Александрия. Глава 9. Дары Исиды (Глава 9)

Следствие завершилось, убийца был пойман, невиновные отпущены. В силу особых обстоятельств суд был скорым и закрытым, а приговор жестоким и не подлежащим обжалованию.

Для общинников объявление имени преступника и дня его казни стало ударом. Целыми днями не смолкали речи о том, как же случилось, что среди оглашенных их общины затесался настоящий разбойник. Что касается Афанасия, то он был уверен, что эти толки пустые, и что юноша не из тех, кто способен убить человека, а суд попросту введен в заблуждение чьим-то злым умыслом. Но молодежь, из приятелей приговоренного к казни, хмуро и упрямо отмалчивалась, свидания с ним были запрещены, а епископы, обладавшие достаточным влиянием, чтобы вступиться за оглашенного, сами осуждали юношу, не сомневаясь в его вине, и всецело высказывали солидарность с языческим судом.

Храня в душе надежду добиться открытого суда и более тщательного разбора дела, диакон решил обратиться за помощью к Садику — своему давнему приятелю, другу детства, с кем когда-то жил бок о бок в Ракотисе. Нынче его приятель высоко летал, став одним из богатейших и влиятельнейших адвокатов Александрии. Само собой, теперь, разбогатев, он жил не в лачуге египетского квартала, а в богатом брухионском особняке. Важно было то, что его весьма почитали и простые горожане. После того, как он спас от неминуемой казни одного несправедливо обвиненного рыбака, простой люд боготворил его.

— Только из любви к тебе, дорогой мой друг, я тотчас занялся бы этим делом и, без сомнения, сделал бы все возможное, чтобы вытащить мальчишку, – сказал в ответ Садики, угощая заглянувшего к нему приятеля самым дорогим и изысканным вином, какое нашлось в его доме. — Но поверь, я знаю, о чем говорю – это глухая стена, её не переломить ни лбом, ни тараном. Это суд молчания – под запретом даже его обсуждение.

— Но ведь ты столько раз вытаскивал прямо из лап палача истинных головорезов, и доказывал их невиновность, — припомнил Афанасий.

— Не единожды я спасал от засуживания невиновных, — с легким укором заметил в ответ адвокат, — ну, бывало, и помогал избежать наказания настоящим преступникам — в нашей адвокатской жизни всякое бывает, друг мой. Это мой хлеб. Однако твой ученик угодил в такие зыбучие пески, что любой, кто рискнет хоть слово вякнуть в его защиту рискует отправиться в преисподнюю следом за ним.

— Ты народный герой, после дела о задушенном младенце тебе простят что угодно, дабы избежать народного гнева.

Садики самодовольно усмехнулся той самой, профессиональной улыбкой успешного адвоката, предназначавшейся для очаровывания всех и вся, и уже вошедшей у него в привычку.

— Открою тебе по старой дружбе один секрет: то дело было специально состряпано под мой триумф и представляло собой ни что иное, как блестящий спектакль, — адвокат по-мальчишески беззаботно расхохотался. — А ведь мы неплохо все это провернули, согласись — гляди-ка, даже ты купился на этот трюк!

В ответ на его смех Афанасий лишь нахмурился. Он и впрямь оказался по другую сторону глухой стены. Отчаяние сковало его душу и ненависть к собственному бессилию. И решение во что бы то ни стало отказаться от должности преподавателя катехизического училища.

В не меньшем отчаянии находился в то же самое время почтенный Артемидор, глава коллегии врачей. Преступления в Александрии совершались не так чтоб очень часто, а уж такие тяжкие, двойные преступления, да ещё против власть предержащих и вовсе были делом невиданным. Другого такого преступника и такого шанса заполучить его для вивисекции могло больше никогда не выпасть на его веку. Но в который раз религия победила науку! Суд отклонил заявку почтенного Артемидора и отдал преступника жрецам Исиды для проведения гаданий и очистительного жертвоприношения. И смириться с этим горьким возмутительным фактом почтенному главе научной коллегии было ой-как непросто.

В назначенный день с самого утра на площадь начал собираться народ. Прямо напротив помоста, на котором обычно выступали на потеху праздной публики безработные актеры и риторы, был сооружен амфитеатр для представителей власти. В его центре, под балдахином, были установлены кресла для префекта и его супруги. И помост, и амфитеатр окружало от толпящегося простого люда кольцо стражников. Те, кто успел прийти пораньше, занимали ступени храмов, особенно много народу облепило широкую лестницу храма Исиды, с которой лучшим образом можно было разглядеть все, что будет происходить на помосте. Те же, кто явился позже толкались в партере, стараясь подобраться как можно ближе к подиуму, чтобы хоть что-нибудь увидеть за шлемами стражников и затылками сограждан.

Как только все представители власти разместились на приготовленных для них местах, действие началось. Несколько босоногих и простоволосых прекрасноликих девушек вспорхнули на помост, чтобы осыпать его лепестками роз и опрыскать благовониями, подготовив таким образом помост к священному танцу главной жрицы.

Четыре жреца в белых льняных хитонах с систрами в руках разместились по углам площадки, дабы, почтительно преклонив колени и смиренно склонив головы, аккомпанировать священному танцу.

Жрица, доселе скрывавшаяся под помостом, появилась на подиуме во всем своей величие и красоте словно из воздуха. Густые длинные волосы её были свободно рассыпаны по плечам, на лбу сияла солнечными бликами серебряная круглая пластинка, означавшая высокий жреческий сан девушки. Запястья и лодыжки были украшены золотыми цепочками с золотыми-же маленькими подвесками в виде звезд, мелодично побрякивавшими в такт её движениям. Её одеяние из тончайшего виссона почти не скрывало прекрасных и гибких очертаний её тела, ниспадало с плеч, где крепилось алмазными застежками, было прихвачено серебряным поясом с изображениями луны и звезд на талии, и струилось вниз множеством складок, украшенное по подолу искусно вышитыми всеми цветами и плодами, и красиво обшитое бахромой. Жрица начала медленный и завораживающий, все убыстряющийся танец, то и дело грациозно взмахивая руками, в тонких пальцах сжимая длинные тонкие зеленые стебли с распустившимися розовыми бутонами — священные цветы богини.

Сабина с досадой следила за всеми движениями жрицы на подиуме, ведь с тех пор как та эффектно возникла на помосте, она перетянула на себя все внимание публики, которое до появления танцовщицы всецело принадлежало ей — первой красавице и первой матроне Александрии. Замысловатый танец жрицы ей был хорошо знаком, многие движения из него она позаимствовала и для своих танцев, которыми сама когда-то скрашивала городские торжества, религиозные праздники и увеселения знати. И танцевала, между прочим, она лучше, чем Домиция (как первая матрона Сабина обязана была поддерживать знакомство со всеми главными жрицами города и знала их поименно). К счастью, Аттал, так же как она сама, не разделял восторга толпы, равнодушно взирая на искусство жрицы.

Девушка, все ускоряя темп танца, напоследок закружилась в каком-то невообразимом вихре и вдруг рухнула на подиум, словно замертво. Как только это произошло, жрецы, аккомпанировавшие танцовщице, оставили систры и сами пустились в пляс. Их танец был воинственен и агрессивен – в своей буйной пляске они с самым свирепым видом и криками нападали друг на друга с кинжалами, пытаясь нанести как можно больше ран, забрызгивая подиум свежей кровью. Их танец сопровождался дружными хлопками зрителей, с вовлеченным азартом следившими за этим действом. Исполнив свой священный танец, они упали на колени, и, обратив лица в сторону храма, запели гимн великой богине, сразу подхваченный окружавшей подиум толпой.

