Записки промысловика.Медведь первый

Мое детство прошло на Среднем Урале, в небольшом металлургическом шахтерском городке, каких было много вдоль железнодорожной трассы Свердловск — Серов. Летом босиком с удочками мы прибегали на «золоторудку» — так называлось место, где на реке работала драга и хорошо ловилась рыба. Ходили по берегу реки, рылись в песке и собирали блестящие мелкие камушки. Все называли их самородками. Если удавалось найти, отдавали вооруженным охранникам прииска. Те внимательно осматривали их, говорили: «Молодцы», — и разрешали ловить рыбу. А прибегая домой, безуспешно пытались найти кусок хлеба, чтобы как-то утолить голод. Тогда бежали к западной зоне, где прогуливались вдоль колючей проволоки в надежде, что кто-то из пленных мадьяр перебросит кусок хлеба. Охранники нас не отгоняли, а понуро наблюдали, как проигравшие войну подкармливают детей победителей.

Дрезина не спеша катила по узкоколейке. Рельсы двумя стальными жилами врезались в тайгу, теряясь в густых зарослях деревьев. За спиной остался последний населенный пункт-поселок Чирок, состоящий из двух десятков рубленых домов, небольшого магазина и местного клуба, куда один раз в неделю привозили передвижку и крутили кино. Местные жители трудились в лесхозе, лишь незначительная часть — в ближайшей шахте поселка Левенка. Два раза в день в город курсировал автобус ГАЗ, всегда набитый взрослыми и детьми. Утренние поездки были шумными, веселыми, не смотря на то, что мест всем не хватало и ехать приходилось стоя.

Вечером внутри салона стояла тишина. Взрослые, уставшие после трудовой вахты, и детишки после школы, склонив головы, закрыв глаза, дремали. Расстояние в десять километров автобус преодолевал за полчаса, скрипя, раскачиваясь и подпрыгивая на разбитой проселочной дороге. Часто случалось, что после дождя дорога превращалась в грязное месиво. Машина застревала. Все попытки вытащить ее из грязи успеха не приносили. Тогда ругаясь на непогоду, бездорожье, толпа направлялась пешком до поселка.

Конечная остановка — управление лесхоза. Как только открывалась дверь, старенького автобуса, все внутри приходило в движение. Детишки с криками, размахивая руками, толкая друг друга, выскакивали из душного салона. Женщины начинали вытаскивать наружу мешки, баулы, корзины с закупленным в городе товаром. Толпа разбредалась по единственной в поселке улице.

Зиннур встретил меня на остановке. Помог вытащить, как мне казалось, неподъемный рюкзак, корзину. Взял из моих рук ружье и закинул себе за спину, мне вернул корзину.

— Все? — спросил он.

— Там у водителя еще мешки. Ермолаевич передал.

Зиннур заглянул в кабину, поздоровался за руку с водителем. Тот вышел, открыл заднюю дверь и вытащил большую упаковку брезентовых мешков.

— Ну, спасибо Ермолаевичу, — Зиннур схватил мешки в охапку.

До узкоколейки шли молча. Она терялась в высокой траве, и ее совсем не было видно.
Зиннур Хасаншин наш давний знакомый. Работал лесником. Приезжая в город по делам, всегда останавливался у нас. В последний его приезд договорились, чтобы я не болтался без дела, остаток летних школьных каникул проведу у него в лесничестве, помогу по работе, в хозяйстве. К тому же начинался сезон ягод, грибов. А в конце августа уже созреет кедровая шишка, и при хорошем урожае можно будет несколько мешков наколотить на продажу.

Дрезина, вздрагивая всем корпусом, громко стуча колесами на стыках, двигалась вперед, быстро разгонялась под уклон и натужно скрипела на подъемах. Год назад на ней стоял еще ручной мускульный привод, и на всех участках с небольшими подъемами приходилось прикладывать невероятное усилие, чтобы тележка двигалась вперед. А этой весной Зиннур приобрел у Ермолаевича по бросовой цене старый мотоцикл «Иж». Вместе занимались реконструкцией. Сняли колеса, закрепили раму на дрезине, подобрали и установили редуктор, удлинили цепь. Вместо освободившегося сиденья смастерили площадку из строганных досок с небольшими бортиками типа кузова, который получился довольно вместительным. Этого было достаточно, чтобы перевозить ягоды, грибы, шишки, дрова и сено.

