О небо разбились мечты

Музе семнадцать, и она счастлива тем бесшабашным счастьем юности, которое не могут убить никакие тяжести жизни. У неё есть небо, есть Крылья и есть Икар. И не важно, что вчера она легла спать голодной, не важно, что на прошлой неделе чуть не погибла в схватке с гигантскими муравьями. Музе семнадцать, и она до одури влюблена в жизнь.

Икар не боится высоты, и на полной скорости догоняет её, хватает за шершавые ладони, смеётся так заразительно и нежно. В полёте они сливаются, становятся единым целым, одной бабочкой с четырьмя Крыльями. Каждый день проживают с мыслями друг о друге. Каждую ночь засыпают под звёздами. Вместе.

Когда Икар начинает падать, неловко заваливаясь вбок, Муза сначала не понимает, что случилось. Она даже с места сдвинуться не в силах – только смотрит испуганно, широко глаза открыв. И не понимает.

Когда срывается и вниз за ним летит, Икар у самой земли уже. Короткий крик на побелевших губах застывает, золотые кудри ветер бешено треплет. Муза и сама кричит, к земле стрелой несясь, на что-то ещё надеясь. И не понимает. Не понимает, как ТАКОЕ могло случится.

Ей семнадцать, и она стоит на коленях возле изломанного тела, гладит Икара по голове, жалобно встать просит. Голову к небу поднимает и кричит так, что земля содрогается. Слезами захлёбывается. Ей семнадцать, и она поверить не может, что смерть так близко подошла. Она бессмертной себя чувствовала, птицей вечной. И Икара бессмертным считала. Только он Крылья свои поломал.

Из Полиса за Икаром люди в белом пришли. И поломанного гения забрали.

Музе восемнадцать, и она не верит небу больше, на звёзды не смотрит уже с восторгом детским. Небо теперь – убийца. Муза как жить дальше не знает и не пытается даже, а Крыльев, Икаром подаренных, как огня боится. Они её не подвели, но в груди при взгляде на перья белые сжимается что-то больно, изнутри царапает. И страх к горлу подступает, из глаз слёзы выжимая.

Кто-то их разобрать предложил и на оружие пустить, если удастся, но Муза не смогла. Так и оставила у себя в хижине, навалив сверху груду тряпья. И к углу тому не подходила больше, как к проклятому.

Музе восемнадцать, и она готова с жизнью покончить, но знает, что под сердцем ребёнка носит. Отец сам подтвердил, с неприкрытым сочувствием на неё глядя. Муза кричать от разрывающей на части боли готова, но решиться убить двоих не может. Права не имеет.

Музе восемнадцать, и она дочь свою на руках качает, по волосикам волнистым машинально поглаживая. А перед глазами Икара видит, с такими же волосами золотыми и глазами лучистыми. И имя, на которое сначала плевать было, само в голове всплывает. Ника, как победоносная Богиня у Эллинов, про которую отец рассказывал.

Ника жизнерадостна и полна сил, её даже самые суровые и желчные боевики баловать готовы, из рейдов всякие интересности принося. Муза же на дочь словно через стекло смотрит. Матерью себя не чувствует, хоть и любит непокорную малышку всем сердцем. И Икара в ней видит с его взглядом добрым и понимающим, и губы бледные от тоски кусает до крови.

Музе двадцать пять, и лицо у неё осунувшееся, постаревшее. В глазах давно уже небо не отражается, а в морщинках мелких слёзы невыплаканные скрыты. Муза жить, как и прежде, не хочет, хотя и пытается. Ради Ники.

Музе двадцать пять, и она застывает на пороге хижины, с ужасом на Нику глядя. Дочь в руках посеревшие от грязи, но не утратившие своей мощной красоты Крылья держит. Груды тряпья, скрывавшие опасную игрушку, беспорядочно в сторону отброшены. Муза впервые за всё время на Нику кричит. Отбирает Крылья. А вечером сжигает в стороне от лагеря, кашляя, задыхаясь от едкого дыма и горьких слёз.

Музе двадцать семь, и она умирает. По лагерю болезнь непонятная прошла, многих выкосила. Муза даже рада ей немного, хотя и не признается самой себе никогда. Просто тихо лежит на подушках и угасает, стараясь не смотреть на подавленного отца.

Через два дня заболевает Ника. Её голубые глаза лихорадочно блестят в темноте хижины, во сне она кричит и зовёт маму. Музе невыносимо осознавать своё бессилие.

Музе двадцать семь, и она не выдерживает. На непослушных ногах подходит к Барду, в глаза умоляюще глядя. Тот понимает без слов и соглашается кивком медленным. Бессильная злоба на миг лицо в морщинах искажает, блики костра в стёклах очков отражаются зловеще. С наступлением темноты Муза с Никой на руках лагерь покидает. Голова кружится, от жара мутит, но надо идти. Последний шаг остаётся.

Десять лет она в Полисе не была, даже смотреть в сторону Купола мерцающего себе запрещала. Но как десять лет назад, дом Икара помнит. Теперь на нём вывеска неоновая появилась. «Музей» больно сердце карябает, только слёз уже не осталось. Ника на руках сопит тихо, к Музе всем своим хрупким телом прижавшись.

Дом Брута Муза тоже помнит — не так хорошо, как Икара, но всё же. Пропуск Барда к входной двери рукой дрожащей прикладывает, губы до крови кусая. И замирает, когда на пороге ОНА появляется.

Она тоже замирает, узнав гостью даже спустя столько лет. Лия не изменилась нисколько, не постарела, не осунулась под тяжестью горя и забот. Губы всё также алым подведены, большие тёмные глаза на чуть смугловатой коже выделяются, скулы очерчены красиво. Шёлковый халат на верхние пуговицы небрежно расстёгнут, волосы в замысловатую косу заплетены.

А ещё в глазах гнев и ненависть ядом плещутся. Не забыла, не простила обиды и унижения. За её спиной Брут появляется, уже в костюм привычный одетый, лишь волосы встрёпаны слегка. Что-то тихо Лие говорит, руку ей на плечо кладёт мягко. Та недовольно щурится, но от двери отступает, гостью в дом пропуская.

Брут отстранённо спокоен, когда предлагает Музе кофе. Равнодушен, когда она рассказывает ему, зачем пришла. Маска скрывает всё, и лишь во взгляде читается горечь, когда он на Нику смотрит. И уверенность, когда в конце позаботиться о дочери Икара обещает. Вылечить её. Он бы и Музу вылечил, да только она сломалась давно, сдалась.

Музе двадцать семь, и она вновь по улицам Полиса идёт шатаясь. Знает, что умрёт, знает даже, где.

Она на могиле Икара всего раз была, но находит её на городском кладбище легко, словно каждый день приходила. На камень голый ничком падает, щекой к родному имени прижимаясь. И глаза бессильно закрывает.

Музе двадцать семь, и она засыпает навсегда.

Много позже её личность установят, и Правитель распорядится отдать тело Барду. Музу похоронят, как и принято хоронить волков, на маленьком кладбище маргиналов, в рощице у реки.

Бард после ещё не раз придёт в Полис Нику навестить. Она спрашивать о маме будет, рваться к ней и попробует даже из приюта сбежать.

Спустя год Ника сбегать не захочет, Полис своим домом считая и иного дома не желая. Спустя год Бард поймёт, что потерял её.