После священных заклинательных танцев пришло время казни – казнью это было для преступника, для жрецов – торжественным ритуалом, а собравшийся люд предвкушал увлекательное зрелище гадания по внутренностям ещё живого человека, а также совершения искупительной жертвы перед храмом великой богини.

— Люстрация! Люстрация! – оголтело принялась скандировать толпа при появлении преступника, которого трижды провезли в колеснице вокруг всей площади прежде, чем он оказался на помосте.

Руки и голову преступника закрепили в колодки на специально приспособленном под такого рода дел деревянном каркасе. Главный жрец и его помощник, вооружившись своей страшной утварью готовы были приблизиться к жертве, которая лишь взирала на них с обезумевшими от ужаса глазами и издавала глухое невнятное мычание обезображенным безъязыким ртом, как в то же мгновение они вдруг застыли на месте с разинутыми ртами, а толпа недоуменно и разочарованно выдохнула. Глаза преступника закрылись, а голова безжизненно склонилась на сторону, насколько позволяла сковывающая её колодка, из груди же торчал наконечник стрелы, убившей здоровое, способное выдержать немало часов пыток, сердце.

— Что?! Кто?! – заорал в ярости префект, подскочив со своего кресла, не веря своим глазам, принялся огладывать площадь в поисках злоумышленника.

Но не успел он ещё этого воскликнуть, как вторая стрела поразила одного из привилегированных зрителей. В амфитеатре поднялся такой шум и хаос, что Сабине показалось, будто построенная наспех деревянная конструкция вот-вот обрушится. В толпе началась паника.

— Вон он! Взять его! – продолжал реветь, словно раненый зверь Аттал, перекрывая гул обезумевшей от страха толпы, указывая на фигуру стрелка, замеченную им и остальными в верхней части храма.

Вняв его приказу, стражники ринулись в храм.

Виновник же суматохи спокойно взирал с верхнего портика храма на возникшую его стараниями сумятицу. Яхья сделал то, что должен был – избавил брата от страданий, глумления и позора, и убил, поразив ядовитой стрелой в лицо, врага.

Да пребудет его красавица-возлюбленная, одна из жриц Исиды, в мире и счастье во веки веков, ведь именно она помогла ему этой ночью проникнуть сюда и пронести запрещенное в городе оружие.

— Ослиной мочи вам в похлебку, а не кишки моего брата! – крикнул Яхья, с высоты довольно созерцая и ужас толпы, и ярость префекта, и бегущих к храму, чтобы схватить его, солдат.

Вся эта картина вызвала в нем приступ неудержимого хохота. Жаль, что нельзя было поразить всех этих проклятых кровожадных орков разом. Что ж, о такой достойной смерти может только мечтать любой воин. Не теряя времени, чтобы не оказаться схваченным живым, он поспешил спрыгнуть вниз.

По-немного толпа начала рассеиваться, толкотня и паника улеглась. Хетти был одним из немногих, кто не торопился скрыться с площади, предпочтя оставаться и наблюдать за тем, как несут с амфитеатра и кладут на носилки убитого стрелой Яхьи Кассия.

— Даже великая богиня бессильна против матерей-фурий, — степенно проговорил вдруг рядом с ним какой-то незнакомый старик и, в ответ на недоуменный взгляд юноши, похлопал его по плечу, а после побрел восвояси.

***

После стражи, ровно в полдень сдав пост сменщику, Галл шагал домой, не подозревая, что там его снова поджидают незваные гости: в то время, когда, пересекая людную площадь, он направлялся в сторону Ракотиса, его мать вместе с верной подругой, ожидая его возвращения со службы, заканчивали свои приготовления.

— Суп готов, — отчиталась Трифена, вынимая из очага прихватом горшок с густым варевом.

— Ставь на стол, вот сюда, к пирогу, — сказала Биррена, подкладывая на одну из тарелок листья свежего латука.

— Этот рыбный пирог мы раньше только к празднику пекли.

— Да, здесь у нас все, что Валерий любит. А где кувшин с вином?

— Да вот же, — Трифена взяла с лавки стоявшую там небольшую, украшенную поверху орнаментом, глиняную энохою с вином и поставила на стол к остальной сервировке. А затем устало опустилась на лавку, набегавшись за готовкой еды и уборкой заросшего грязью дома.

— Хорошо, — довольно кивнула Биррена, озирая окончание всех трудов и приготовлений к встрече сына, — и долей масла в светильники! Он скоро придет! – окликнула она, до времени задумавшую отдохнуть, бывшую рабыню.

— Надо было нам и Лидию с собой позвать.

— А зачем? Нечего ей тут делать. Да и, знаешь ли, было бы грехом лишний раз уводить её из общины в город. На бедняжке лица нет, ходит будто через силу, не разговаривает ни с кем, смотрит не видя. Ей нужен покой, пусть придет в себя после похорон родителей.

— Да, жаль бедолажку, что и говорить. Ну ничего, ничего, время все вылечит.

— Это ты верно говоришь, Трифена, со временем горе притупится, да и забудется. Когда мои родители отошли в мир иной, я тоже сперва свету невзвидела. Но что поделать, все мы смертные. А вот как бы оградить нашу Лидию от всех этих жадных настырных домогательств – вот о чем нам теперь пристало беспокоиться.

— И то верно. Кому ж ещё вступиться за неё, как ни нам. Что ж это они прицепились к сироте, мало им досталось добра от её покойных родителей? Ведь все, что могли у неё отняли!

— Так, да не так, Трифена. Поместья отошли императору, лавки городу, а дом — это её наследство, его они получат только вместе с ней. Таков приказ префекта. Вот уж удружил сироте, теперь эти новоявленные женихи ей проходу не дают, а она их ни видеть не хочет, ни слышать. Когда на сердце тяжко, до женихов ли?

— А что же её сестра?

— Она и про неё слышать ничего не хочет. Не в ладах они.

— Если б ладно все в семье было, она б не сбежала из-под родительского крова в общину.

— Кто ж знает, на то воля Господа была.

— А что же Аммоний?

— Сперва уговаривал, потом грозил. Ох, моя бы воля и близко к общине этого ирода не подпускала.

— Без смеха не могу вспоминать, как ты прогнала его вон, так что вся община собралась на шум, и вид у него был словно у битого пса.

— Один раз прогнала с глаз, другой, только он ведь просто так от своего не отступится.

— Может, и Бог бы с ним — с этим домом, отдать ему, да и пусть подавится.

— Да уж видно придется забыть, хотя эти деньги нам бы очень не помешали. Но ты слишком хорошо думаешь об этом демоне, чтоб ему живым провалиться в преисподнюю. Ох, не отстанет он так просто от беззащитной девы.

Разговор умолк, так как в это самое время открылась дверь, впустив долгожданного хозяина дома.

Галл, зайдя с улицы внутрь, словно снова очутился в те давние времена, когда дом встречал его горящим очагом и ароматом свежего хлеба, чисто убранным, украшенным цветами, со вкусным обедом на столе.