Зиннур сидел на кожаном мотоциклетном сидении, положа руки на руль. Гашеткой, то добавляя газ, то снижая почти до полной остановки там, где стыки рельсов разошлись. В некоторых местах зазоры были настолько большие, что колесо проваливалось, тогда приходилось слезать и поддерживать тележку, чтобы она не сползла с рельсов.

Узкоколейка была старая. Строить ее начали в начале войны для очередного участка лесоповала.
В качестве рабочей силы намеревались использовать военнопленных румын и мадьяр, которых было много на Урале. Но закончилась война, пленных стали отправлять на Родину. Так до нового лесоповала дело не дошло. Уж чего, а вырубок на севере Свердловской области хватало. Начиная от Верхотурья до Ивделя, шла сплошная цепь тюрем и лагерей со своими лесоповалами.

Поддерживая в очередной раз дрезину от возможного схода, я предложил Зиннуру укрепить деревянные вставки в стыках между рельсами. Идея ему понравилась. Через несколько дней решили попробовать. Зиннур нарубил из лиственницы чурки по высоте рельсов, длину вымеряли и отрезали уже по месту. При помощи скоб и гвоздей закрепили их к шпалам. Так за два дня отремонтировали весь участок. Получилось неплохо, и прослужили такие вкладыши несколько лет. Теперь ездили по стыкам, почти не сбавляя скорости и не опасаясь, что дрезина сойдет с рельсов.

Я сидел в кузове, зажав между ног одностволку. Это был подарок, сделанный мне Зиннуром на мой день рождения. Исполнилось мне тогда двенадцать лет. Вот уже год я с гордостью ходил с этим ружьем на охоту.

Через пять километров среди густых зарослей черемухи и могучих стволов сосен и кедров, обступивших узкоколейку, появилась знакомая мне расчищенная от леса площадка. Я с радостью опять увидел большой бревенчатый дом, который стоял на берегу небольшой таежной речушки.

Узкоколейка практически разрезала участок на две части и проходила рядом с хозяйственными пристройками. За ними раскинулся большой огород и огражденный загон, где паслись две коровы и пегой окраски лошадь с крупным торсом и крепкими ногами.

Зиннур заглушил мотор, слез с дрезины. Новый деревянный настил, вроде перрона, сразу бросился в глаза. Я начал подавать ему мешки с закупленным провиантом, ящики с гвоздями, скобами и еще какими-то металлическими изделиями. С крылечка кубарем скатились два малыша и с криками: «Папа приехал!» — помчались к нам.

Старший — непоседа, характером, повадками, темными стрижеными волосами — копия отца. Имя ему дали татарское имя — Рашид. Младший, в противоположность ему, добродушный, ласковый и рыжий – копия мать. Назвали его в честь деда по материнской линии Денисом. Была у них еще сестренка. Трехгодовалая Валюша вобрала в себя от отца карие глаза, от матери рыжий цвет волос.
Мальчишки кинулись помогать перетаскивать груз, шлепая босыми ногами по траве, не обращая внимания на крапиву.

Во дворе, не умолкая, радостно лаяли две посаженные на цепь собаки. Дверь в избе отварилась, на крыльце появились жена Зиннура Таня и малышка Валя, которая что-то бормотала, показывая измазанные в муке руки. Поглядывая вниз, чтобы дочка не свалилась с крылечка, Таня спросила:

— Как добрались? — и помахала мне рукой. — Мы уже вас заждались. Обед уже остыл. А мы вот пирог с черемухой стряпаем.
Валюша вытянула руки вперед:

— Смотри, тять!

— Хозяюшка ты моя! – отец наклонился и чмокнул дочку в щеку.

— Щекотно! — она залилась смехом.

