Глава 23. "Бескровный Февраль"

Мог ли кто из Великих Князей в случае дворцового переворота стать воистину Царём всея Руси? Этот непростой вопрос интересовал очень многих исследователей и современников событий 1917 года.

Возможно, он ещё долго не потеряет интереса для немалого числа людей, поэтому я на нём задержусь. Во-первых, надо помнить о юридической стороне дела – Основные Законы Российской Империи предусматривали порядок передачи Трона, который возник бы в результате естественной кончины или убийства св. Царя: св. Царевич Алексей принял бы Корону, а до его совершеннолетия Государем Регентом автоматически сделался бы Великий Князь Михаил Александрович – единственный родной Брат св. Царя, доживший до 1917 года (он мог взойти на Престол лишь по смерти или в случае отречения Алексея Николаевича). Любое нарушение этого порядка без ввода дополнительных законов (они даже не намечались) не мог позволить себе и св. Царь Николай II.

Следовательно, ПЕРЕДАЧА ТРОНА ЧЕРЕЗ ГОЛОВУ ГОСУДАРЯ НАСЛЕДНИКА ЦЕСАРЕВИЧА кому-либо из Великих Князей ГОВОРИЛА БЫ О НЕЗАКОННОМ И ДАЖЕ НАСИЛЬСТВЕННОМ ХАРАКТЕРЕ ЭТОЙ АКЦИИ, как и вышло на деле, а Великий Князь, ставший Монархом таким способом, оказался бы самозванцем и пособником революционеров, которые, кстати, и не поддержали бы его. Однако примечательны откровенные слова одного из лидеров кадетской партии князя и масона П.Долгорукова: «…Дворцовый переворот …гибелен для России, т.к. среди Дома Романовых НЕТ НИ ОДНОГО (выделено мной. – Е.М.), кто мог бы заменить Государя…». Но в Доме Романовых накануне переворота ТАК не думали. Пасынок Великого Князя Николая Николаевича герцог С.Лейхтенбергский в беседе со священником Г.Шавельским говорил, что Россию и Государя любят в Царской Фамилии лишь Николай Николаевич и Пётр Николаевич, остальные же «…Владимировичи – шалопаи и кутилы; Михайловичи – стяжатели; Константиновичи какие-то несуразные (настоящее выражение звучало грубее. – Е.М.). Все они обманывают Государя и прокучивают российское добро. Они не подозревают о той опасности, которая собирается над ними. Я, переодевшись, бываю на петербургских фабриках и заводах, забираюсь в толпу, беседую с рабочими, я знаю их настроение. Там ненависть распространяется. …Недалеко время, когда так махнут эту шушеру (Великих Князей.- Е.М.), что многие из них и ног из России не унесут…».

Тем временем представители Госдумы в кабинете Львова в гостинице «Франция» (улица Большая Морская, дом 6) выбирали первое в истории России Временное Правительство, которое должно было начать работу после переворота (А.Керенского никто не упоминал). Выбрали два состава, первый выглядел так: председатель – Львов, министр Иностранных Дел – Милюков, Юстиции – Маклаков или Набоков-старший, Торговли и Промышленности – Коновалов, Народного Просвещения – Мануйлов, Земледелия – Шингарёв, Военный министр – Гучков; второй состав интересен тем, что в него входили три Царских министра под председательством главы 4-й Думы Родзянко (министр Внутренних Дел – Гучков, Земледелия – Кривошеин, Финансов – Шингарёв, Иностранных Дел – Милюков, Юстиции – Маклаков, Путей Сообщения – Некрасов, Народного Просвещения – Игнатьев, Торговли и Промышленности – Коновалов, Военный министр – Поливанов).

Для понимания выборного принципа обоих составов мало знать психологию «избирателей». Я согласен с Мельгуновым, что главную роль играла тайна русского масонства. «На первый взгляд,- писал Мельгунов,- отдельные планы… переворота как будто… не связаны между собой. Два центральных плана – львовский и гучковский,- непосредственно вышедшие из среды общественности, по видимости, развиваются вне зависимости друг от друга. И только в словах Милюкова можно найти намёк на… взаимоотношение, установившееся между существовавшими «кружками» через… отдельных лиц, …эта связь была преимущественно по масонской линии. …Интерес Департамента Полиции к масонским делам был не праздный и не случайный… Масонство оказалось «большой революционной силой». И далее: «…Через масонов шла организация общественного мнения и создавалась политическая солидарность. Очевидец рассказывал мне… о приёме в масонский клан командира Финляндского полка Теплова. Одним из «братьев» ему был задан вопрос о Царе. Теплов ответил: «Убью, если велено будет».

Были инсталлированы ложи не только в Петербурге и Москве, но и в Киеве, Одессе, Нижнем Новгороде. Была в Петербурге военная ложа, собиравшаяся… во дворце А.А.Орлова-Давыдова (речь идёт о «Военной ложе» Гучкова.- Е.М.). Мне кажется, что масонская ячейка и была связующим… звеном между отдельными группами «заговорщиков» — той закулисной дирижёрской палочкой, которая пыталась управлять событиями». И далее: «Тихонович-Савицкий, председатель астраханской монархической народной партии, уведомлял конфиденциальной телеграммой 30 декабря (1916 года по ст. ст.- Е.М.) близкого Николаю II адмирала Нилова (вице-адмирал К.Нилов, убит коммунистами.- Е.М.) о подготовке Гучковым переворота и умолял воздействовать на Царя.., чтобы были удалены из армии с ответственных постов «гучковцы» и, в частности, генерал Лукомский… Царя… не удавалось разубедить в его доверии к армии. Об агитации в армии, об офицерских кружках, КОТОРЫЕ ПОСЕЩАЛИСЬ СОЛДАТАМИ, делал Николаю II особый доклад и Военный министр генерал Белаев». И далее, о состоянии Петроградского гарнизона на основе документа Департамента Полиции: «Департамент Полиции отмечает в одной из Гвардейских частей собрание офицеров ВМЕСТЕ С СОЛДАТАМИ. Этой частью… были запасные части Преображенского или Павловского полков, они легко откликнулись… на революцию, потому что были уже подготовлены к возможности «переворота». План восстания, разработанный офицерами Преображенского полка (из числа запасных. – Е.М.), был, якобы, закреплён в штабе полка уже в ночь на 27 февраля. Полк должен был выступить на Дворцовую площадь… (ну прямо декабристы! – Е.М.) и затем соединиться с Литовским и Семёновскими полками. Затем арестовать правительство в Мариинском дворце. Гвардия отдавала себя в распоряжение Государственной Думы и, ОПИРАЯСЬ НА ПОДДЕРЖКУ КОМАНДУЮЩИХ ФРОНТАМИ (выделено мной. – Е.М.), с оружием в руках добивалась осуществления «главного пункта Прогрессивного блока –Министерства Общественного Доверия», причём имелось в виду отречение Николая II».

Во время написания этой цитаты у меня возникла отчётливая, ассоциация с крупными антироссийскими событиями в Царстве Польском, Литве, части Белоруссии и Правобережной Украины XIX века: «по горячим следам» декабристов польские масоны подняли в ноябре 1830 года бунт против «тирании» Николая I, Брат которого Константин Павлович был наместником в Царстве Польском и чудом спасся из-за своей мягкости к бунтарям, действовавшим под лозунгом возрождения «исторической Речи Посполитой» в границах 1772 года. Этот бунт очень похож на «бескровный Февраль» 1917 года, в частности, тем, что радикалы во главе с историком, бывшим преподавателем Виленского университета Иоахимом Лелевелем создали в пику Административного Совета князя Адама Ежи Чарторыйского Патриотическое Общество, в результате чего все умеренные министры были изгнаны, а кабинет переименован во ВРЕМЕННОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО. После отказа Николая I от переговоров с делегацией польской аристократии (глава делегации князь Франциск-Ксаверий (Ксаверий Францевич) Друцкий-Любецкий остался в Петербурге) собравшийся в декабре 1830 года безмонарший Сейм объявил бунт «национальным восстанием». В январе 1831 года Патриотическое Общество провело в Варшаве демонстрацию в память о пяти казнённых декабристах и подняло знамя с лозунгом на русском и польском языках: «Во имя Бога за вашу и нашу свободу». В тот же день (25 января по ст. ст.) Сейм провозгласил низложение (детронизацию) Государя Императора Николая I и всего Дома Романовых, сделав неизбежной войну с Россией и поражение Польши.

