердце начинает бешено колотится, и от вихря мыслей в голове, мне становится жарко.
Во первых, как подавать бидон? С крышкой или без? А если без крышки, то куда я ее дену? На снег положить, в карман? Так карманов то нету!!! Буду делать как дяде передо мной. Это мысль немного успокаивает…
Но около бочки так скользко, и снег залит замерзшим молоком, что новая волна страха накрывает меня еще сильнее… Мамочка моя… Сейчас я точно уроню эти проклятые бидоны, мне их отдадут, а я подскользнусь и упаду, и разолью молоко у всех на глазах… Эту картину мое воображение рисует так ясно, что я готов сейчас же бежать домой без оглядки…
Но вот я протягиваю бидончик, с крышкой, так и не решив что мне с ней делать.
Женщина в белых нарукавниках ловко наливает мне первый, берет второй, и я почти счастлив в этот момент.
Вжинь, вжинь — весело льётся молоко в мой бидон, я смотрю словно зачарованный, забыв обо всём на свете. Ну вот, сейчас только забрать и донести… О, я не упаду! Я донесу, я знаю… Как хорошо…
— Рупь шестьдесят восемь! — вдруг я слышу над своим ухом. Эти слова обрывают мои мечты…
— Деньги то где? — слышу я снова, и мурашки пробегают по моей спине.
Я беспомощно оглядываюсь, тяжело вздыхаю и еле выговариваю:
— Там…
— Где там то, в бидоне что ли? — раздражённо спрашивает продавщица.
Я опускаю голову ещё ниже, пряча дрожащий подбородок…
— Эх ты… — начала было она, но так и не придумав — кто я, помолчав, довольно спокойно продолжила:
— Ладно оставь молоко вот здесь, возле меня, а сам беги домой и принеси деньги.
Не нужно говорить, что дважды повторять ей не пришлось. Я просто полетел домой, холодный ветер бил в лицо, останавливая не прошенные слезы… Я бежал боясь оглянуться, спина горела, перед глазами была тысячаликая очередь смотрящая мне в след с молчаливым упрёком…
Я много думал, почему ни кто не заплатил за меня такую мелочь? Ведь сейчас почти любой поступил бы именно так.
Думаю что дело в том, что в этой очереди у каждого деньги были только на его собственный бидончик.