Зиннур наклонился к рюкзаку, вытащил небольшой сверток. В нем лежало печенье и конфеты «Ирис».
— А это ваши любимые! — протянул сверток Рашиду. Детишки с радостным смехом уселись на крылечке. В щели между ступеньками мелькнуло какое-то темное пятно и тоненький хвостик. «Мышь», — подумал я.

— Мы вас уже час выглядываем. Что так долго? Ты все купил? – жена посмотрела на мужа.

— Да, все. Вову ждал. Автобус на поселок опоздал на полчаса! Зашел к свату. Собирается к дочери в Свердловск. Я заказал ему цепи к бензопиле. Может, найдет. Зашел в лавку. Муку обещают привезти только на следующей неделе. Сахара взял только четыре килограмма. Матрена-гадина, никак не хотела больше давать. Положено, говорит, только два килограмма в руки. Вот ведьма стала, — Зиннур посмотрел в сторону лающих собак.

– Сейчас, мои хорошие. Чаю только попью!

Восточно-сибирские лайки, Шаман с черным подпалом и белая с небольшими рыжими пятнами Вьюга, натягивая цепь, вставали на задние лапы. Эту породу собак отличает физическая сила, молниеносность реакции, бойкость, выносливость.

Каждое утро Зиннур запрягал лошадь и уезжал на очистку делянок, маркировку просек и другие работы, связанные с лесничеством. С собой брал одну из собак, вторая оставалась на привязи. Вернувшись, каким бы уставшим он ни был, спускал сидящую на цепи собаку и возвращался в лес. И тогда уже обе лайки с радостным лаем исчезали в зарослях. Стоило Зиннуру сделать выстрел из ружья, как через считанные минуты они оказывались у его ног. Хозяин очень дорожил и гордился своими лайками. Такой любви и заботы он не проявлял даже к детям.
Собак отвязывали только на ночь для охраны дома и участка.

Мне всегда было интересно наблюдать, как Зиннур кормил собак. Каждая знала свою миску. Он выносил ведерко с пищей, наполнял первую попавшую под руку чашку и ставил перед собакой. Если миска оказывалась не ее, помахивая скрюченным хвостом, она начинала негромко взвизгивать и вопросительно смотреть на Зиннура. Тогда он говорил:

— Ошибочка, однако, вышла! — и менял чашки.

Лайки очень любили детей. С безудержной радостью они таскали на привязи старую детскую коляску, которую Зиннур приспособил для развлечения малышей. Мальчишки по одному забирались внутрь, усаживались, согнув колени и собаки с лаем срывались с места. Неслись вперед, пока на каком-нибудь ухабе или повороте коляска не заваливалась набок и опрокидывалась. Сидящий в ней вываливался, а Валюша, заливаясь от смеха, начинала кричать:

— Я хочу! Я хочу!

Отец усаживал дочку и, не давая собакам разогнаться, придерживая коляску, бежал рядом.

Таня собралась доить корову и, повязывая платок на голове, сказала:

— Зиннур! Мрамор сегодня опять несколько раз начинал ржать и на дыбы вставал. Коровы нервничают, доиться плохо стали. Да и овцы постоянно жмутся. Надо что-то делать. Может, еще раз пугнешь?

Тот взглянул на стреноженного мерина, мирно пощипывающего траву.

— Нет. Пугать, видимо, уже бесполезно, — он повернулся ко мне.

— На медведя пойдешь? — вопрос прозвучал неожиданно.

Можно было и не спрашивать. Охота на медведя — предел моих юношеских мечтаний. Мало кто мог похвастаться перед сверстниками, да даже и перед взрослыми: «Я ходил на медведя».

— Да. Конечно да! — я закивал головой.

— Не забоишься? — Зиннур посмотрел мне прямо в глаза.

— Тогда завтра с утра на тот берег, — он махнул рукой в сторону реки и продолжал. — Повадился, Где-то совсем рядом, за рекой. Уже два раза его пугал, не уходит, а это плохой знак. Не то он раненый, не то больной. Смотри, и собак же не боится. А придет сюда, столько бед может натворить.

Зиннур зашел в дом и вернулся, держа в руках двустволку.

