Вилка

Громко завопив, Надежда схватила лежавшую на столе вилку и вонзила ее в матерящееся горло пьяно-похотливого мужа. Она поразила мужа так, будто желала проткнуть его горло насквозь: еще пару секунд она продолжала держаться за рукоять оружия и водить ей из стороны в сторону, призывая тем самым алые потоки исторгаться из раны на ее кухонный фартук с подсолнухами, и только потом отпрянула, оставив вилку внутри своего мужа. Бранная речь последнего оборвалась на полуслове и забулькала; кровь хлынула у него изо рта, потом из носа.
На какое-то мгновение в кухне воцарилось замешательство, но действие не замедлило возобновиться.
Приложив одну руку к ране и не стараясь вынуть из нее вилку, муж Надежды протянул к ней вторую и грозно захлюпал; Надежда, в свою очередь, ловко занырнула под эту протянутую руку и стремглав бросилась в ванную – запирать дверь изнутри. Лишь только она провернула ключ, раздался стук. Бешеный и отчаянный стук обреченного на смерть мужа-алкоголика. Надежда прислонилась к двери и принялась рыдать.
Ну разве тогда, два года назад, когда он делал ей предложение, она могла подумать о том, что сегодня будет его убивать? А могла ли она подумать, что тот богатенький сын чиновника станет спускать все деньги на выпивку и игры? Что по нечетным дням он будет пропадать и напиваться до полусмерти, а по четным – приползать домой, просить прощения и домогаться?
Едва не задыхаясь от собственного плача, Надежда подняла голову, чтобы утереть затопившие лицо слезы, и случайно посмотрела в висевшее напротив грязное зеркало (грязным оно было потому, что каждый раз, когда муж возвращался домой, он упирался своими грязными лапами в его поверхность и начинал испускать содержимое своего желудка в раковину. Если Надежда и могла оттереть последнюю от нечистот, то на чистку зеркала сил у нее уже не хватало) и увидела в нем себя. Себя заплаканную, лохматую, в забрызганном кровью фартуке с подсолнухами.
Она подошла к зеркалу и вперила в него свои руки, как ранее это регулярно делал ее ныне издыхающий муж, и стала внимательно рассматривать свое лицо сквозь стоявшую у нее в глазах пелену слез. Так, смотря в зеркало, Надежда дрожала, не будучи в состоянии думать о чем-то стороннем: муж сейчас (как, надо сказать, и прежде) занимал весь ее разум и единолично владел ее сердцем. Она долго не могла решиться на какие-либо решительные меры в силу своих неоправданно сильных чувств к этому человеку, однако теперь у нее был отличный шанс покончить со всем злом, царившем в ее мире последние два года, одним разом.
Постепенно беспокойство за судьбу издыхающего отступило, а на место ему пришло беспокойство за собственную будущность, ибо она понимала, что едва ли в этой стране ее оправдают и не осудят.
Так или иначе, когда терять и бояться было уже нечего, Надежда вышла из своего убежища; женщина подошла к распростершемуся в кровавом океане мужу и, встав перед ним на колени, вынула вилку из его горла и вонзила ее ему в грудь, в грудь, в висок, в лоб, в живот, в глаз, в висок, в висок, в висок… А фартук с подсолнухами тем временем продолжал защищать ее нежное тело от брызг.