Он мой папа

Прохладным вечером четверо стояли у подъезда серой КПД-шки, готовясь войти. Трое из них курили, а четвертая то и дело задирала правый рукав отцовской сине-фиолетовой олимпийки, чтобы почесать свежий ожог. Из-за того, что один неблагодарный мужчина позволял себе в гневе (в котором он пребывал постоянно) тушить сигареты о руки своей бедной дочери, четверо здесь и собрались.
– Он? – осведомился один из курящих, указывая дымящейся сигаретой на руку девочки; она невольно отшатнулась и ответила тихо и положительно. – Сейчас мы его научим с дочерью обращаться.
Две сигареты были низвергнуты наземь и нервно растоптаны, третья аккуратно затушена о заклеенную объявлениями дверь, ржавая громада которой была тут же отворена одним из присутствовавших. Четверо вошли в подъезд и начали восхождение на пятый, последний, этаж. Девушка (назовем ее Зоей) шла последней. За то время, пока они поднимались наверх, не было произнесено ни слова. Тускло освещенной лестницей владели тишина и волнение. Компания поднималась медленно, поскольку всем, признавали они то или нет, было страшно. Ни один из парней не мог похвастаться опытом избиения чужих отцов и опытом группового избиения как такового; эти три молодых человека были очень хорошими друзьями и часто ввязывались в разные истории, не совсем соответствующие российскому законодательству, хотя, справедливости ради надо сказать, что в те годы ему вообще мало что соответствовало. Несмотря на все богатство их жизненного опыта, на всю толщину их личных дел, им было страшно бить отца своей подруги, пусть он этого и заслуживал. По крайней мере так считали они, когда предлагали Зое разобраться с ним, однако сама Зоя сомневалась в правильности этого решения до сих пор.
Бедной Зое подниматься было все тяжелее. Едва ли восходящие на Эверест альпинисты чувствуют такое волнение перед тем, как взойти на великую гору. Каждый шаг давался девочке все тяжелее и тяжелее, она почти чувствовала, как этот дом, этот подъезд физически давит на нее. Не просто давит, а силится раздавить во что бы то ни стало, ведь ее присутствию здесь после смерти матери не были рады ровным счетом ни единого разу. Напротив! Здесь ее били, здесь о нее тушили сигареты, здесь ее домогались, здесь произрастал корень всех зол, которые успели с ней приключиться за всю ее молодую жизнь. Корень этот, увы, не был понятием абстрактным, а наоборот, был представлен вполне конкретным субъектом – ее отцом. Напрашивается вопрос, как же она могла колебаться, если отец ее был таким чудовищем? Очень просто. Во-первых, он не всегда был воплощением зла в ее глазах, но стал таким лишь когда стал запивать смерть своей жены алкоголем, количество и градус которого росли от месяца к месяцу, от года к году; во-вторых, он все еще был ее отцом, и она все еще носила его олимпийку.
В конце концов он был просто человеком, который не справился с утратой ближнего.
Но тогда причем тут Зоя?
Зоя потеряла счет своим тщетным попыткам вернуть отца к нормальному состоянию и сдалась тогда, когда осознала, что то, чем теперь являлся ее отец, и было его новым нормальным состоянием.
Да, ей было тяжело подниматься. Да, ей было тяжело возвращаться домой в компании этих ребят, намеревавшихся проучить ее отца. Но последние ожоги от сигарет все еще болели, разбитая губа все еще не зажила, а воспоминания о том, как к ней приставал собственный отец, кажется, уже никогда не покинут ее память.
Наконец, четверо оказались у нужной двери. Парни выстроились у стенки таким образом, чтобы их нельзя было увидеть в глазок.
– Готова? – спросил тот, который интересовался ранением Зои ранее.
– Да, – едва слышно прошептала она в ответ. – Только прошу вас, не бейте его сильно.
– Почему? Он же… – возразил было другой парень, но третий не дал ему договорить, одернув его и напомнив:
– Он ее папа, балда.
Слезы атаковали Зою внезапно. Она закрыла лицо руками, будто пытаясь загнать их обратно в глаза. Слова «‎он мой папа»‎ резали ее изнутри, забрасывая бедную Зою воспоминаниями о славном прошлом ее семьи и ужасном ее настоящем. Ей хотелось бежать прочь, прочь от этой квартиры, прочь от боли и страха, прочь от отца, но было слишком поздно отступать, хоть Зоя и не хотела осознавать этого. Возможно, она бы все же развернулась и пустилась бежать наутек, если бы ближайший к ней из парней не схватил ее за обожженную отцом руку и не прижал ее трясущееся от ужаса тело к своей трепещущей, но сильной груди.