— Со мной пойдешь? — Зиннур собрался выгулять собак. А мне не терпелось сходить на охоту.
— Да я хотел сам пробежаться! — я вопросительно посмотрел на Зиннура.

— Не устал? Отдохнуть не хочешь? Ну, смотри! Тогда я не пойду. А ты возьми с собой собак, заодно выгуляешь. Картечь-то есть? А то, мало ли что.

— У меня пуля и три картечины.

— Хорошо. Номера делянок не забыл? Помнишь?

— Помню.

— Собаки-то домой приведут, а вот если без них, только по делянкам, — эти слова Зиннур повторял каждый раз перед тем, как я собирался на охоту в тайгу.
И каждый раз, если я долго не возвращался, отпускал вслед за мной собак. Они всегда быстро находили меня, появлялись внезапно, заглядывая в лицо.

— В лес зайдешь, дай им побегать, они понимают, что на охоту идут, долго беситься не будут. Белку не бей, ни к чему. Манок есть?

Я залез в наружный карман гимнастерки-ипритки, которая не продувалась ветром и хорошо спасала от дождя и влаги. К тому же мать пришила к ней что-то наподобие капюшона. Достал манок на рябчика и повесил на шею. Зиннур отсоединил карабины от собачьих ошейников. Помахивая хвостами, они уселись на траву в ожидании команды.

— На охоту!

После этих слов вскочили, радостно повизгивая, начали кружить вокруг хозяина, набирая обороты. Вскоре невозможно было уследить за их перемещением. Зиннур направился к крыльцу, собаки присели, провожая его вопросительным взглядом.

— С Вовой пойдете! — Он махнул рукой в мою сторону. Лайки посмотрели на меня, и стоило мне сделать несколько шагов в сторону леса, как сорвались с места и в считанные секунды с лаем исчезли из виду.

В этот день долго не ходил. Подстрелил капалуху, трех рябчиков. Обошел две делянки. Отметил, какой порядок в лесу: собранный в штабеля распиленный валежник, на полянах уложенные и приготовленные для вывоза бревна, делянки очищены от кустарника, трава скошена и собрана в небольшие стожки. Уже изрядно проголодавшись, с мыслями о предстоящей охоте на медведя, решил возвращаться. Хотелось еще успеть на вечернюю зорьку, посидеть с удочкой на берегу.

— Домой! – Крикнул я собакам. Уже набегавшись, они послушно побежали впереди, время от времени останавливаясь в ожидании моего приближения.

— Ну, как охота? — Спросил Зиннур, загоняя овец в сарай. Я бросил на стол летней времянки рябчиков и осторожно положил капалуху. Он взглянул на трофей:

— Не плохо! Завтра Таня шурпу приготовит, — и стал закрывать сарай.

Ребятишки, усевшись на крыльце, свесив ноги, орудовали ложками, с аппетитом хлебали из миски молоко, с размоченным мякишем хлеба. В щель между ступеньками выползла черного цвета змея, на голове виднелись два желтых пятна. Выкидывая язычок, быстро извиваясь, ринулась к безмятежно орудующим ложками малышам. Стоя в оцепенении, я не знал, что предпринять. Змея была уже у миски, когда Денис взглянул на нее и спокойно ложкой отодвинул в сторону. Замерев на время, она снова сделала попытку приблизиться к миске.

— Нюрка. Не лезь! – крикнул старший и опять отодвинул ее в сторону. Так повторялось несколько раз. Насытившись, ребятишки облизали ложки и подвинули миску. Змея подползла, заглянула в миску и начала пить молоко, как это делают куры, когда пьют воду, опуская и приподнимая головку. Напившись, она поползла обратно. Ребятишки забрали миску и зашли в избу.