Но Варшава не Петроград, Лелевель не Милюков, Административный Совет и Патриотическое Общество – не «Земгор» и не Центральный Военно-Промышленный Комитет, а Сейм – не «Прогрессивный блок» и не Государственная Дума, да и князь Львов, увы, не князь Чарторыйский, а поляки – всё же не жиды…

Большим доверием руководителей «Прогрессивного блока» пользовался генерал-лейтенант и масон А.Крымов (1871-1917), покончивший с собой после неудачного похода на красный Петроград Л.Корнилова. Киевский сахарозаводчик, владелец издательства «Сирин» масон М.Терещенко (друг А.Блока и А.Ремизова, товарищ председателя Военно-Промышленного Комитета П.Рябушинского, в марте-апреле 1917 года министр Финансов Временного Правительства, в мае-октябре 1917 года – министр Иностранных Дел) говорил о Крымове, что в последние месяцы перед «бескровным Февралём» он был «единственным генералом, который ИЗ ВЕЛИКОЙ ЛЮБВИ К РОДИНЕ (выделено мной. – Е.М.) не побоялся вступить в ряды заговорщиков и пойти на переворот». Крымов часто бывал в Петрограде, убеждал сомневавшихся, что «больше медлить нельзя». Терещенко, давая интервью уже после самоубийства Крымова, не постеснялся, сам сбежав от Ленина, назвать «мудрыми» политиков, которые твердили о нужности «бескровного Февраля». Но соль не в Крымове, а в его неединственности, и я уже привёл достаточно примеров.

Мельгунов подробно описал распределение ролей между заговорщиками: «В том, что мы называли «заговором Гучкова», самое живое участие принимают Некрасов и Терещенко. Они входят в основную «тройку», которая руководит подготовкой действий. Через Терещенко проходят нити к Родзянко и великосветским кругам. Некрасов связывает заговор с думскими сферами и с партией, в которой он… занимал видное положение (кадетская партия. – Е.М.). Он… представлял то левое крыло, которое тянуло к «трудовикам» и «вносило тенденции непримиримости и открыто враждебных против правительства выступлений». Некрасов связывал… дворцовый переворот с социалистической частью демократической общественности. Близкие отношения Некрасова к Львову соединяли петербургские проекты с московскими затеями. Приобретает особый характер то, что квартира Коновалова (крупный текстильный фабрикант, глава партии прогрессистов и «Прогрессивного блока», товарищ председателя 4-й Думы, министр Торговли и Промышленности во Временном Правительстве Львова. – Е.М.) сделалась центром всех оппозиционных совещаний – отсюда идёт «штурм власти», здесь уже закладывается мост между конституционными демократами и левее стоящими группами. Так была произведена попытка политического объединения соответственно задачам масонов – от большевиков до кадетов».

Из цитаты ясно: готовили не две революции, как до сих пор ещё считают некоторые, а одну – состоявшую из двух этапов, причём первый должен был только свергнуть Монархию и подготовить почву для второго этапа – УНИЧТОЖАЮЩЕГО ВСЁ. Кстати, этим и объясняется, что благополучно «бежали» от Ленина за границу едва ли не все члены как правительства Львова, так и правительства Керенского, причём связь последнего с Лениным восходит ещё к студенческим годам «вождя мирового пролетариата», когда отец А.Керенского устроил его в Казанский Университет.

Я ещё не сказал о последнем дворцовом коменданте св. Царя (назначен 24 декабря 1913 года по ст. ст.), генерал-майоре Свиты Его Величества, командире Лейб-Гвардии Гусарского полка, флигель-адъютанте (1906) и первым в истории России председателем Олимпийского Комитета (1913) В.Воейкове (1868-1930), арестованном Временным Правительством после «бескровного Февраля». Он не был политическим деятелем, а просто верой и правдой служил Государю, за что и стал мишенью клеветников вроде Пуришкевича. Несколько лет под началом Воейкова служил генерал Спиридович, который оставил правдивые воспоминания.

В последние перед революцией годы Воейков избежал отставки лишь благодаря доверию Государя, т.к. св. Царица относилась к нему более чем холодно за его откровенную неприязнь к Распутину. Воейкова очень не любили все высокопоставленные изменники.

27 декабря 1916 года (9 января 1917 года) св. Царь снял Б.Штюрмера с поста председателя Совета Министров и назначил на его место сенатора и члена Государственного Совета князя Н.Голицына (1851-1925), возглавлявшего последнее Царское Правительство до 27 февраля (11 марта) 1917 года. Такая перестановка могла лишь ненадолго разрядить ситуацию: «немецкий агент» Штюрмер слишком раздражал и левых, и центристов, и правых. У князя Голицына был большой административный опыт, как сказали бы теперь, но почтенный сановник не пользовался успехом даже среди правых активных монархистов, один из которых – камергер, предводитель дворянства и депутат Госдумы – говорил 20 февраля (5 марта) 1917 года в присутствии генерала Спиридовича: «Идём к развязке, все порицают Государя. Люди, носящие придворные мундиры, призывают к революции… Правительства нет. Голицын – красивая руина. Протопопов – паяц. Императрицу ненавидят как сторонницу Германии. Я… знаю, что это… клевета, я-то этому не верю, а все верят! Чем проще член Думы по… социальному положению, тем он больше в это верит… Все… решили и поверили, что она «немка» и стоит за Германию. Кто пустил эту клевету, не знаю. Но ей верят. С Царицы антипатия переносится на Государя. …Его уже НЕ ЛЮБЯТ. …Не любят, наконец, за то, что благоволит к Протопопову: ведь трудно же понять, как он – Государь, умный человек, проправивший Россией двадцать лет, — не понимает этого пустозвона… И все хотят его ухода, …хотят перемены… А то, что Государь хороший, верующий, религиозный человек, дивный отец и примерный семьянин – это никого не интересует. Все хотят другого Монарха… И если что случится, вы увидите, что Государя никто не поддержит…».

Да, все забыли, что св. Царь – это Священная Особа, наша национальная святыня, наше величие, наша многовековая история и символ всей России. Тут уж ничего поделать не могли ни Протопопов, ни князь Голицын, ни Штюрмер и другие немногие верноподданные. Сохранилась записка Протопопова, которую некоторые считают предсмертной: «Я знал, что в войсках читаются газеты преимущественно левого направления, распространяются воззвания и прокламации, слышал, что служащие Земского и Городского Союзов агитируют среди солдат, что генерал Алексеев сказал Царю: «Войска уже не те стали», намекая на растущее в них оппозиционное настроение… Я думал, что настроение запасных батальонов и других войск… в Петрограде мне более известно; считал благонадёжными учебные команды и все войска, за исключением частей, наполняемых из рабочей и мастеровой среды; жизнь показала, что я и тут был не осведомлён… Я докладывал Царю, что оппозиционно настроены высший командный состав и низший; что в прапорщики произведены многие из учащейся молодёжи, но что остальные офицеры консервативны; что офицеры Генерального Штаба полевели; наделав в войну столько ошибок, они должны были… чувствовать, что после войны у них отнимутся привилегии по службе; что оппозиция не искала бы опоры в рабочем классе, если бы войско было революционно настроено. Царь, по-видимому, был доволен моим докладом; он слушал меня внимательно».

Протопопов явно не понимал опасности положения, а св. Царь всецело ему доверял. Государь возлагал большие надежды на Голицына, что подтверждает Высочайший Рескрипт, опубликованный 8 (21) января 1917 года, где св. Царь чётко обозначил основные направления работы нового Совета Министров: улучшить продовольственное снабжение армии и тыла, упорядочить работу транспорта (это тормозилось заговором и послужило катализатором «бескровного Февраля»). Далее в последнем Рескрипте Государя говорилось: «Предуказывая эти ближайшие задачи предстоящей работы, Я хочу верить, что деятельность Совета Министров под Вашим председательством встретит помощь в среде Государственного Совета и Государственной Думы, объединяясь единодушным и горячим желанием довести войну до победного конца. Благожелательное, прямое и достойное отношение к законодательным установлениям Я ставлю в непременную обязанность призванных Мною к государственному служению лиц».