— Сынок, вот и ты! – радостно встретила его мать.

— Вот так чудеса! – воскликнул в свою очередь юноша, оглядываясь кругом. — Матушка, нежданно-негаданно! Давненько же ты не захаживала сюда.

— И то верно, давно тебя не видела, чадо мое дорогое, повидать тебя вот пришла, да и в доме пора бы прибрать, — ласково заговорила в ответ женщина.

Вскоре, умывшись и переодевшись, Валерий с аппетитом принялся за еду.

— У меня для тебя весточка, — сказала Биррена, когда сын утолил голод, — от твоего товарища из легиона.

Валерий перестал жевать, с удивлением уставившись на мать.

— Один из общинников сегодня говорит, мол, твоему сыну, Валерию Галлу, его боевой товарищ, он знает кто таков, велел кланяться и передать приглашение на поминки безвременно почившего дядюшки. Я спросила, отчего ж он сам лично тебя не зовет, но он ответил, что служба не позволяет, мол, не досуг ему…

— Когда поминки? – нетерпеливо перебил её разглагольствования сын.

— А когда? – Биррена задумчиво посмотрела на сына, вспоминая давешний разговор. – Да! — вспомнила она, — он сказал — за день до календ, это через три дня, получается. И ещё он велел сказать, что очень обидится, если ты не придешь, что мол забудет тогда с тобой знаться.

— Угу, — насытившись, кивнул Галл, завершая обед чашкой доброго вина.

— Что ж, ты пойдешь на поминки?

— Непременно.

— Он человек-то хоть хороший был, почтенный горожанин?

— Очень почтенный, — с чувством проговорил Галл. — Благодарю за весть, матушка.

Зевнув, он вознамерился было отправиться спать.

— Сынок! – вдруг остановила его Биррена. – У меня к тебе просьба одна есть, кто знает, может найдется досуг у тебя и о моих делах постараться.

— Слушаю тебя со всем вниманием и почтением, матушка, — Галл возвратился к матери, чтобы выслушать её надобность, ради которой, очевидно, она и пришла.

— Да вот, видишь ли, как дело обстоит… Может быть ты помнишь Лидию? Ты ещё приходил в общину, чтобы поговорить с ней, а мы подумали, что ты хочешь её арестовать по приказу своего командира. Так вот, нынче беда с ней приключилась, родители скоропостижно умерли, оба в один день.

— В тот самый день, когда её арестовали по приказу префекта?

— Что?

— Умерли оба её родителя, в тот самый день, когда её арестовали?

— Никак не возьму в толк, к чему ты это клонишь, сынок?

— Просто слушаю и пытаюсь понять, как я-то могу пригодиться тебе в этом деле?

— Так ты, если хочешь что-то понять, сынок, то хотя бы дослушай, не перебивая свою мать… – строго заметила Биррена. — Говорю же, они умерли, оставив Лидию сиротой с богатым наследством. И вот теперь нет ей покою от назойливых женихов из городского совета, бывших приятелей её отца. Зачастили в общину к ней, спасу нет. Все хотят заполучить дом с сиротинкой. Особенно Аммоний Стагир распалился на этот счет – надоел уже всем в общине, то сам придет, то своих служанок пришлет, Лидия уже не знает куда деваться от них. Мы уж готовы и дом им отдать, лишь бы отстали от сироты. Защитить-то её некому.

— Хочешь, значит, чтоб я отвадил от вашей сиротки увальней из городского совета? – понятливо подытожил материнскую речь Валерий.

— Именно.

— Ладно, — не говоря больше ни слова, Галл засобирался на выход.

— Ты куда? – удивленно спросила мать, наблюдая как он снова облачается в амуницию.

— Как это куда? Ты же сама только что просила замолвить словечко за свою подопечную. Или уже передумала? Так я тогда спать пойду.

— Нет, конечно. Но я не ждала, чтоб ты отправился решать это дело прямо сейчас.

— А когда? Заседание в курии вот-вот закончится. Где я потом бегать за ними буду.

— Но ты ведь после вернешься домой? – спросила мать, опасаясь, как бы сын не учинил какой-нибудь скандал в курии и не пострадал из-за этого.

— Ну не на улице же мне отдыхать после службы, дорогая матушка, — кратко, исподлобья улыбнулся он матери. — Не беспокойся, — и вышел вон.

— Матушка, не иначе, твой сын твоя награда от Господа, — заметила Трифена.

— Воистину, — кивнула в ответ Биррена, благостно вздохнув.

Заседание совета действительно отсчитывало последний час работы. Тягостно тянулось время, члены совета мысленно пребывали уже в других, более веселых и приятных заведениях, но оставалось договориться о самом важном вопросе — когда состоится избрание нового главы совета, и кто возьмет на себя почетные, но, вместе с тем, весьма обременительные обязанности куриала вместо внезапно почившего Сабина. Так как наследников, которые по закону взяли бы на себя обязанности своего отца, у Сабина не осталось, куриалом должен был стать один из членов совета.

— Куда это ты направляешься, Галл? — остановил колесничего стражник с секирой.

— В городской совет, друг, меня звали, — невозмутимо отвечал Валерий.

— А на кой ты там сдался?

— Самому невдомек. Пропустишь, тогда оба узнаем. Может нового куриала тут задерживаешь.

Стражник недоверчиво усмехнулся, однако пропустил.

Валерий уверенно направился внутрь куриальной базилики.

— Ступай за ним, — кивнул старший напарник стражнику.

В это время один из членов совета, временно исполнявший роль ещё не назначенного главы, пытался привлечь к себе внимание, перекрикивая гул, не смолкнувший ещё после прений по предыдущему вопросу.

— Итак, почтенные, теперь остался ещё один нерешенный, но важный вопрос!

— И это вопрос о судьбе дочери почившего куриала, не так ли?! – сходу громко вмешался в прения появившийся на совете Галл. – Но вы зря беспокоитесь, почтенные, судьба Лидии, дочери Агапия Сабина, давно решена и уже не в вашей компетенции! – беспрепятственно возвещал он, пока члены совета, попритихнув, с недоуменным молчанием некоторое время взирали на это внезапное явление. Затем все заговорили.

— Ты откуда тут взялся?!

— Здесь тебе не цирк!

— Ступай обратно на арену! – посыпались разом возмущенные возгласы почтенных советников.

— Галл, где ты забыл своих лошадей, без них ты далеко не ускачешь, — усмехнулся кто-то.

— Лошадей нет, но есть один осел, — подхватил Галл, — осла звать Аммоний Стагир!

— Что?! Ты спятил, негодяй?! – не без оснований на то возмутился с места почтенный Аммоний — немолодой, плотный, хотя и лысоватый, но с густой клочковатой бородой богатый горожанин, вскакивая с места.

— Эй, юноша, у тебя нет никакого права даже приходить сюда, а тем более оскорблять почтенных членов совета! — сказал председатель.

— Как, разве эту скотину не Аммонием величают, почтенный?

— Стража, гони его отсюда! – обратился председатель к застывшему в проеме выхода, молча глазевшему на происходящее стражнику.