Наступившее утро было теплым. Над рекой висел небольшой туман. В заросших кустарником протоках раздавалось кряканье уток, непрерывное кваканье лягушек сливалось со стрекотанием кузнечиков на берегу. Утки в одиночку и парами проносились над водой, скрывались в тумане и с плеском садились на воду. На мелководье, смачивая лапки в воде, бегали кулички. На поверхности реки всюду были видны всплески и разбегающиеся круги — рыба проявляла свою активность, начинался утренний жор. Стрекозы, задевая водную гладь, находили торчащую из воды траву и усаживались на нее, раскачиваясь. Из тумана выплыла утка. Не обращая внимания на нас, часто крякая, вертя головой и корпусом, вела за собой выводок. Семеро утят следовали за ней, как привязанные ниточкой.

Противоположный берег красовался свисающими к воде ветками плакучих ив и черными кистями ягод ветвистой черемухи. За ними над небольшими березками возвышались могучие сосны и темно-зеленые шапки кедров, украшенные созревающими шишками. Зиннур сказал, что в этом году будет хороший урожай орехов.

На берегу собралась вся семья. Ребята суетились с удочками, никак не могли поделить червей. Маленькая Валюша старалась отцепиться от руки матери, чтобы залезь ногами в воду. Собаки спокойно сидели на траве, не отводя взора от Зиннура, в ожидании команды. Они, как бы чувствовали свою ответственность за предстоящую охоту, вели себя вполне достойно. Я с восхищением смотрел на карабин, висевший на плече Зиннура, и поглаживал свою одностволку шестнадцатого калибра.

Во времена моей молодости патроны в основном заряжали сами. Покупали только порох. Пыжи вырубали из войлока, используя голенище старых валенок, а то и просто газету. Дробь катали на подручных жерновах, предварительно нарубив кусочки свинца, что очень сказывалось на кучности стрельбы. Не каждый мог позволить себе покупать заводские патроны, хотя стоили они не дорого, но денег, иногда не хватало даже на хлеб.

Перевернули лодку и столкнули на воду. Зиннур бросил на дно связку веревок, топор, на перекладину аккуратно положил карабин. Наклонился и поцеловал дочку. Рукой взъерошил волосы у ребят. Присел и обнял собак.
— В лодку!
Не знаю, для кого прозвучала эта команда, но собаки в ней оказались быстрей, чем закрылся рот Зиннура. Я, переступая через сиденья, устроился на носу раскачивающего деревянного корпуса, пропитанного свежей смолой. Лодка медленно отошла от берега.

— Ну. Храни вас бог! — Жена перекрестила мужа в спину.

— Аллах Акбар! — негромко ответил Зиннур, взявшись за весла.

Через пять минут мы были на противоположном берегу. Зиннур зацепил карабины на ошейники собак, поводки отдал мне в руки и вышел из лодки.

— Возьми поводки короче, чтобы собаки руки тебе не выдергивали, — предупредил он, подтаскивая лодку. – Пойдем. Держись всегда правее меня и чуть сзади, чтобы я мог все видеть впереди. Собакам не давай упираться в меня. Почувствуют зверя, рванут так, что тебя потянут, меня повалят и сами запутаются. Лайки завертелись и носами прижались к песку.

— А вот и следы. Видишь?!

Вдоль берега были видны огромные вмятины от медвежьих лап. У самой кромки воды все было истоптано. На оттиск следа я поставил ногу, обутую в кирзовый сапог тридцать восьмого размера. Не закрытыми остались подушечки пальцев с когтями.

— Свежие. Не пестун! Взрослый, — Зиннур внимательно вглядывался в следы. — Долго топтался. Собирался переплыть. Но рано или поздно переплывет.

Я беглым взглядом осмотрелся вокруг. Мелкий озноб пробежал по телу, но это был не страх, скорее нетерпение.

Пошли вдоль берега, который был сплошь усыпан маслятами. Медвежьи следы повернули в сторону лесного массива и стали теряться в траве и сплошном ковре черничника. Вышли на небольшую береговую низину. Мелкие редкие березки прятались под могучими стволами кедров, пытаясь отвоевать себе, свободные участки у кустов малины, ветки которой прогибались под тяжестью спелых ягод.

— Если с медведем разберемся, можешь сюда завтра приехать, пособирать. Ягоды много, за полчаса ведро можно смело набрать, – Зиннур закинул горсть ягод в рот и показал на куст с обсосанной листвой, без единой ягодки.