Хорошо же служили эти самые лица!.. Вот донесение Охранного Отделения от 19 января (1 февраля) 1917 года: «Отсрочка Думы продолжает быть центром всех суждений… Рост дороговизны и повторные неудачи правительственных мероприятий по борьбе с исчезновением продуктов (искусственным! – Е.М.) вызвали ещё перед Рождеством резкую волну недовольства… Население открыто (на улицах, в трамваях, в театрах, магазинах) критикует в недопустимом по резкости тоне все правительственные мероприятия большинство обывателей питается злостными сплетнями о «Думской петиции», об «организации офицеров, постановившей убить ряд лиц, якобы мешающих обновлению России». И далее: «Неспособные к органической работе и переполнившие Государственную Думу политиканы… способствуют своими речами разрухе тыла… Их пропаганда, не остановленная правительством в самом начале, упала на почву усталости от войны». И ещё: «Характерный показатель того, что озлобленное настроение пострадавшего от дороговизны обывателя требует кровавых гекатомб (уничтожение множества людей. – Е.М.) из трупов министров, генералов… В семьях лиц, мало-мальски затронутых политикой, открыто… раздаются речи опасного характера, затрагивающие даже Священную Особу Государя Императора. Если рабочие массы пришли к осознанию необходимости и осуществимости всеобщей забастовки и последующей революции – к вере в «спасительность политических убийств и террора», то это указывает на «жажду общества найти выход из создавшегося политически ненормального положения», которое с каждым днём становится всё ненормальнее и напряжённее». Но эти тревожные сигналы, мне кажется, недооценивались Протопоповым и, возможно, встречаясь со св. Царём, он сглаживал «острые углы» секретных донесений Охранного Отделения, а Государь, в свою очередь, продолжал не верить в серьёзность измены. Тем временем начальник Охранного Отделения генерал Глобачёв в докладе министру Внутренних Дел сообщил 26 января (8 февраля) 1917 года: «Передовые и руководящие круги либеральной оппозиции уже думают.., кому и какой… из ответственных портфелей удастся захватить в свои руки. …В данный момент находятся в наличности две исключительно серьёзные общественные группы, которые… расходятся по вопросу о том, как разделить шкуру медведя».

Первую группу составляли ведущие дельцы «парламентского» «Прогрессивного блока» во главе с председателем фактически революционной 4-й Думы Родзянко. Она жаждала иметь всю власть Царского правительства, переданную думскому большинству для насаждения в России «истинного парламентаризма по западно-европейскому образцу».

Другую группу, не менее властолюбивую, возглавляли Гучков, Львов, Коновалов, Третьяков, Фёдоров (член Думы, масон, 1855?-1948?, товарищ министра Торговли и Промышленности) и др. Эта временно законспирированная группа стремилась вырвать у первой плоды переворота. «Вся надежда этой группы,- докладывал генерал Глобачёв, — неизбежный в самом ближайшем будущем дворцовый переворот, поддержанный всего-навсего одной, двумя сочувствующими воинскими частями.

Заслуживает исключительного внимания возникшее по инициативе …Гучкова предположение о созыве в начале февраля особого и чрезвычайного совещания руководящих представителей Центрального Военно-Промышленного Комитета, «Земгора», думских оппозиционных фракций, профессуры, общественных организаций и, по возможности, Государственного Совета… События чрезвычайной важности и чреватые исключительными последствиями для русской государственности «не за горами».

27 января (9 февраля) 1917 года полиция запоздало арестовала всего-навсего рабочую секцию гучковского Комитета, по поводу чего Охранное Отделение секретно доложило: «Представители группы организовали и подготовили демонстративные выступления рабочей массы столицы на четырнадцатое февраля, …чтобы заявить депутатам Думы своё «требование незамедлительно вступить в открытую борьбу с… правительством и Верховной Властью и признать себя впредь до установленного нового государственного устройства Временным Правительством». Материал, изъятый при обысках, …подтвердил изложенные сведения, вследствие чего переписка по этому делу, в виду признаков преступления, предусмотренного 102 статьёй Уголовного Уложения, передана прокурору Петроградской Судебной Палаты». И далее: «Если население не устраивает голодные бунты, то это ещё не означает, что оно их не устроит в самом ближайшем будущем: озлобление растёт…

Это явится первым и последним этапом по пути к началу бессмысленных и беспощадных эксцессов самой ужасной из всех – анархической революции».

Положение было крайне опасным, потому что заговор предусматривал и финансировал осложнения с продовольствием и голодные бунты. Генерал Спиридович писал о своём приезде в Петроград 20 февраля (5 марта) 1917 года: «Повидав кое-кого из Охранного Отделения, понял, что они смотрели на положение дел – безнадёжно. Надвигается катастрофа, а министр (Протопопов.- Е.М.), видимо, не понимает обстановки, и должные меры не принимаются. …Царицу ненавидят, Государя больше не хотят.

За пять месяцев моего отсутствия как бы всё переродилось. Об уходе Государя говорили как бы о смене неугодного министра. О том, что скоро убьют Царицу и Вырубову, говорили так же просто, как о какой-то госпитальной операции. Называли офицеров, которые, якобы, готовы на выступление, называли некоторые полки, говорили о заговоре Великих Князей, чуть не все называли… Михаила Александровича будущим регентом».

21 февраля (6 марта) 1917 года Спиридович приехал к своему бывшему начальнику Воейкову и предупредил его об опасности. Воейков собирался говорить об этом по телефону с Протопоповым, дал Спиридовичу параллельную трубку, чтобы тот слышал весь разговор, спросил министра Внутренних Дел о положении в Петрограде «и его мнение о возможности отъезда Государя в Ставку. …Протопопов отвечал весело,- писал Спиридович.- Он уверял, что в столице полный порядок и полное спокойствие, что никаких беспорядков или осложнений не предвидится. Что Его Величество может уезжать совершенно спокойно. Что уже если что и намечалось бы нехорошее, то… он, дворцовый комендант, будет предупреждён об этом первым».

И вот настал желанный для заговорщиков день 22 февраля (7 марта) 1917 года, когда св. Николай II отбыл в Ставку. Никто точно не знает, подозревал ли от, так хорошо разбиравшийся в людях и обстановке, об опасности, об измене, но налицо неопровержимый и важный факт его последнего отъезда в Могилёв, в готовую западню. Если он хоть что-то знал и ничего не предпринял, это доказывает не его безволие, а готовность отдать всё ради блага России, ради умирения своего народа. Четыре поезда стали главными вехами крестного пути св. Царя: первый – из Царского Села в Ставку, второй – из Ставки в Царское Село со страшными остановками на станции Дно и во Пскове, третий – из Царского Села в Сибирь, четвёртый – из Тобольска в Екатеринбург. Можно повторить этот путь, как паломники повторяют путь до Голгофы Господа Иисуса Христа, но понять всего пережитого на нём не дано: другие люди, другие кресты, другое время, другая по своему качеству вера; история о том, как один добрый человек хотел помочь Господу Иисусу Христу нести Его Крест и упал под его тяжестью, утверждает нас в незыблемом законе: ТОЛЬКО БОГ МОЖЕТ ВЗЯТЬ НА СЕБЯ КРЕСТ (грехи) ВСЕГО МИРА, ЧЕЛОВЕК ЖЕ НЕ МОЖЕТ ВЗЯТЬ НИКАКОЙ ИНОЙ КРЕСТ, КРОМЕ СВОЕГО. Вот почему не понять ДО КОНЦА душевные муки св. Царской Семьи: НИЧЕГО НЕ ПОЧУВСТВУЕШЬ, НИЧЕГО НЕ УЗНАЕШЬ, НИЧЕГО НЕ ПОЙМЁШЬ, А В ЗАБЛУЖДЕНИЕ ВВЕДЁШЬСЯ. Что же надо? Надо просто ВЕРИТЬ. И до тех пор, пока мы, включая Церковь и науку, будем высокоумничать и подкреплять свою «веру» материалистически (например, бумажкой о подлинности останков св. Царской Семьи!), НАМ СПАСЕНИЯ НЕ ВИДАТЬ.

15 (28) февраля 1917 года на заседании Госдумы выступили Милюков и Керенский, затронувший Государя в своей речи, а когда Голицын как глава Совета Министров запросил у Родзянко нецензуированную стенограмму речи Керенского, глава Думы ему отказал, причём впоследствии Родзянко отчаянно муссировал миф, будто была угроза роспуска Думы с его арестом и высылкой (ну и фантазия!), и генерал Алексеев заявлял ему о необходимости «ИСПЫТАТЬ ВСЕ СРЕДСТВА» для предотвращения роспуска Думы, чтобы войска остались на фронтах.
Этот миф Родзянко выдумал для улицы, чтобы психологически подготовить её к выступлению на стороне Госдумы. («защитники интересов Родины»), и дошёл до того, что якобы «вызвал телеграммами в Петроград из Москвы губернского предводителя дворянства и председателя Съезда Объединённого Дворянства и Петроградского губернского предводителя дворянства», которых просил в случае его «ареста и высылки… стать на страже интересов Родины...».