— Я уже ухожу! – остановил Валерий взглядом, двинувшегося было к нему, стражника — тот и сам не слишком спешил выполнить приказ, предпочитая поразвлечься, наблюдая за инцидентом. – И вовсе не собираюсь вас задерживать своей персоной, почтенные. Но у меня есть для вас несколько слов, которые для вас услыхать гораздо важнее, нежели мне их вам высказать! – громко продолжал Галл, прохаживаясь вдоль рядов советников, обращаясь разом ко всем, но больше всего к почтенному Аммонию. – Всем, кто настолько смел, что посягает на чужое, я объявляю во всеуслышание, что Лидия, дочь умершего куриала — моя невеста, мы давно сговорились с ней. И я клянусь Юпитером Всемогущим, что не собираюсь терпеть чьих бы то ни было посягательств на мою женщину! Характер у меня скверный, работа нервная, а шутить я не люблю и не умею! Поэтому тот отчаянный смельчак, кто рискнет впредь сунуться в христианскую общину и будет надоедать моей невесте, вскорости узнает для чего у меня на поясе вот эта штуковина, и почует собственной шкурой насколько остро она отточена! — для пущей острастки он выразительно щелкнул мечом в ножнах, и металл зловеще лязгнул в мертвой тишине.

— Он хочет незаконно захапать себе дом, – проворчал Аммоний.

— Ну суди о других по себе, почтенный, – отвечал Валерий. – Меня не интересует чужая недвижимость, но своей невесты я не отдам, так и знай! И если хочешь и дальше наслаждаться своей спокойной сытой жизнью, то и думать забудь об этой девушке! Это касается всех! — с самым свирепым и угрожающим видом, на какой был способен, заключил Галл и только после этого покинул совет.

Уже за своей спиной, Галл услыхал вослед себе свист и ругательства — таким образом, после его ухода, почтенные члены совета решили опротестовать его слова, но на этот шум он предпочел не обращать внимания — он видел страх в их глазах, когда говорил с ними, и точно знал, что они не осмелятся ослушаться его.

***

Несмотря на убийство куратора, управление префектуры работало в обычном порядке. Уже на утро после убийства в управе объявилось новое начальство; писцы и чиновники, не покладая стилосов, как ни в чем не бывало, трудились без заминок и проволочек, а народ все также толпился и ругался. Смена куратора никак не сказались и на службе Валерия — охрану епископа Кордубского никто не снимал, замены стражников не произошло. Стражи шли своим чередом, и стража в ночь на календы ничем не отличалась от других.

Дело близилось к закату, и, как обычно в это время, улицы города почти опустели. Обитатели охраняемого дома, большей частью, тоже готовы были отбыть в гости к Морфею. Лишь советник, как обычно по вечерам, что-то сочинял, обложившись кодексами, в дальней комнате; служанка всё возилась со своими плошками в кухне, да самого хозяина ещё не было дома.

«Веселые дела творятся нынче в городе, нечего сказать, — размышлял Галл, провожая взглядом шагающий в сторону площади патруль (дежурства ночной стражи тоже не были отменены; несмотря на потерю командира, вигилы исправно и точно несли службу по городу под руководством его временно назначенного заместителя). – Это что же получается? Префект сводит счеты с куриалом, Планк копает под префекта, Фест, похоже, и вовсе замыслил извести их обоих, ну а мне в этой комедии отведена незавидная роль мальчика для битья, — он угрюмо усмехнулся. — Как тому рыбаку, которого засудили за смерть Марцелла и Аттала-младшего. Вот уж небылица. Ха-ха! Вы это мне будете рассказывать? Тому, кто знает, как устроена охрана высших чиновников от и до? Понятное дело, что в убийстве Марцелла сработал спец, вроде Саратия, а может и он сам. Кстати, пора бы тебе уже объявиться, — мысленно обратился он к другу. – Вот уж кому и впрямь не позавидуешь, так тебе. Попал ты в сети к оркам, приятель, теперь будут тебя пользовать, пока не просчитаешься. Вот тогда сразу за все и дашь ответ сполна. Что ж, ладно, поглядим ещё, кто кому будет на поминках прощальный панегирик петь… Тааак… — Галл заметил решительно приближающуюся в его сторону женскую фигурку, ещё издали без труда узнав её, – только тебя здесь и не хватало!»

Пантия неплохо устроилась во дворце, чувствуя себя там едва ли не более значимой фигурой, чем сам префект. При том, что вся её обязанность заключалась в сопровождении Сабины на прогулку и редких беседах с хозяйкой по душам. Зато в её распоряжении было все, что ей заблагорассудится, от самых разнообразных и изысканных украшений и одежд, до свободного времяпрепровождения. Секрет счастья заключался в тайных знаниях, которыми обладала Пантия. С одной стороны, она нужна была своей патронессе, ибо той больше не с кем было поделиться сокровенным, — а иногда Сабине просто необходимо было выговориться. К тому же Пантия, в отличие от горделивой неприступной Сабины, быстро сошлась с атталовскими наложницами и часто забавляла новоявленную префекторшу свеженькими гаремными сплетнями. С другой же – она слишком много знала о подруге, и без стеснения использовала это преимущество в своих интересах.

Правда в этот раз она отправилась в путь на ночь глядя с разрешения и даже по поручению самой хозяйки. Все дело было в том, что по Александрии весьма быстро распространились слухи, будто Валерий Галл, самый известный и прославленный колесничий Александрии, прямо на городском совете объявил своей невестой Лидию — дочь убитого колонами куриала и родную сестру нынешней жены префекта. После череды страшных убийств, посеявших в городе страх и панику, эти толки стали своеобразным отдохновением для александриек, и последние дни все городские кумушки только об этом и судачили. И вот, как только эти слухи дошли до Пантии, сохранившей общение с бывшими подругами из дома куриала, она тотчас поспешила донести эти вести до ушей Сабины и, как и ожидала, получила приказ от первой матроны в городе поскорее узнать, правда это или нет. Надо ли говорить, что саму Пантию эта новость взволновала чрезвычайно, да что там – у рабыни напрочь пропал и сон, и аппетит, и всякий интерес к чему бы то ни было из того, что радовало и занимало её ещё накануне. Сначала она хотела сразу пойти и наказать коварную соперницу, эту лживую двуличную Лидию. Но, поразмыслив, решила сперва разузнать точнее, правда ли это. Её все же не оставляла смутная надежда, что это всего лишь досужая сплетня, лишь богам известно, откуда и из чего возникшая.

Неся на своей одежде знаки принадлежности к дому высшей элите александрийского общества, она могла не опасаться быть задержанной вигилами, и эти же знаки ограждали её и от нападения воров.

Выбрав одно из самых нарядных и откровенно соблазнительных своих нарядов, украсив восхитительным ожерельем шею, пышную прическу жемчужной подвеской, а уши золотыми серьгами, подаренными ей доброй патронессой, не забыв предварительно умаститься особым благовонием, и закутавшись поверх в покрывало, чтобы не привлекать лишнее внимание ненужных людей, она отправилась в путь.

— Привет тебе, о мой прекрасный возлюбленный, — самым нежным голосом обратилась Пантия к Валерию, приблизившись, сопровождая свои слова самой нежной и ласковой улыбкой, — а я тут принесла тебе всяких изысканных вкусностей прямо из таблиния префекта, прошу, уж не побрезгуй этим скромным угощением, — смиренно добавила она, ставя на лавку возле дома небольшую корзину, накрытую шелковым полотенцем.