— Видишь?! Мишкина работа.

Я напрягся и начал внимательно всматриваться в ближайший березняк. Свободной рукой поправил ружье на плече.

Вдруг лайки, как по команде, застыли. Уши начали прижиматься к затылку. Обе завертелись. Через мгновенье рванули в правую сторону. От первого неожиданного сильного рывка я не смог устоять и упал на колени, от второго оказался на животе.

— Держи поводки! — Зиннур бросился мне на выручку.

Собаки тащили меня по земле до тех пор, пока я лбом не уперся в березу. «Лишь бы не выпустить поводки», — пронеслось в голове. Только сделал попытку приподняться, как от нового рывка опять упал на колени, а голова уперлась в березу. Справа Шаман, слева Вьюга рывками выдергивали мои руки из суставов. Из последних сил, держа поводки, я пытался лбом опереться в дерево, но новые рывки вновь впечатывали мое лицо в березовый ствол. Под правым глазом на щеке появились внушительные царапины. Кровь начала сочиться и стекать по губам. Зиннур, ухватив Шамана за шею, старался отстегнуть карабин, но тот рывком высвобождал голову и бросался в сторону.

Собаки почувствовали зверя. Ярость предстоящей схватки заглушала в них рефлекс послушания хозяину. Как долго это продолжалось, я не помню. Наконец, Зиннур один за другим отстегнул карабины, и собаки с лаем исчезли в зарослях. Когда мои руки стали свободны, я бросил поводки на землю повернулся спиной к березе и присел. Суставы не болели, а мышцы подергивались мелкой дрожью. Мне казалось, что мои руки стали такой длины, что я мог бы, не нагибаясь, почесать себе пятку. Взглянул на ладони, на которых проступили фиолетово-красные подтеки. Зиннур смотрел на меня, едва сдерживая смех.
Представляю, какой вид был у меня. Он потрепал меня по голове, отстегнул с пояса фляжку, протянул мне:

— Обмой лицо.

Я провел рукой по щекам и только сейчас понял, что этот сладковатый привкус у меня во рту — кровь.
«Откуда она?» — До меня еще не доходило, что несколько минут назад я с таким усердием бился лицом об березу.
Ополоснул лицо и сделал несколько глотков. Протянул фляжку назад и вопросительно посмотрел на Зиннура. Как бы догадываясь, о чем я хочу спросить, Зиннур ответил:

— Сейчас туда лучше не соваться. Собаки делают свою работу. Умотают его, может на дерево загонят. Потом уже и наша очередь настанет. Такие лайки не дадут ему уйти. Будут всегда разворачивать, гонять по кругу, зная, что мы здесь, — в его голосе звучали нотки гордости за собак, и в то же время чувствовалось волнение.
Из леса где-то совершенно рядом раздавался отрывистый лай, переходящий на визг, рыканье медведя. Можно было только предполагать, какая там происходит схватка.
Лай смещался то вправо, то влево. Иногда удалялся так, что едва был слышен. Вдруг надвигался прямо на нас. Зиннур приподнимал карабин, я ружье. Звуки опять отдалялись, мы опускали ружья. Так продолжалось минут двадцать. Лай стал слышаться реже, изменилась и интонация. Перемещение прекратилось. Зиннур, не спуская взгляда с леса. Четко прослушивался лай собак на одном месте.

— Ну, кажется, все. Пошли. Посмотрим нашего зверя, — Зиннур передернул затвор. — Держись на два шага правее.

Я тоже переломил ружье, вытащил патрон, убедился, что заряжена картечь. Внимательно вглядываясь вперед, пошел справа, как сказал Зиннур.

— Если что, стреляй только в грудь! Не вздумай в голову. Запомни, только грудь! Запасной патрон держи всегда в руке.