Св. Царь последний раз прибыл в Ставку в 3 часа дня 23 февраля (8 марта) 1917 года. Его встретили Алексеев и Штаб Ставки, час ушёл на беседу с Алексеевым. «Пусто показалось в доме без Алексея, — записал в дневник Государь. – Обедал со всеми иностранцами и нашими. Вечером писал и пил общий чай».

В тот день в св. Царской Семье заболели корью Ольга и Алексей (на другой день – Татьяна), а среди чинов Штаба Ставки, ОСОБЕННО СРЕДИ СТАРШИХ, кипело недовольство прибытием св. Царя (они ещё с середины февраля начали возмущаться, когда узнали о близком возвращении Государя). Между Алексеевым, его помощником Клембовским и генерал-квартирмейстером Лукомским звучали фразы: «Чего едет? Сидел бы лучше там! Так спокойно было, когда его тут не было». Священник Шавельский писал о перемене во внешности св. Царя, что подтверждает, как он тонко чувствовал и понимал происходившее вокруг: «Как и прежде, Государь ласков и приветлив. Но… он постарел, осунулся. Стало больше седых волос, больше морщин – лицо как-то сморщилось, точно подсохло».

Конечно, Шавельский профанировал, когда делал выводы из своих бесед со св. Царём о государственных делах, в которых он ничего не понимал, однако ему можно верить как священнику – ведь он видел во внешности Государя скорбные следы тяжких душевных переживаний. Его Величество затравили, даже Великий Князь Александр Ми-хайлович повёл себя некорректно в феврале 1917 года, сказав в присутствии Государя св. Царице: «…Факт, что революционная пропаганда проникла в гущу населения и что все КЛЕВЕТЫ И СПЛЕТНИ (выделено мной. – Е.М.) принимались им за правду».

Атмосфера измены до того сгустилась вокруг Государя, что её, казалось, можно потрогать. Кроме того, в день его возвращения в Ставку 30 тыс. «товарищей питерских рабочих» развернули в Петрограде забастовку, подготовленную социалистами (большевиками, меньшевиками, эсерами, интернационалистами и ещё какими-то «истами»). По их указанию бастующие взяли два боевых лозунга: «Долой войну!» и «Хлеба!». В этой связи не могу не вспомнить слова известного писателя А.Солженицына, сказанные им в одном из телевизионных интервью в 2005 года: «Толпы с красными флагами ходили по улицам Петрограда, кричали: «Хлеба! Хлеба!», а в магазинах было всего завались!».

Так начался февральский этап революции, которую щедро финансировали и наши заграничные «друзья».
Полицейские с трудом поддерживали порядок, среди них были раненые, толпу рассеял 9-й драгунский запасной полк, но она собиралась вновь, стремясь на Невский проспект. Казачьи части не помогали ни воинским частям, ни полиции (это отметил даже Суханов (Гриммер), 1882-1940, экономист, бывший народник, меньшевик, член Петроградского Совдепа в 1917 года, один из авторов Приказа по Армии № 1 Временного Правительства), даже выказывали желание брататься с бунтовщиками, останавливавшими трамваи, отнимавшими ключи у вагоновожатых, бившими стёкла в магазинах и вовлекавшими в бунт всё новых рабочих, применяя новую тактику: едва войска рассеивали толпы в одном месте, они собирались в другом квартале и вновь стремились к Невскому проспекту, к центру Петрограда (за два дня смутьяны избили двадцать восемь полицейских).

Протопопов и генерал Хабалов не поняли, что началась хорошо спланированная атака на власть. Никто не приказал открыть огонь по толпе и «патронов не жалеть!», как это было в 1905 году. Хабалов вообще решил, что дело лишь в нехватке хлеба. Он пригласил к себе пекарей, и распорядился расклеить 24 февраля (9 марта) 1917 года умиротворяющее объявление: «За последние дни отпуск муки в пекарни для выпечки хлеба в Петрограде производится в том же количестве, как и прежде. НЕДОСТАТКА ХЛЕБА В ПРОДАЖЕ (никаких карточек! – Е.М.) НЕ ДОЛЖНО БЫТЬ (выделено мной. – Е.М.). Если… в некоторых лавках хлеба… не хватило, то потому, что многие, опасаясь недостатка хлеба, покупали его в запас на сухари. Ржаная мука имеется в Петрограде в достаточном ко-личестве. Подвоз этой муки идёт непрерывно».

Вечером же 23 февраля (8 марта) 1917 года под председательством Хабалова в Петроградском Градоначальстве прошло совещание градоначальника генерала А.Балка и командиров частей столичного гарнизона по поводу создавшегося положения и бездействия казаков. Кстати, документ о взаимодействии войск и полиции был готов ещё осенью 1916 года, и св. Царь, ознакомившись с ним, прозорливо заметил Протопопову: «Если народ устремится по льду через Неву, то никакие наряды его не удержат».

Государыня в Царском Селе была оторвана от обычных источников информации, но предчувствовала беду и 24 февраля (9 марта) 1917 года написала Государю: «Вчера были беспорядки на Васильевском острове и на Невском, потому что бедняки брали приступом булочные. Они вдребезги разнесли Филиппова, и против них вызвали казаков. Всё это я узнала неофициально».

Конечно, дело было не в хлебе, поэтому объявления Хабалова «не работали». 24 февраля (9 марта) 1917 года число бастующих выросло до 170 тыс. человек. Толпы усиленно разгоняли полиция, пехотные и кавалерийские части, однако генерал Спиридович правильно писал о большой ошибке: девятнадцать пойманных агитаторов не предали военно-полевому суду, а их расстрел произвёл бы вразумляющее действие, чем простые разговоры смутьянов. Протопопов сообщил в Царское Село, что беспорядки вызваны лишь нехваткой хлеба, но лозунги говорили о другом: «Долой войну!», «Долой Царское правительство!», «Да здравствует Временное Правительство и Учредительное Собрание!». 40-тысячная толпа была оттеснена полицией, но, разбегаясь по боковым улицам, продолжала двигаться к цели, с пением «Марсельезы» громила магазины, останавливала трамваи. У Троицкого моста ей преградила путь конная полиция, из толпы стреляли, но ответного огня не последовало: Хабалов не хотел прибегать к крайним мерам, чем содействовал беспорядкам. Бессилие власти росло с каждым часом, а на заседании Совета Министров волнения вообще не обсуждались, говорили о текущих делах, причём Протопопов на заседание не прибыл. Правительство не отдавало себе отчёта в происходившем, а толпа уже пела «Вставай, подымайся, рабочий народ…» и шла к центру Петрограда со всех сторон, орала, видя бездействующих казаков: «Казаки за нас!». У памятника Александру III прошёл митинг под лозунгами: «Долой полицию!», «Да здравствует республика!». Казакам кричали «ура!», а они отвечали поклонами.

25 февраля (10 марта) 1917 года в Петрограде бунтовало 250 тыс. человек. По рукам ходила большевистская листовка: «Впереди борьба, но нас ждёт верная победа. Все под красные знамёна революции! Долой Монархию! Да здравствует демократическая республика! Да здравствует восьмичасовой рабочий день! Вся помещичья земля народу! Долой войну! Да здравствует братство рабочих всего мира! Да здравствует социалистический интернационал! (слова «братство» и «интернационал» явно из масонского лексикона. – Е.М.)».

Теперь ни для кого не секрет, что это демагогия, но в те дни она опьяняла разобщённое русское общество, затмевала веру в Бога, христианскую любовь друг к другу и Отечеству. УМОПОМРАЧИТЕЛЬНАЯ утопия овладевала народом, спекулируя на его бедах и развращая его, хотя бедой была лишь война, а народу, как и всему нашему государству, надо было просто победить в этой войне. Однако народ не воспротивился соблазнительному обману единодушно и сразу.