— Пантия, твоя настойчивость и льстивые речи зажгли бы и самого Нарцисса, — смеясь, проговорил Валерий.

— И лишь ты, словно самое прекрасное и самое бесчувственное в мире изваяние, все так же неприступен и холоден к моей страсти, о жестокосердный мой возлюбленный, — с готовностью отозвалась девушка, устремив на избранника полный одновременно и горькой укоризны, и неги взгляд.

— Кто тебе это сказал? – изобразил удивление Валерий. — Плюнь в глаза тому лжецу!

— А между прочим, мне стоило большого труда выбраться из дворца, — радостно защебетала воодушевленная его словами Пантия, приблизившись к возлюбленному и заглядывая ему в глаза. — Сабина не хотела меня отпускать, то то ей надобно, то это, такая несносная у меня хозяйка…

— Какая ещё Сабина? Кто это? – нарочито равнодушно бросил Валерий, приобняв девушку и привлекая её к себе.

— Да так, никто… — отвечала Пантия, просияв. – Никто не может противостоять нашей любви, о несравненный мой возлюбленный, — она тесно прижалась к нему, обхватив за шею, и обдавая приторным густым, зажигающим кровь, терпким ароматом. – Ты принадлежишь мне, а я тебе. Любовь сильна как сама смерть, её стрелы огненные, пламень её силен, реки не зальют её. Ты тот, кого любит душа моя, вид твой любезен, ласки твои лучше вина, уста твои сладость, — на этот раз Пантия не повторила прошлой ошибки и не отводила завораживающего взгляда своих черных блестящих глаз, а её губы, что-то так сладко певшие, оказались такими же сладкими на вкус, что и её речи…

— Вот это я понимаю, служба, — раздался рядом смех, рассеявший вязкий морок объятий Пантии, — лучшей стражи, чем поцелуй красавицы и не придумаешь, всем на зависть.

— Ты откуда здесь взялся? – с досадой бросил Галл неожиданно оказавшемуся рядом с ними, словно из-под земли, приятелю.

— Тоже служба. Ну, правда, не такая почетная и приятная, как у тебя, — отвечал Саратий, все усмехаясь.

— Ты разве служишь где-то? – с недоверием осведомился Галл.

— А куда я денусь! Пристроился вот в управе, надо ж как-то на жизнь зарабатывать.

— А сюда каким ветром?

— Справу принес твоему епископу, — Саратий кивнул на дверь дома.

— Поздновато для справы.

— Ну на то не моя воля, друг. Разве я виноват в том, что мой начальник весь день дрыхнет в своем кресле, а к вечеру зенки продирает и начинает команды раздавать.

— А мне что за дело? Если твой начальник дурень, сам и выпутывайся. Не велено мне по вечерам никого впускать к преподобному владыке. Ясно тебе? Так что проваливай отсюда. Завтра приходи, и чтоб строго в урочное время, — холодно отрезал Галл.

— Эй, друг, ну может по старой дружбе пропустишь, а? – и не подумал отступаться Саратий. — А там сочтемся? — Валерий, хорошо знавший его, заметил вспыхнувшие в его глазах искорки злости, но ни вид, ни голос друга не выдавали её. – Вон у тебя и служба хорошая, и красавица-возлюбленная, да одарит её Исида счастьем и твоей любовью во веки веков! А мне что же остается, убираться восвояси, не исполнив приказа, быть битым и с позором изгнанным со службы?

Пантия с участием глянула на говорившего.

— Но, возлюбленный мой Валерий, отчего ты так суров с этим человеком? Ведь если ты не пропустишь его, он лишится верного куска хлеба, разве тебе его совсем не жалко? Прошу тебя, разреши ему пройти, пусть он исполнит приказ своего начальника и оставит нас.

— Вот видишь, из-за своей непутевости выставляешь меня каким-то злобным псом, — укорил Валерий приятеля, оставляя объятия подруги, чтобы учинить досмотр посетителя. — Оружие есть с собой? – лениво кивнул он.

— Нет, — простодушно пожал плечами Саратий.

— Ладно, проходи, только мигом.

— Как скажешь, — пробормотал Саратий.

— Послушай, Пантия, — тихо и серьезно проговорил Валерий, вновь привлекая к себе девушку, как только его друг исчез за дверью. – Послушай меня внимательно. Мне надо проследить за этим типом. Сейчас же быстро уходи отсюда и жди меня там, на нашем месте, ты помнишь? После я тоже приду туда и, клянусь всеми богами, буду любить тебя так, как никого до тебя, — для пояснения того, как именно он будет любить, он со всей страстью поцеловал её и тут же оттолкнул от себя. – Но только если ты в точности все исполнишь!

— Хорошо, — радостно кивнула девушка, и послушно поспешила дожидаться его в условленном месте.

В это время преподобный владыка, отпустив секретарей, которым надлежало быть на ногах ещё до зари, дописывал письмо антиохийскому владыке, когда пред его очами явился посланник управы. Отец Осий уже не в первый раз видел этого человека и, без каких-либо подозрений забрал у него свиток, но не успел ещё даже развернуть его, как почувствовал на своей шее удавку. Едва лишь успев мысленно призвать Бога, он стал задыхаться и терять сознание. Внезапно удавка ослабла. Откашливаясь и приходя в себя от удушья, он увидел, как подоспевший стражник, набросившись на убийцу, занес над ним меч, но промахнулся — убийца ловко ушел от удара, а меч застрял острием в дереве конторки рядом с едва не задушенным епископом.

На грохот и громкую ругань сбежались домочадцы и секретари епископа. Взирая с ужасом на происходящее, но не осмеливаясь войти в комнату, где разгорелась потасовка, они замерли на пороге. Епископ, протягивая к ним руки, пытался крикнуть им, чтобы бежали за подмогой к вигилам, но вместо этого из его горла доносились лишь хрипы и кашель.

Тем временем, стражник, настигнув спасавшегося бегством убийцу, отбросил его назад ударом кулака. Тот, отлетев в сторону, ловко вскочил на ноги, и, быстрый как молния, успев выхватить меч из конторки, едва не поразил им священника, однако снова был повержен стражником, а меч, выбитый из его рук, отлетел в сторону. Но стражник так и не успел вновь подхватить оружие — убийца с самым свирепым видом набросился на него с кинжалом. От верного удара стража сберегла лишь его кольчуга, но убийце удалось ранить ему запястье. Епископ, придя в себя, решил помочь, передав стражнику меч, но был оттолкнут, не заметившим его намерений, стражником, который в этот момент пытался увернуться от очередного удара кинжалом. Владыка, не устояв на ногах, повалился навзничь, роняя меч. Увидев такой оборот дела, секретари, превозмогая страх, уловчились проскочить в комнату, чтобы прийти к нему на помощь. Один из них стал хлопотать рядом со священником, другой же, что был, как видно, побойчее, схватил меч и протянул его стражнику, сумевшему к тому моменту повалить убийцу, и теперь немилосердно месившему корчившегося на полу злодея кулаками и ногами. Вооружившись поданным ему мечом, тот уже вновь занес было его над преступником, но, спохватившись от пронзительного крика испугавшейся видеть рядом с собой смертоубийство доброй хозяюшки, прорычал: «Не здесь» и, потащил избитого им в хлам преступника к выходу. Вскоре с улицы послышался хриплый душераздирающий вопль поверженного злодея, а стражник вновь предстал перед домочадцами, окровавленный и злой, чтобы удостовериться, что преподобный владыка не пострадал. Затем он приказал, появившемуся к тому времени, напуганному Мирону, запереть двери его дома изнутри и никого не впускать, ибо, — сказал герой, — он должен отнести труп наемного убийцы к командиру вигилов и поведать о нападении на епископа Кордубского.

