Зеленые долины Парагвая

Железная дорога извивалась зигзагом, открывая нам путь через высокие холмы Аргентины, поросшие лавандой и вереском, к зеленым долинам Парагвая.
В купе, запивая дешевым вином горькие сигареты, ехали трое: я, Хольц и Кёллер.
Кёллер был человеком суровым, из тех, кто не любит чесать языком и предпочитает проводить свободное время читая свежую прессу. Но поскольку испанского он не знал, а других газет в поезде не было, то единственным его развлечением стали пейзажи Южной Америки и наши беседы.
Хольц, напротив, любил поболтать и никогда не упускал такой возможности, особенно, если ехал в одном вагоне со старыми сослуживцами и бутылкой мендосского вина.
— Интересно, каково сейчас в Гамбурге? – засмотревшись в окно, спросил Хольц. – Наверное, мама уже собрала урожай яблок, сварила сидр и приготовила мои любимые оладьи на ужин.
— Да уж, в Германии сейчас, должно быть, красиво, – ответил я.
— Ага, если не считать руины, оставленные войной, – пробормотал Кёллер.
— Что ты все заладил со своей войной, уже десять лет прошло! Вот, смотри, – Хольц достал потертую открытку с изображением Гамбургского собора и подписью «для Роберто Консео от Анны Хольц», — наш город давно отстроили.
— Город, может, и отстроили, – грустно протянул Кёллер. – Но война-то, она оставила руины не только в твоем Гамбурге, она оставила руины здесь, – Кёллер поставил стакан на раскладной столик и коснулся пожелтевшими от табачного дыма пальцами своей груди.
– Когда ты последний раз общался со своей сестрой, а? – Хольц, к которому обращался Кёллер, опустил глаза. – Ай, можешь не отвечать, она ведь даже не на твое имя открытки шлет, а какому-то Роберто. Война оставила руины в каждом из нас, она вывернула нашу жизнь наизнанку: у нас новая Родина, новые имена, новый треклятый язык, который я никак не могу выучить. Теперь не мы охотимся на евреев, а они на нас. В этом полушарии даже вода смывается в унитазе в другую сторону, осталось лишь начать носить одежду швом наружу, чтобы окончательно сойти с ума.
— Разве мы этого не заслужили, Людвиг? – обратился я к Кёллеру.
— Не знаю, Франц. Мы ведь служили своей стране, своему народу, мы ведь не знали…
— Все мы знали, Людвиг, просто не хотели в это верить. Нам казалось, что зверство, творившееся в концлагерях, – это хоть и ужасный, но единственный путь вперед. Сколько раз я ложился спать и повторял себе: «Лес рубят – щепки летят» — и сколько раз после этого я не мог уснуть, потому что каждый раз, закрывая глаза, мимо меня, еле волоча ноги, проходили шеренги военнопленных и молили о помощи. А я бы и хотел помочь, но боялся; боялся, что меня арестуют; боялся, что гестапо придет к моим родным. А потом наступало утро, я умывался холодной водой, надевал эту паршивую серую форму, чистил до блеска свои кожаные сапоги и шел на службу. Поэтому я уверен, Людвиг, мы это заслужили. Южная Америка – наше чистилище. Мы покрывали ужасные вещи, отбирали жизни у невиновных и отдавали свои за тех, кто этого не заслуживает. Мы в чистилище, а значит, у нас еще есть шанс прожить остаток дней достойно и все исправить.
— Достойно? – Кёллер горько улыбнулся, – нет ничего достойного в том, чтобы постоянно скрываться, перебегая из страны в страну, словно корабельные крысы. Лучше умереть немецким солдатом, чем жить пасынком в чужих краях. Жаль, что мне понадобилось десять лет, чтобы набраться смелости это признать.
Поезд прибыл в Парагвай. Мы вышли на нужной станции и молча смотрели, как догорающее в слоях атмосферы красное солнце, облизывает черепичные крыши домов.
Постояв с минуту в тишине и распив остатки вина прямо из бутылки, мы попрощались. Хольц отправился на почту, чтобы написать домой от имени Роберто Консео, Кёллер направился в сторону порта, он решил вернуться в Гамбург. А я так и остался стоять на месте, пытаясь представить холмы Германии вместо зеленых долин Парагвая.

*Тысячи нацистских преступников избежали правосудия, воспользовавшись так называемыми «Крысиными тропами», ведущими из Европы в Южную Америку. Они получили здесь убежище, новые имена и новую жизнь.