В десять часов утра полицеймейстер Шалфеев подвергся нападению толпы, потерял сознание от тяжёлой раны и попал в госпиталь. Городовые также подвергались нападению, причём у них отнимали револьверы и шашки. Когда на одном из проспектов появилась с пением революционных песен пятитысячная толпа, конная полиция стала её разгонять. Командовавший разгоном полицейский пристав обратился за помощью к командиру разъезда 1-го Донского полка, но разъезд скрылся, ничего не сделав. На Невском проспекте смутьяны стреляли, бросали в полицию и войска бутылки и камни. Возле памятника Александру III казаки открыто пошли на измену, зарубив полицейского пристава Крылова, пытавшегося отнять красный флаг у рабочего, и отогнав поспешивших к Крылову конных полицейских. Толпа качала казака-убийцу, стала ещё агрессивнее. В высших учебных заведениях прошли сходки и забастовки, но Военный министр Беляев даже и в этот день советовал Хабалову, чтобы по смутьянам не стреляли. Хабалов доложил в Ставку по телеграфу: «…В подавлении беспорядков, кроме Петроградского гарнизона, принимают участие пять эскадронов 9-го запасного кавалерийского полка из Красного Села, сотня Лейб-Гвардии Сводно-Казачьего полка из Павловска и вызвано в Петроград пять эскадронов Гвардейского запасного кавалерийского полка…».

Об убийстве пристава Крылова и поведении войск Петроградского гарнизона Хабалов вообще не доложил Государю. Воейков же получил от Протопопова достаточно легкомысленную телеграмму: «Наряду с эксцессами противоправительственного свойства, буйствующие местами приветствуют войска. Прекращению дальнейших беспорядков принимаются энергичные меры военным начальством. Москве спокойно…».

Около шести часов вечера на Невском проспекте стреляли в полицию и солдат, но командовавший отрядом офицер проявил инициативу и приказал ответить залпом. Было убито и ранено несколько человек, толпа рассеялась. Думаю, если бы такие меры принимались с самого начала и повсеместно, переворот не состоялся бы. А так заседание Петроградской городской Думы, посвящённое продовольственному вопросу, переросло в политический митинг. Приехавшего Керенского встретили аплодисментами, а городской голова Лелянов убедил по телефону генерала Балка освободить арестованных смутьянов. Власти явно не понимали, что происходит революция, но это хорошо поняли вышедшие из подполья и направлявшие бунт в нужное русло откровенные ненавистники России, вроде Суханова (Гиммера), писавшего в «Записках о революции»: «Я стал… категорически утверждать, что мы имеем дело с революцией, как с… фактом». И далее: «…Государственная машина, армия чиновничества, цензовые земства и города, работавшие при содействии всех сил демократии, могли быть послушными Милюкову, но не Чхеидзе (1864-1926, меньшевик, член 3-й и 4-й Думы, в 1917 году председатель Петросовета и ВЦИК. – Е.М.). Иного… аппарата не было и быть не могло. Первая революционная власть в данный момент, в феврале, могла быть только буржуазной».

В 9 часов вечера 25 февраля (10 марта) 1917 года св. Царь телеграфировал Хабалову: «Повелеваю завтра же прекратить в столице беспорядки, недопустимые в тяжёлое время войны с Германией и Австрией». Царский дневник кажется спокойным: «Встал поздно. Доклад продолжался полтора часа.

В 2 ½ заехал в монастырь и приложился к иконе Божией Матери. Сделал прогулку по шоссе на Оршу. В 6 ч. пошёл ко всенощной».

О чём молился великий искупитель Земли Русской, навсегда останется тайной, но через пять дней, в разгар развала Самодержавной России, Царица Небесная придёт спасать Свой Дом от диавольского беззакония…
Приказ Государя прекратить беспорядки в Петрограде произвёл на Хабалова, как он сам говорил, оглушающее действие, причины которого адмирал Бубнов и флигель-адъютант св. Царя полковник Мордвинов видели в изменническом поведении как Штаба Царской Ставки во главе с Алексеевым, так и командования Северо-Западным фронтом во главе с генералом Рузским. По своему положению Алексеев и Рузский просто не могли не могли не знать о подрывной пропаганде социалистов в войсках Петроградского гарнизона (они ОБЯЗАНЫ были знать!). Алексеев ОБЯЗАН был заменить Хабалова более надёжным человеком, способным в критический момент принимать ответственные решения, ещё ДО НАЧАЛА РЕВОЛЮЦИИ (Хабалов – уральский казак – ничего не делал против казаков Петроградского гарнизона), однако он БЕЗДЕЙСТВОВАЛ. Когда св. Царь телеграфировал Хабалову, положение ещё можно было спасти крайними мерами, но Алексеев ничего не предпринял. Короче, Хабалов оказался предоставлен самому себе, собрал командиров запасных батальонов, зачитал Царский приказ и распорядился разгонять кавалерией небольшие демонстрации, а огонь открывать лишь по значительным манифестациям с красными флагами.

В тот же вечер Совет Министров обсуждал вопрос о беспорядках и о роспуске Госдумы. Протопопов предложил, кроме роспуска Думы, подавить беспорядки войсками. Вызванный на заседание Хабалов выглядел перепуганным обывателем и даже не доложил о Царской телеграмме. В те дни Протопопов не представил Государю вообще ни одного доклада.

26 февраля (11 марта) 1917 года положение стало угрожающим, несмотря на ночной арест полицией до ста членов разных партий. Не вышли газеты, на улицах демонстранты по указанию своих центров начали братанье с солдатами среди полицейских застав и войсковых нарядов. К полудню появились толпы с красными флагами, а в три часа пехотные цепи открыли по ним огонь залпами. Но какая-то «пятая колонна» стреляла в солдат сзади, да ещё мешали казаки, которые нарочно смешивались с толпами.

В Царском Селе, где особенно тяжело болел св. Царевич Алексей, св. Царица получила лживое письмо Протопопова, утверждавшего, что назавтра порядок будет восстановлен, но вечером того же дня генерал Спиридович звонил в Ставку Воейкову, говорил об опасности положения, даже настаивал на прибытии Государя в Петроград.

В это время Родзянко приехал к Голицыну и предложил ему немедленно подать в отставку. Голицын отказался, но, показав папку с Указом о роспуске Думы, предложил устроить совещание глав фракций, чтобы «столковаться».
Императорская Ставка Верховного Главнокомандующего жила обычной жизнью, если не считать телеграммы от Государыни, причём в одной сообщалось, что «в городе пока спокойно», а в другой – «совсем нехорошо в городе».
В тот день Родзянко звонил Хабалову, спросил, почему стреляют, но и тут Хабалов ни словом не обмолвился о Царской телеграмме. Затем глава Думы позвонил Военному министру М.Беляеву, дал совет разгонять толпы при помощи пожарных команд, то есть водой из брандспойтов, и телеграфировал Государю: «…В столице анархия. Правительство парализовано. Транспорт продовольствия и топлива пришёл в полное расстройство. Растёт общественное недовольство. На улицах беспорядочная стрельба. Части войск стреляют друг в друга. Необходимо немедленно поручить лицу, пользующемуся доверием страны, составить новое правительство. …Всякое промедление смерти подобно. Молю Бога, чтобы в этот час ответственность не пала на Венценосца (какое лицемерие! – Е.М.)».

Заговорщикам было необходимо выманить св. Царя из Ставки, и для большей весомости телеграммы Родзянко копии с неё получили все командующие фронтами, чтобы и они высказались. Первым был Брусилов: «Вашу телеграмму получил. Свой долг перед Родиной и Царём исполнил». Вторым отозвался Рузский: «Телеграмму получил. Поручение исполнено».

Дневник Государя с виду спокоен: «В 10 час. пошёл к обедне. Доклад кончился вовремя. Завтракало много народа и все наличные иностранцы. Написал Аликс и поехал по Бобруйскому шоссе к часовне, где погулял. Погода была ясная и морозная.

После чая читал и принял сен. Трегубова до обеда. Вечером поиграл в домино».

У обедни и возле часовни св. Царь наверняка молитвенно просил Бога вразумить его, поэтому нелепо утверждение, будто он «не посоветовался с Богом» перед совершением своего подвига (блаженная Матрона Московская не зря говорила: «Напрасно Государь отрёкся… Вынудили»).