Соглядатай Саратия, прятавшийся в ближайшем переулке, видел, как тот зашел в дом и видел, как стражник, сразу отправив восвояси свою девчонку, последовал за ним (значит, он либо был предупрежден, либо что-то заподозрил), как в дом зашел ещё один человек, по всему хозяин, и как вскоре после этого из дома появился стражник и, дотащив неудачливого убийцу ближе к переулку, где и расположился зоркий наблюдатель, заколол наемника мечом. Хотя нет, только ранил, по всему, решив сохранить ему жизнь, чтобы выбить из него имя заказчика. Долгом соглядатая было во что бы то ни стало не допустить этого. Благо, стражник, оставив раненого, вновь поспешил за какой-то надобностью скрыться в доме. Времени было в обрез.

Слежка мигом оказался около раненого наемника, корчившегося и стонавшего на земле, пинком перевернул его с бока на спину, чтобы вернее поразить и заставить замолчать навсегда, склонился над ним с кинжалом и, даже не успев понять, что произошло, остался лежать на его месте, с кинжалом в груди. Саратий же, расправившись с соглядатаем, опрометью бросился наутек. В то же мгновение на улице показался патруль, а из дверей дома вышел Галл, который сразу призвал к себе вигилов.

В сгустившихся сумерках нетрудно было затаиться никем не замеченным в переулке, а потом стремглав рвануть наискосок к знакомому забору, перемахнуть через него, пробежать опрометью по тропинке ночного сада, чтобы остановиться около скрытой в боковой нише двери, оказавшейся не затворенной, как он того и ожидал. В доме, все ещё не чувствуя себя в безопасности и озираясь, будто затравленный зверь, он взбежал по широкой, словно улица, лестнице наверх к жилым покоям и лишь за затворенной дверью комнаты выдохнул, устало привалившись к стене. Он счастливо избежал злой участи. Никто не преследовал его и не видел, в каком из особняков Неаполиса он нашел себе убежище. Теперь его судьба целиком была в руках фортуны, да ещё этой доброй матроны, соблаговолившей по милости щедрых богов влюбиться в него.

— Милостивый Господи! Я так молилась за тебя! Глаз не сомкнула! – приглушенно и взволнованно заговорила встретившая его женщина, обнимая его. Она была простоволосая и босая, в простой домашней столе, и лишь распространяемое от неё тонкое благоухание свежести и цветов выдавало в ней сейчас богатую матрону.

Только теперь почувствовав боль в не слабо помятых приятелем ребрах, Саратий непритворно и жалобно застонал.

— Ты ранен?!

— Нет, это ерунда… Беда в том, что мой враг будет искать меня, чтобы расквитаться. Я должен тайком покинуть город в ближайшие дни, дорогая Марция, чтобы никогда больше здесь не появиться, и не подвергать опасности ни свою жизни, ни твою.

— Прошу тебя, ни о чем не беспокойся, – отвечала, торопливо перебивая его и ласково прикрывая ему рот ладонью, женщина. — Верь моим словам, этот богомерзкий негодяй Планк тебя не получит, — при упоминании главного советника её голос в темноте прозвенел искренней ненавистью. – Что до этого дома, то это пустующий особняк моего брата, а он ещё до лета будет при дворе императора, а может и дольше не вернется. О том, что ты здесь знаем только мы с Хрисидой, но я никому о том не расскажу, а она если бы и захотела, то не смогла бы совершить предательство, ибо немая от рождения. Видишь, о любезный моему сердцу юноша, беспокоиться не о чем, — теперь по её голосу чувствовалось, что она улыбается.

— А тот христианин из общины? — всё не оставлял своих страхов Саратий.

— Павел? Он знает только то, что я велела ему передать Биррене, не более.

— Дорогая моя, милая Марция, нет таких ни греческих, ни римских слов, чтобы выразить всю силу моей благодарности тебе, — проговорил Саратий. — Но не стану же я всю оставшуюся жизнь скрываться у тебя, пугаясь собственной тени.

— Господь милостив, мы обязательно что-нибудь придумаем. А пока нам надлежит лишь запастись терпением. Знай только, что здесь в этом доме, у любящей тебя женщины, ты в совершенной безопасности, — заверила его Марция, и, решительно пресекая его дальнейшие причитания, заключила его в объятия и наградила страдальца долгим страстным поцелуем.

Тем временем, для Галла дежурство завершилось как нельзя лучше и после своей стражи он пребывал в отличнейшем настроении. Все удалось: советник императора жив, а Саратий ушел из лап хитро-злобного патрона. Пожалуй, сегодня есть повод торжествовать и праздновать. Куда же двинуть стопы? К Маркелу-трактирщику? Чашка доброго пива теперь была бы наиболее уместна. Да, отправлюсь-ка в трактир. Или же навестить мою безотказную красотку Арсиною? Давненько я у неё не был, а общение с хорошей милой девушкой сейчас тоже было бы в самый раз… И вдруг он остановился как вкопанный, вспомнив нечто, что заставило его застывшим взглядом уставиться на дворец Адриана, мимо которого он проходил, и, похолодев от ужаса, еле сдержаться от того, чтоб не разразиться посреди ночного города самыми страшными ругательствами. «Ааа! Пантия!»

Виновница же внезапно охватившего Валерия приступа отчаяния сама пребывала в не меньшем смятении, вот уже полночи тщетно дожидаясь возлюбленного. Хотя она понимала, что он при всем желании не мог раньше времени покинуть пост, но это понимание никак не помогало ей справиться с тревогой. Она то садилась на прибрежный валун, то, не в силах пребывать в покое от обуревавших её чувств, бегала вдоль шумного прибоя, готовая, так же как Галл, кричать от отчаяния.

Что если он не придет? Что если он не придет? Нет, он поклялся, он поклялся, он придет, он придет, — то и дело повторяла она, уговаривая саму себя.

Ведь сама Домиция сказала ей нынче, что Исида к ней благосклонна и все будет так, как она, Пантия, того пожелает. А сколько подарков я возложила на твой алтарь?! – гневно обратилась она к богине. – А сколько вина и елея возлила?! Знаешь что, Исида! Если не станет по моему, то с первым лучом солнца меня самой не станет! Клянусь тебе твоим алтарем, великая богиня, и всеми твоими именами, что я не уйду отсюда такая же одинокая и отчаявшаяся, какой пришла! Уж лучше я стану прислужницей Амфитриты, так и знай! Здесь никого нет и некому будет остановить меня. И вот тогда ты лишишься своей самой преданной и самой прилежной почитательницы и жертвовальницы! Никто из смертных не будет так же предан тебе, как я! Никто не будет так часто воздавать тебе почести и так часто посещать твой храм! – последние слова она, забывшись, уже выкрикивала вслух, обращая взоры куда-то ввысь и грозно размахивая руками в том же направлении.

— Не грози богам, Пантия, как бы не пришлось после раскаяться, — заметил, приблизившись к мятущемуся в прибрежной тьме одинокому женскому силуэту, Галл.