Мы шли на лай, внимательно вглядываясь в пространство между деревьями. Через сотню метров перед нами предстала такая картина. На краю небольшой лужайки с редкими молодыми березками полусидел медведь, плотно прижавшись спиной к сосне, подвернув задние лапы под себя. Левая передняя выставлена вперед, правая подмяла березку. Листвы на ней уже не было, только голый ствол. Голова была опущена вперед, из пасти свисала слюна. Бурый окрас чередовался с серым на холке. С каждым рыком губы медведя поднимались вверх, обнажая огромные клыки, при этом шерсть на загривке вставала дыбом.

Схватка шла ожесточенная. Шаман на близком расстоянии, прижав уши, усердно работая хвостом, маячил перед мордой зверя, продолжая отрывисто лаять, вызывая на себя. Как только медведь делал пытку встать, Вьюга молниеносно подскакивала сзади и хватала за хвост и гачи, выдергивая клочья шерсти. От боли медведь приседал, резко разворачивался, не отрывая зада от земли, и отмахивался лапой. В это время уже Шаман хватал медведя сзади. Куда бы ни поворачивался зверь, перед ним маячил силуэт то одной, то другой собаки, смещаясь то вправо, то влево, как маятник.

Медведь выглядел беспомощным перед своими врагами. Он никак не мог зацепить своей когтистой лапой эти создания, которые в последний момент умудрялись увернуться. Ярость схватки начала утихать, сказывалась усталость. Медведю никак не удавалось убежать с этот места. Вдруг резким рывком он кинулся в сторону и в два прыжка преодолел несколько метров, но боль в задних лапах от зубов вцепившихся собак заставила подвернуть их под себя. И опять, опустив голову, мутными глазами он смотрел на маячивших перед ним собак. Уже не в состоянии уследить за их молниеносными движениями, просто выбрасывал вперед лапу, рычал и мотал головой. Мелкий березняк на поляне был либо вырван, либо сломан, вся трава вытоптана.

На наше появление медведь сделал очередную попытку вскочить. Резким рывком, не отрывая зада, подминая кусты, боком метнулся в сторону. Прогремел сухой выстрел, от которого его отбросило в бок. Подвернув лапы, медведь уткнулся носом в землю. Собаки тут же набросились на него с яростью, выхватывая куски шерсти.

— Фу. Нельзя! — несколько раз крикнул Зиннур, но собаки не унимались.

— Достань поводки. Мы их так не оттащим, — сказал он мне совершенно спокойным голосом. Трясущимися руками я протянул ему связку. Он зацепил карабины на ошейниках собак и передал мне концы кожаных ремней.

— Привяжи к дереву.

Лайки начали успокаиваться, временами вскакивали и, тявкнув несколько раз, замолкали. Зиннур, внимательно осматривая медведя, обошел его вокруг. Поднял лохматую когтистую лапу.

— Не знаю. Чего ему не хватало. Вроде здоровый. Не испугался? — я замотал головой. – Ну, и хорошо. Посиди. Я схожу к лодке.

Зиннур принес топор, срубил несколько берез, сделал волокушу. Медведя уложили на ветки. Задние лапы обвязали, закрепили растяжками к срубленным березкам и потащили к реке. Не знаю, сколько в нем было веса, но последние метры до воды преодолевали рывками. Зиннур на берегу начал снимать с медведя шкуру, показывая мне, как это правильно делать.

— Выделаю, детишкам хороший теплый ковер будет.

Освежевал тушу, мясо порубил на куски.

— Мясо навялю. Очень хороший корм для собак. Я сам медвежатину не ем. Да и мои тоже! Меня после нее проносит всегда, как бы долго не варил. Я потом сутки из сортира не вылажу. Может, ты хочешь попробовать? Сварим.

Я отрицательно покачал головой. Конечно, хотелось попробовать мясо медведя на вкус, особенно добытого при собственном участии, но перспектива просидеть день в туалете меня не устраивала. А слова Зиннура я запомнил на всю жизнь.

Через речку перебирались в два захода. Сначала Зиннур перевез мясо и шкуру, а затем забрал меня и собак.

Пройдет двадцать лет, и я все же попробую медвежатину на вкус. Проведу в туалете целый день, вспоминая слова Зиннура, сказанные на берегу небольшой уральской речушки, окруженной могучей тайгой.