Тем временем в 4-ю роту запасного батальона Лейб-Гвардии Павловского полка проникли революционные агитаторы и стали смущать солдат рассказами, как стреляла по толпе учебная команда павловцев. Рота взбунтовалась, взяла винтовки и без офицеров, толпой вышла на улицу. На Екатерининском канале этим «героям» преградила путь конная полиция. Завязалась перестрелка. Вызванный взвод Лейб-Гвардии Преображенского полка вынудил павловцев вернуться в казармы, и они выдали девятнадцать провокаторов, но двадцать один солдат (почти половина роты!) скрылись с оружием.

Протопопов снова направил Воейкову успокоительную телеграмму, кончавшуюся так: «…Поступили сведения, что 27 февраля часть рабочих намеревается приступить к работе. В Москве спокойно. М.В.Д. Протопопов». И ни слова о бунте павловцев!

Стрельба по демонстрантам снизила настроение в «главных квартирах» социалистов, но т.к. военное начальство было негодным, то и этот шанс задушить смуту упустили, так что строевые офицеры открыто ругали начальство.
Большинство министров высказалось за роспуск Думы, и в 1 час 58 минут 27 февраля (12 марта) 1917 года Голицын телеграфировал об этом решении Государю, а затем сообщил Родзянко. Активные меры начисто отсутствовали, поэтому, наверное, будет правильно считать 27 февраля (12 марта) 1917 года первым днём революции.

Дело началось с бунта во 2-й роте учебной команды запасного батальона Лейб-Гвардии Волынского полка (не без подстрекательства Думы). Ночью солдаты поддались уговорам унтер-офицера Кирпичникова не идти утром стрелять «в народ», согласились слушаться его приказов, и он убил капитана Лашкевича, пытавшегося разоружить унтер-офицера Маркова, который доложил капитану о решении нижних чинов (за этот «подвиг» Кирпичников получил Георгиевский Крест от Гучкова как от Военного министра Временного Правительства). Другие офицеры не приняли радикальных мер, командир скрылся, бунт с убийством офицеров перекинулся на Преображенский, Литовский и др. полки. Под звуки оркестра шедшие к центру столицы пролетарии выдвинули мятежных солдат вперёд. Не примкнувшие к мятежу офицеры разбежались, лишь в Московском полку отстреливались из дома Офицерского Собрания. Толпа громила полицейские участки, после краткой осады выпустила из «Крестов» всех заключённых, подожгла здание Окружного Суда, не допустила пожарных к тушению огня и с криком: «Все в Государственную Думу!», ещё больше озверев, устремилась туда.

Государь получил телеграмму св. Царицы с конечными словами: «Очень беспокоюсь относительно города». Хабалов несколько раз докладывал, что не может выполнить Царский приказ, а Родзянко телеграфировал: «Положение ухудшается. Надо принять немедленно меры, …завтра будет… поздно. Настал последний час, когда решается судьба Родины и Династии».

Родзянко пользовался тем, что власти не сделали ничего, чтобы в Думу не пускали не только демонстрантов, но и всех депутатов, он явно игнорировал лежавший у него на квартире Царский Указ, где говорилось: «На основании статьи 99 Основных Государственных Законов Империи Нашей повелеваем: занятия Государственной Думы прервать с 26 февраля сего года, в зависимости от чрезвычайных обстоятельств. Правительственный Сенат (Государственный Совет тоже распущен. – Е.М.) не оставит к исполнению сего учинить надлежащее распоряжение».

Несмотря на роспуск, депутаты Думы провели в помещении «Прогрессивного блока» совещание, на котором выступили Некрасов, Чхеидзе, Милюков, Керенский и др. Явно в пользу революции было решение ввести Керенского и Чхеидзе в бюро «Прогрессивного блока». Формально Дума подчинилась Царскому Указу, а совещание носило «частный» характер. Выбрали Временный Комитет «для водворения порядка в столице и для сношений с общественными организациями и учреждениями», однако пришла весть о приближении к Таврическому дворцу мятежной толпы, и некоторые думцы скрылись: в Думу шли все – рабочие, солдаты, всякий сброд, выпущенные из тюрьмы преступники, журналисты, социалисты всех мастей. Толпа оттеснила караул, убила его начальника и заполнила все помещения Думы.

В то же время Хабалов сформировал-таки отряд примерно в 1 тыс. человек под командой полковника Кутепова и направил его против мятежной солдатни, однако отряд «застрял» и затребовал подкреплений. Совет Министров требовал охраны, телефонная станция – небольшого отряда, Голицын – того же. В два-три часа дня Хабалов прибыл к Голицыну, и они с Военным министром Беляевым решили создать «резервную» часть под командой князя Аргутинского-Долгорукова, но выяснилось, что уже нет патронов. Тогда Беляев приказал начальнику Генерального Штаба Занкевичу принять командование запасными частями Гвардии. Приехал Великий Князь Кирилл Владимирович и, буквально присвоив Царские полномочия, рекомендовал сместить Протопопова. Беляев с этой «рекомендацией» отправился в Мариинский дворец (резиденцию Совета Министров), где все члены правительства «уже ждали своего ареста». Министры не понимали сути происходивших событий, думая, что всё упирается лишь в желание Думы «съесть» Протопопова, поэтому его уговорили «заболеть». Когда об этом сообщили Государю, он отказался принять меры к смене Совета Министров, считая это бесполезным самоунижением. В одной из комнат Думы собрался на первое заседание Совет Рабочих Депутатов. Председателем выбрали Чхеидзе, Керенского – его заместителем, а в исполком – Соколова, Суханова (Гиммера), Юрия Стеклова (Овшия Нахамкеса) и других «вожаков».

Верные Монархии воинские части сосредоточились на Дворцовой площади. Там были Беляев, Занкевич и Хабалов. Совет Министров слишком поздно объявил осадное положение. Голицын телеграммой с в. Царю «дерзал представить предложение» о своей отставке и формировании Ответственного Министерства. Государь ответил жёстко: «О главном начальнике для Петрограда Мной дано повеление начальнику Моего Штаба с указанием немедленно прибыть в столицу. То же относительно войск. Лично Вам предоставляю все необходимые права по гражданскому управлению. Относительно перемены в личном составе: при данных обстоятельствах считаю их недопустимыми. Николай».

В Царском дневнике записано: «В Петрограде начались беспорядки несколько дней тому назад; к прискорбию, в них стали принимать участие и войска. Отвратительное чувство быть так далеко и получать отрывочные нехорошие известия! Был недолго у доклада. Днём сделал прогулку по шоссе на Оршу. Погода стояла солнечная. После обеда решил ехать в Царское Село поскорее и в час ночи перебрался в поезд».

Немного раньше, около восьми часов вечера, в Мариинский дворец приехал Родзянко с вызванным им в столицу Великим Князем Михаилом Александровичем, которому Родзянко и Голицын, желая заполучить авторитетнейшего в военной среде человека, предложили стать Государем Регентом при св. Царевиче Алексее (низложение св. Царя само собой разумелось), принять на себя Верховное Командование и поручить князю Львову сформировать правительство. Совершенно чуждый политических «грязных технологий», младший Брат св. Царя категорически отверг это предложение и отказался выступить с войсками против революции без Монаршего приказа. Тогда Михаила Александровича убедили просить Государя не спешить в Царское Село, присовокупив следующее заявление: «Для немедленного успокоения принявшего крупные размеры движения необходимо уволить весь Совет Министров и поручить образование нового… князю Львову как лицу, пользующемуся уважением в широких кругах». Государь через генерала Алексеева телеграфировал, что благодарит, приезд не отложит, все вопросы решит на месте, а в Петроград едет с отрядом генерал Н.Иванов как командующий Петроградским Военным Округом, и с фронта направляются в столицу четыре пехотных и четыре кавалерийских полка. Пока шли эти переговоры, вооружённая чернь приблизилась к Мариинскому дворцу и разгромила его, но собравшиеся там успели скрыться.