— О великая Венера, ты все-таки пришел! – радостно воскликнула девушка, веря и не веря, что действительно видит его.

— Я тебе не попиратель клятв, — недовольно проворчал Галл.

— Да, я знаю, о мой возлюбленный Валерий, ты лучше всех, — она хотела обнять его, но он холодно отстранился, чтобы снять плащ и амуницию.

— Слушай, красавица, а где твоя чудесная корзиночка, — сказал он при этом, — она сейчас будет очень кстати. Давай подкрепимся для начала. А вино в ней хотя бы есть?

— Забыла… — с досадой проговорила Пантия, проклиная свою неуместную рассеянность. – Она осталась там.

— Да? Надо ж какая жалость. — «Что я здесь делаю, на свидании с её рабыней, такое и во сне не приснится!» — подумал он в великой досаде на себя и уловившую его девушку.

«Валерий со мной, так и должно быть, благодарю тебя, великая богиня» — мысленно ликовала Пантия, скидывая с себя покрывало, торжествуя победу и с девичьим трепетом предвкушая исполнение своих надежд.

— Ладно, что ты там рассказывала про эти твои огненные реки, у тебя неплохо получалось, моя сладкоголосая сирена, — смирившись с поражением нехотя произнес юноша.

Его равнодушный, насмешливый и высокомерный тон разозлил её, заставив в одно мгновение скинуть с себя и платье. Затем она решительно приблизилась, тесно обняла его, прижившись обнаженным телом, обвив тонкими, легкими руками, пленяя разум дурманящим терпким ароматом.

— Ну как тебе нравится мое красноречие? – прерывисто прошептала она, горячо целуя его.

— Вполне, — одобрительно бросил он, не оставаясь безответным на призыв её тела.

На утро, едва над океаном забрезжили солнечные лучи, Валерий проснулся, сел, огляделся и, не сказав ни слова рабыни, быстро начал одеваться.

— Послушай, мне надо спросить тебя… Только одно слово! – воскликнула Пантия, наблюдая за его стремительными сборами.

— Говори, — нетерпеливо отозвался Галл.

— Это правда, что ты женишься на Лидии?

— Нет, — бросил он ей вместо прощания.

— Конечно нет, — довольно усмехнулась она, глядя на отдаляющийся в утренних сумерках силуэт, — только попробуй жениться на другой, возлюбленный мой Валерий.

Вернувшись домой, — а в это время суток уже ничего другого и не оставалось, так как даже кабатчик уже, выпроводив последнюю веселую компанию и подсчитывая прибыль, закрывал свое заведение, — Галл завалился спать. Однако, не прошло и полдня, как Валерия разбудил громкий и настойчивый стук в двери. На пороге стоял посыльный, который вручил юноше предписание явиться в управу префектуры, что тот и вынужден был немедленно исполнить.

Начальником здесь теперь оказался, в противоположность предыдущему куратору, хмурый, неулыбчивый, желчного вида, потрепанный жизнью человек средних лет.

— Валерий Галл, ты отстраняешься от охраны епископа Кордубского, — сообщил куратор префектуры вновь прибывшему стражнику без лишних предисловий.

— Вот как? – пробормотал Галл в ответ, — дело в том, что мне запрещено было досматривать приходящих и…

— Именно так, — отрезал, перебивая его, куратор, одновременно пробегая глазами какой-то документ со своего стола. — Да, а кроме того, — обратился он вновь к стражнику, — завтра ты должен явиться в приемную префекта, чтобы получить новое назначение по службе.

— Префекта? Это ведь означает, что теперь я буду работать на него?

— Ты из догадливых, что ли? – почему-то очень недовольным тоном отметил куратор эту, казалось бы, прекрасную особенность юноши.

— Ну а что за должность? Охрана дворцового карцера? – не отставал Галл.

— Не могу знать, друг, — похлопал его по плечу куратор, одновременно выпроваживая вон, — там все скажут, к чему эти расспросы? – и считая разговор с излишне любопытным и болтливым стражником завершенным, он тем же раздраженно-желчным тоном обратился к сидевшим тут же секретарям. – Что, сколько там сегодня человек в списке? Половину сразу гоните вон…

На следующий день, одевшись как на парад, во всем блеске сияющей амуниции, чему был посвящен весь остаток предшествующего дня, Галл предстал в приемной наместника. Разодетые в шелка и золото высокопоставленные александрийцы как всегда в приемный день собрались во дворце наместника, чтобы явить себя во всей своей преданности пред очами сиятельного гегемона, а заодно обсудить друг с другом городские сплетни и события. Ни в коем случае не чувствуя себя хоть в чем-то уступающим этим спесивым богачам, чьему чванству и коварству он уже узнал цену, Галл, едва появившись среди них, тут же начал активно продвигаться поближе к престолу, то и дело, не без удовольствия и легкой усмешки с высоты своего галльского роста, ловя на себе недоуменные и недовольные взгляды этих напыщенных павлинов, вовсе не собираясь, раз уж его вызвал к себе сам наместник, робко скрываться за спинами остальных званых баловней фортуны.

На самых подступах к престолу он столкнулся со своими старыми добрыми знакомыми. Прежде всего, здесь были и светлейший, и главный казначей, и толстяк Домиций, и множество других чиновников высокого ранга, из числа тех, с кем он познакомился на обеде у главного советника. Планк не видел его, стоя к нему затылком, однако, едва стражника заметил Ганнон, совсем недобро зыркнувший на него — казалось, казначей и не умел смотреть на окружающее как-то иначе, чем так, словно вокруг собрались одни преступные злоумышленники, — говоривший с ним советник сразу обернулся, окинув Валерия равнодушно-презрительным взглядом, вовсе, однако, не подав виду, что удивлен тому, что видит его во дворце среди придворной знати.

Дальше все произошло словно во сне. Галл вдруг услыхал как распорядитель громогласно объявил во всеуслышание его имя и, ничего не понимая, в наступившей тишине поторопился предстать перед троном, пройдя сквозь строй расступившихся перед ним богатеев.

— Вот и он, один из достойнейших граждан Александрии! – заговорил с представшим перед ним стражником префект, обрадовавшись ему точно родному сыну. – Тот, кто доказал, что его рождение в нашем городе было даром богов. Лучшие люди – лучшие во всем! Когда-то мы радовались твоим подвигам на арене, сынок, теперь же ты вновь явил свою доблесть, защитив жизнь великого и значительного для империи, причастного священного императорского дому, человека, все одно, что самого императора. Я говорю о преподобном владыке епископе Кордубском, чья жизнь недавно подверглась величайшей опасности, и была спасена лишь благодаря разумению, силе, ловкости и мужеству этого смелого воина, — добавил он, обращаясь к толпе придворных. – Разумеется, столь преданный своей присяге и империи воин должен быть удостоен награды. Поэтому, как знак признания заслуг перед империей и городом, Валерий Галл будет награжден сегодня памятной фалерой, которая отныне будет всем и всегда возвещать о его доблести….

Переждав последовавшею за этими словами овацию в честь героя, наместник продолжал:

— Кроме того, Валерий Галл получает золотой торквес. И никто на свете не скажет, что эта награда украсила грудь недостойного её. А также, как знак твоего дальнейшего, вполне заслуженного повышения по службе ты получаешь наградную нарукавную ленту, – перечисляя все эти награды, префект передавал их распорядителю, а тот — главному советнику, который в силу своей высокой должности обязан был, по мере получения и оглашения, вручать их герою. Торквес же был им самолично надет на шею награждаемого.