Совет Министров прекратил существование, не использовав для подавления революции имевшиеся у него военные силы. Лишь Военный министр Беляев сопротивлялся, но недолго, до своего ареста. С ним был Занкевич, командовавший всеми частями, не примкнувшими к мятежу. Он собрал их во дворе Зимнего дворца, произнёс речь о происходившем и не отдал никаких ожидавшихся приказаний, отчего настроение у солдат упало. К ужину они стали самовольно расходиться по казармам. Первыми ушли преображенцы, потом – павловцы. Просто ушли и не вернулись. Ночью Беляев, Занкевич, Хабалов и Балк решили перевести оставшиеся полторы-две тысячи человек в Адмиралтейство, не начиная активных действий (все чего-то ждали, будто принимать решения должен был кто-то другой, а не они).Одетые не по погоде солдаты скоро замёрзли и интересовались, почему не вызывают в качестве дополнительных сил юнкеров. Хабалов в ответ лгал, что юнкера выполняют другие задания (кстати, «бескровный Февраль» поддержали всего три Юнкерских училища и один Кадетский корпус!). Приезжал Великий Князь Кирилл Владимирович с «утешением», что положение безнадёжно, а бывший командир Лейб-Гвардии Кавалергардского полка генерал-адъютант В.Безобразов (он с июля 1916 года командовал войсками Гвардии), наоборот, советовал наступать на мятежников, а не защищать Адмиралтейство. Четверо упомянутых выше генералов сошлись во мнении, что всё проиграно (они-то и были прямыми виновниками этого проигрыша вместе с Алексеевым и компанией), надо идти назад в Зимний дворец для защиты его как символа Самодержавия, хотя нужнее было защищать, конечно, самого св. Царя. Но и тут они медлили, ожидая чего-то… Приехал Михаил Александрович и заявил, что делать в Зимнем дворце нечего, т.к. он «не желает, чтобы… стреляли в народ из дома Романовых». Сбитые с толку четверо «высокопревосходительв» послушались Высочайшего Брата, оставили Зимний, неудачно попытались связаться с Петропавловской крепостью и увели людей назад в Адмиралтейство, что подействовало на «войска» удручающе. Офицеры не могли понять, почему им не дают выполнить долг, которому они остались верны, а главное, что случилось с храбрецом Михаилом Александровичем?!


А солдатня, руководимая какими-то тёмными личностями, осаждала казармы ещё не примкнувших к революции частей, громила всё, что могла, нападала на не успевших скрыться офицеров. Дольше всех продержался Лейб-Гвардии Финляндский полк. Потом и он сдался. Все двинулись в Думу, но находившийся там Временный Комитет тоже не знал, что делать. Тогда Милюков и другие «лидеры» взялись убеждать Родзянко, что «Дума должна взять власть в свои руки». После 15-минутных раздумий он согласился (всё шло по плану!), Временный Комитет объявил себя Временным Правительством и назначил комендантом Петрограда одного из думцев, отставного полковника Генерального Штаба Энгельгардта (1877-1962). Известно, что он был комендантом Таврического дворца, депутатом 4-й Думы, начальником Штаба Петроградского гарнизона от Временного Комитета Думы, членом Военной Комиссии Временного Правительства. Возможны разночтения.

Тем временем разговор Государя в Его поезде с генералом Ивановым затянулся до трёх часов ночи 28 февраля (13 марта) 1917 года. Эшелоны с «карателями» покинули Могилёв первыми. Согласно плану, они должны были прибыть в Петроград раньше Свитского и Царского поездов, которые вышли из Могилёва именно в таком порядке не раньше пяти часов утра того же дня. Днём они проехали Вязьму, Ржев, а Лихославль – в девять часов вечера, поддерживая с внешним миром и между собой телеграфную связь на основных станциях. Государь верил в успех миссии Иванова и, мне кажется, даже не думал, что едет в западню.

А между тем, в шесть часов утра того же дня, когда св. Царя уже не было в Могилёве, Родзянко послал Алексееву и всем командующим фронтами следующую телеграмму: «Временный Комитет членов Государственной Думы сообщает.., что ввиду устранения от управления всего состава… Совета Министров правительственная власть перешла… к Временному Комитету Государственной Думы».

Затем шла ещё телеграмма: «Временный Комитет, при содействии столичных воинских частей и при сочувствии населения, в ближайшее время водворит спокойствие в тылу и восстановит правильную деятельность правительственных установлений».

Родзянко сознательно лгал, чтобы усыпить внимание высшего командования состава армии и флота: не думаю, что военным чинам, не причастным к заговору, понравилось бы, что на самом деле власть уже в руках Совета Рабочих и Солдатских Депутатов (именно эта первая «совдепия» распоряжалась на глазах у Родзянко и Керенского арестом Царских министров, в частности, Щегловитова, «от имени народа», как описал это Суханов (Гиммер) в «Записках о революции»). И горько думать, что такие герои Белого Движения, такие блестящие военные таланты, как барон Врангель, Корнилов, Юденич, Деникин, Колчак и многие другие, известные и безымянные, дали себя обмануть и не сразу выступили против революции и в защиту Помазанника Божия. Они сражались за «великую, единую и неделимую Россию» (аморфно-географическое понятие!), а не за Веру, Царя и Отечество… Не сомневаюсь в их личном патриотизме, но факт неопровержим: в «бескровном Феврале» НИКТО из генералов и адмиралов, бывших вне заговора, не проявил личной инициативы, не подвигнул офицеров, солдат, матросов на защиту Государя – единственного из Императорской Фамилии, кто ещё мог уберечь Россию от крушения и вокруг кого было необходимо объединиться хотя бы в силу данной Его Величеству присяге. Это было какое-то всероссийское помрачение умов, возникшее из множества факторов (даже Церковь не взяла на себя роль объединителя верных присяге и России православных сил!), в основе которых лежали ложь, клевета, ненависть, трусость, хитрость, корысть, измена, властолюбие, равнодушие. ВСЕ стали клятвопреступниками. ВСЕ потом умылись кровью. ВСЕ! Для большего понимания приведу полный текст военной присяги во время царствования св. Императора Николая II: «Я, нижепоименованный, обещаюсь и клянусь Всемогущим Богом, пред Святым Его Евангелием, что хощу и должен Его Императорскому Величеству, своему истинному и природному Всемилостивейшему Великому Государю Императору Николаю Александровичу, Самодержцу Всероссийскому, и Его Императорского Величества Всероссийского Престола Наследнику, верно и нелицемерно служить, не щадя живота своего, до последней капли крови, и все к Высокому Его Императорского Величеству Самодержавству, силе и власти принадлежащие права и преимущества, узаконенные и впредь узаконяемые, по крайнему разумению, силе и возможности, исполнять. Его Императорского Величества Государства и земель Его врагов, телом и кровию, в поле и крепостях, водой и сухим путём, в баталиях, партиях, осадах и штурмах в прочих воинских случаях храброе и сильное чинить сопротивление, и во всём стараться споспешествовать, что к Его Императорского Величества верной службе и пользе государственной во всяких случаях касаться может. Об ущербе же Его Величества интереса, вреде и убытке, как скоро о том уведаю, не токмо благовременно объявлять, но всякими мерами отвращать и не допущать потщуся и всякую временную тайность крепко хранить буду, а предпоставленным надо мной начальникам во всём, что к пользе и службе Государства касаться будет, надлежащим образом чинить послушание, и все по совести своей исправлять, и для своей корысти, свойства, дружбы и вражды против службы и присяги не поступать; от команды и знамя, где принадлежу, хотя в поле, обозе или гарнизоне, никогда не отлучаться, но за оным, пока жив, следовать буду, и во всём так себя вести и поступать, как честному, верному, послушному, храброму и расторопному (офицеру или солдату) надлежит. В чём да поможет мне Господь Бог Всемогущий. В заключение же сей моей клятвы, целую слова и крест Спасителя моего. Аминь (этот вариант присяги на верность Царю и Отечеству не менялся с 1902 года.– Е.М.)».

Своим активным или пассивным содействием «бескровному Февралю» десятки тысяч людей попрали священные слова присяги, крестное целование, Имя Божие и самого Помазанника Его святого. Беззаконие начало захлёстывать Россию, как цунами.

Государь планировал прибыть в Царское Село уже 1 (14) марта 1917 года О сложившейся ситуации ему регулярно сообщала телеграммами св. Царица (в последний день в Ставке Его Величество получил три таких телеграммы, но ни в одной Государыня не просила ни помощи, ни срочного приезда св. Царя) и докладывали генералы. Например, Беляев по телефону рекомендовал генерал-майору Свиты флигель-адъютанту П.Гротену, исполнявшему обязанности дворцового коменданта в Царском Селе во время поездок Воейкова в Ставку, эвакуировать св. Царскую Семью по причине угрозы нападения мятежников из Петрограда, а генерал-адъютант граф П.Бенкендорф (1853-1921), обер-гофмаршал из ближайших к св. Царской Семье лиц, говорил по телефону с Воейковым о том же в 10 часов вечера перед отъездом Государя, который, кстати, приказал подготовить поезд для эвакуации Государыни с Детьми, но так, чтобы они не знали об этом и не волновались заранее, хотя последняя телеграмма от Её Величества гласила: «Лили (Ю. фон Ден. – Е.М.) провела у нас день и ночь – не было ни колясок, ни моторов. Окружной Суд горит. Аликс». И наконец, Хабалов доложил Бенкендорфу, что в Зимнем дворце кончилось продовольствие и нечем кормить оставшиеся верными части. Эти части Морской министр Григорович, который уже не был министром, своевольно потребовал увести из Адмиралтейства, чтобы избежать его разрушения в случае штурма. Об этом Беляев телеграфировал Алексееву: «…Остатки оставшихся ещё верными частей в числе четырёх рот, одной сотни, двух батарей и пулемётной роты по требованию Морского министра были выведены из Адмиралтейства, чтобы не подвергнуть разрушению здание. Перевод всех этих войск в другое место не признан соответственным ввиду неполной их надёжности. Части разведены по казармам, причём, во избежание отнятия оружия по пути следования, ружья и пулемёты, а также замки орудий сданы Морскому Министерству».

Генерал-квартирмейстер Ставки Лукомский, как адмирал Бубнов и дворцовый комендант Воейков, в своих воспоминаниях отмечал халатность начальника Штаба Ставки Алексеева, который вёл себя как человек, отлично знавший, что ни отъезд Государя, ни дальнейшее пребывание его в Могилёве ничего не меняет, всё уже решено. С хитрым выражением на лице Алексеев спросил Воейкова: «А как же он (Государь. – Е.М.) поедет? Разве впереди поезда будет следовать целый батальон, чтобы очищать путь?». Услышав в ответ напоминание о долге перед Государем, требовавшем доложить об опасности заговора, Алексеев сказал: «Нет, я ничего не знаю, это я так говорю». На повторный вопрос об опасности Алексеев ответил: «Пускай Государь едет… ничего». Но известно, что генерал Иванов сказал по телефону Хабалову о своём назначении и задал десять вопросов, на которые Хабалов ответил так «хорошо», что Иванов не имел точного представления о ситуации в столице, что бунтует уже Петропавловская крепость и преображенцы хотят атаковать Адмиралтейство. Кроме того, известно, что Алексеев безнадёжным тоном говорил флигель-адъютанту А.Мордвинову, что без больших войск нечего делать в Царском Селе, но эти войска надо собирать, как ни нелепо это звучало, именно в окрестностях Царского Села.

А там начал действовать принцип «спасайся кто может», и этот процесс нарастал. Сначала приближённых и слуг напугали вести о зверских расправах столичной черни с оставшимися верными «реакции» и «старому режиму» (так окрестили Монархию «герои Февраля»), а потом просто стала «своя рубашка ближе к телу», т.к. венценосные благодетели уже никому не могли помочь и сами нуждались в серьёзной, небезопасной помощи. Разумеется, уходившие от св. Царской Семьи не были законченными негодяями: ОБЫЧНЫЕ люди в критический момент ОБЫКНОВЕННО струсили, как часто бывает в жизни. «После каждого прощания, — вспоминала Вырубова, — Государыня возвращалась, обливаясь слезами (уходившие сначала пытались на всякий случай соблюсти приличия, позже и этого не стало. – Е.М.). …Императрица не теряла голову, всех успокаивала, за всеми ходила, всех ободряла, будучи уверена, что Господь всё делает к лучшему. Так учила она – не словами, а примером глубочайшего смирения и покорности воле Божией во всех… событиях».

Св. Царица видела себя и свою св. Семью неотъемлемой частью России, её народа, Православия. Св. Царская Семья была в родстве со многими Монархиями Европы, но Родственники не хотели её спасть, а народ на глазах превращался из богоносца в богоборца. Храня верность своему Монаршему долгу, вере и друг другу, св. Царская Семья осознанно стала пленницей врагов Дома Богородицы, СИЛОЙ ПРОСТОЙ МОЛИТВЫ и всего Воинства Небесного сделавшись неодолимой мистической преградой на пути беззакония, против которого не устояли ни армия, ни флот, ни народ.

1 (14) марта 1917 года царскосельские полки вместе с Гвардейским Морским Экипажем, которым командовал контр-адмирал Свиты Великий Князь Кирилл Владимирович, ушли в Госдуму с развёрнутыми знамёнами и музыкой. В Думе знали, что до прихода в столицу Его Высочество разослал всем командирам частей в Царском Селе записку: «Я и вверенный мне Гвардейский Морской Экипаж… присоединились к новому правительству. Уверен, что и Вы, и вся вверенная Вам часть также присоединитесь к нам. Командир Гвардейского Морского Экипажа Свиты Его Императорского Величества контр-адмирал Кирилл». Великого Князя приняли в Думе тепло, он рапортовал Родзянко: «Имею честь явиться Вашему Высокопревосходительству. Я нахожусь в Вашем распоряжении, как и весь народ. Я желаю блага России» и заявил, что Гвардейский Морской Экипаж – целиком в распоряжении Думы. Так понимал присягу Государю его двоюродный Высочайший Брат. В именном указателе книги В.Кобылина «Анатомия измены…» о Кирилле Владимировиче сказано, что он, генерал-адъютант и кавалер ордена Святого Иоанна Иерусалимского, «в 1917 году с семьёй уехал в Финляндию; в 1920 году переехал в Швейцарию, оттуда – в Германию.., где у Великой Княгини Виктории Феодоровны был собственный дом; затем перебрался во Францию.., где купил небольшое имение. Принял звание Блюстителя Российского Императорского Престола (1922), потом титул Российского Императора (1924), установив тесные связи с папским престолом, масонами и ОГПУ-НКВД». Если сравнить его измену с изменой других высших чинов Царской Армии и Флота, скажем, с Алексеевым, то она ещё более ужасна: при всех своих незаурядных способностях «генерал в калошах» Алексеев не имел твёрдых убеждений монархиста, не чтил Православия, не желал понять сути нашей Монархии, Православного Русского Царства. Кирилл же Владимирович уже в силу лишь одной принадлежности к Императорской Фамилии ОБЯЗАН был делать то, чего не сделал Алексеев,- БЫТЬ ВЕРНЫМ Государю ДО КОНЦА (лишь после гибели св. Царской Семьи и Михаила Александровича Кирилл Владимирович стал старшим в Доме Романовых!). Говоря Родзянко «имею честь», Кирилл Владимирович обесчестил и заживо похоронил Династию. Кадеты, юнкера и кучка их командиров, защищавшие честь знамён своих корпусов, училищ, патриотически настроенные гимназисты, студенты, офицерская молодёжь кажутся на фоне этих изменников чем-то недосягаемо светлым. Это не их вина, а беда, что их «вожди» разменяли всё святое, что имели, на красные банты революции, вызванной страшным разложением «идеи существующего государственного строя не только в умах общества, но даже среди Членов Царствующего Дома (слова Родзянко. – Е.М.)».

Как писала Вырубова, в тот день в Царском Селе «по дворцу бродили кучки революционных солдат, которые с интересом всё рассматривали, спрашивали у оставшихся слуг объяснение. Особенно их интересовал Алексей Николаевич. Они ворвались к нему в игральную, прося, чтобы им его показали. Императрица продолжала оставаться спокойной и говорила, что опасается только одного: чтобы не произошло кровопролития из-за Их Величеств».

Если, конечно, закрыть глаза на устраиваемые чернью в Петрограде кровавые эксцессы, то Временный Исполнительный Комитет Думы и Совдеп, хотя и арестовывали Царских министров, штатских и военных, но расстрелов ещё не было, лишь Совдеп сделался своего рода связующим звеном между Думой Родзянко и Совнаркомом Ленина (всюду трудились масоны). Военных столкновений тоже пока не было. Суханов (Гиммер) писал о новой «власти»: «Формально власть принадлежала думскому Комитету, который проявлял немалую деятельность.., быстро распределил ведомства и функции между депутатами «Прогрессивного блока».., но, в частности, он не имел никакой… силы для очередной «технической» задачи – водворения порядка и нормальной жизни в городе. Если кто-либо располагал для этого средствами, то это был Совет Рабочих Депутатов, который начинал овладевать… рабочими и солдатскими массами. Всем было ясно, что в распоряжении Совета находятся все наличные (какие ни на есть) рабочие организации, ч ...

(дальнейший текст произведения автоматически обрезан; попросите автора разбить длинный текст на несколько глав)