— Тебе не привыкать к триумфам, верно? — заметил при этом Планк, старательно скалясь.

— К триумфам невозможно привыкнуть, — скромно отвечал светящийся от счастья герой.

— Твоим успехам и твоему подвигу, несомненно, будет соответствовать и твоя новая должность командира городских стражников, — при этих словах наместника Валерий слегка оторопел – такой высокой должности он никак не мог ожидать, будучи простым солдатом. Однако вместе с должностью ему полагалось и повышение в звании, о чем сразу же объявил во всеуслышание префект, в тот самый момент, когда Планк вручил Валерию свиток с печатью, в котором был приказ о его назначении и повышении.

– Уверен, что сегодня в Александрии не найдется лучшего командира вигилов… Кроме того, Валерию Галлу причитается денежная премия в размере его полугодового жалования.

Планк вручил Галлу весомый кошель, в довесок к которому награждаемый получил от него лично полный лютой злобы и быстрый, как поражающая стрела, взгляд, который не смогла скрыть даже прилепленная намертво маска улыбки.

— Служу империи! – громко и с достоинством, как и полагалось в подобных обстоятельствах, торжественно вскинув руку, заверил наместника и всех присутствующих Валерий, в благодарность за полученные высокие награды.

После церемонии и всеобщих поздравлений распорядитель проводил нового командира вигилов в зал для совещаний, где тот должен был ожидать наместника, чтобы получить от него первые распоряжения. В ожидании он осматривался во дворце, прохаживаясь по совещательному залу и разглядывая, расписанные яркими цветными изображениями богов и героев, стены.

— Да, здесь есть на что посмотреть, ведь это работа самого Гермия, — одобрительно заметил появившийся в зале Аттал, — превосходнейшего из александрийских художников. Ты можешь после нашей беседы остаться здесь, чтобы рассмотреть все как следует, коли тебя интересует живопись, но пока – к делу.

Наместник занял предназначавшееся для него внушительных размеров кресло в центре зала, похожее по форме на престол гегемона в приемной, но выполненное из дерева, украшенного богатой резьбой и инкрустациями из мрамора, и без возвышения и ступеней. Галл остановился напротив гегемона, на достаточно почтительном расстоянии от него, но при этом достаточно близко, чтобы внимать каждому его слову.

— Раз уж сам советник императора так хвалил тебя, то, безусловно, никто кроме тебя лучше не справится. Так вот, тебе не хуже моего известно об ужасных событиях, что творятся с некоторых пор в Александрии. Злодеи, что вершат убийства в нашем городе, не остановятся ни перед чем, если мы сами не сумеем остановить их. Мало будет просто усилить патрулирование, надо решать эту проблему не количеством стражников на улицах, а нашими продуманными действиями. Заметь, что жертвы злоумышленников – сплошь цвет города. Когда был убит мой сын, я посчитал, что это несчастливая случайность. Но последовавшие вслед за ним другие смерти — Марцелл, Кассий, куриал, а теперь ещё и нападение на советника самого императора — убедили меня в том, что в городе орудуют заговорщики. Мы должны бросить все силы, чтобы достойно ответить на вызов. Задача не так сложна, как может показаться, ведь все убийцы, а также и убитый тобой негодяй, – выходцы из Ракотиса, и на сегодняшний день мы уверенно можем констатировать, что именно в среде египтян образовалась банда разбойников-заговорщиков. Но на показания захваченного живым убийцы Макария и Марцелла не стоит особо рассчитывать. Ты найдешь протокол его допроса в дознании, но там совсем немного. По сути он ничего не сказал и не назвал ни одного имени. Я сам присутствовал при его допросах. Этот негодяй все отрицал самым циничным и наглым образом — отрицал, что он убийца, отрицал, что у него есть сообщники, и никакими физическими воздействиями нам не удалось добиться от него хотя бы одного дельного слова. Более того, мне пришлось самолично вырезать ему язык, чтобы больше не слышать его упорного наглого вранья…

«Невероятно… просто невероятно… — думал меж тем Валерий, с самым почтительным видом внимая и понятливо кивая. Версия префекта составила полную мозаику происходящих в городе событий, и эта картина всеобъемлющей злобы и лицемерия, впечатляла его гораздо сильнее, чем творения именитого художника, которые он перед тем созерцал. Но самым невероятным было — вдруг ясно разглядеть на этом красочном полотне самого себя.

Тем временем, изложив суть дел, которыми предстояло заняться в ближайшее время новоиспеченному командиру стражников, наместник решил поговорить с Галлом о его личных делах.

— Я слышал, ты намерен жениться? И что у тебя был сговор с дочерью убитого куриала Агапия Сабина?

— Да, это так, сиятельный Аттал, — подтвердил Валерий. – Мы с Лидией давно сговорились, но, к сожалению, так и не успели признаться в этом её родителям.

Наместник понимающе кивнул.

— Что ж, это твое решение и твой выбор, Валерий, но по-отечески советую тебе, не торопись жениться на этой девушке, присмотрись к ней получше. Я имею право говорить так, будучи её родственником. И будучи её родственником, тем не менее, я не так давно был вынужден заключить её под стражу за её предерзкие речи и поведение. Поверь моему опыту, Лидия слишком самонадеянна, слишком нахальная и дерзкая, чтобы быть хорошей женой, тем более такого влиятельного человека, каким ты теперь станешь. И все это в столь юном возрасте, а что же будет дальше!

— Но, сиятельный, именно за эти качества я её и полюбил, — не моргнув глазом, соврал в ответ Галл…

Тем временем, та, о ком у них зашла речь, возвращалась в одиночестве из храма в общину. Она ещё не совсем оправилась от своих горестных потерь, и никто из общинников не пытался навязываться ей в компанию, видя, что разговоры тяготят её, уважая её горе и ожидая, когда девушка оправится от пережитого несчастья и вновь станет открытой и общительной, как прежде.

— Привет тебе, суженая вигила, — услыхала Лидия, проходя мимо храмового сада, знакомый голос и увидела рядом с собой невесть откуда появившегося Хетти. Она уже давно не встречала его ни в общине, ни в храме и не говорила с ним.

— Это фиктивный сговор, сам знаешь, — неприветливо отозвалась она на ходу, не скрывая, что совсем не рада этой встречи.

— Знаю, — кивнул тот, — так же, как и то, что ты никогда не предашь друзей и не оставишь их без своей помощи. Ты нужна нам, Лидия.

Она остановилась.

— Я думаю, все это неправильно. И я не хочу больше ничего об этом слышать и знать. Я и так много сделала для вас. Забудьте обо мне! — выпалила она, глядя прямо в глаза бывшему сообщнику.

Вопреки её ожиданиям, её речь не произвела на него никакого впечатления. Хетти лишь рассмеялся в ответ:

— Осторожно, Лидия, ты на краю преисподней, — смеясь, сказал он. – Если оглянешься — превратишься в соляной столп, – и добавил тихо, и уже без усмешки. — Нельзя сомневаться, пройдя полпути, надо идти вперед. Мы все делаем правильно. С нами Бог.