Хроники Провинстауна. Хороший костюм

История вторая

На завтрак чуть не проспал из-за регистрации на Burning Man. Пытался справиться с формой сайта фестиваля, обновлял страницу, забыл пароль от старого аккаунта, восстанавливал пароль. Он пришел на старый номер телефона, которого у меня уже два года как нет. Регистрировался заново. Снова обновлял страницу. Отчаялся. Потом думал над костюмом, полез в инстаграм смотреть все по хештегу Burning Man, вспомнил «Безумного Макса». Подумал, что надо взять идею оттуда. Стал серфить сначала картинки, потом лежа пересмотрел на перемотке весь фильм, ничего не придумал и понял, что надо было ехать на карнавал в Венецию. Задумался об Италии, захотел бабулину лазанью или хотя бы кусок Маргариты из забегаловки на углу Бликер и Седьмой. Потрогал живот, осознал, что жирноват, заснул под чье-то траханье за стенкой номера.
На завтрак спустился за десять минут до его окончания. Поводил носом: только желтоватый скрэмбл, тосты и серые сосиски. Ужасно расстроился. Встал к аппарату наливать себе кофе.
— Доброе утро, Том!
Рука дрогнула, и кофейная жижа полилась мимо.
Напротив меня стоит Ник. Мы живем в одном отеле. Я ничего про него не знаю. Кажется, он врач. Он ведет себя как врач. Я не люблю врачей, с детства у меня от мысли о них потеют ладони. Бабуля пахла врачами, а врачи пахнут смертью. Я боюсь смерти. Я всех похоронил.
Я думаю, что Ник врач, потому что он спокойный и с легкой самодовольной ухмылочкой. Такая полутень улыбки. Кажется, рот откроется, и он скажет: «Вы бы сдали анализы на диабет. Вы давно сдавали онкомаркеры? Что у вас со стулом, скажите? А жирок на шее вас не волнует? Ну вот этот жирок, как зоб. Вы его не замечаете? Я порекомендую клинику, где лучше обследоваться. А с газообразованием как у вас? Угу, понятненько…»
Тип вроде Ника сообщил мне, что бабушке хана и что она умрет вот если не сегодня, то завтра. Мне, может, показалось, но я отчетливо видел складку улыбки на его равнодушной харе. Бабуля обвела вокруг пальца самоуверенного докторишку и протусила еще месяц. Так тебе, доктор!
Когда она умерла, в ее палате пахло врачами, мочой и спиртом. Потом я понял, что спиртом пахло от ее сиделки, очень религиозной мексиканки-разведенки, которая корчила из себя несчастную вдову. Но тогда я вообще не въехал в этот запах спирта. Бабуля была не из тех, кто мог бы глушить в одиночку. Она была итальянкой. Американкой, но итальянкой, и пироги у нее были сладкими, паста твердой, гуляш жирным, а лучше хлеба, который она пекла, нет и не может быть. Бабушка, как всякая итальянка, могла пить много, но только при свидетелях. Ей нравилось делать вид, что все, что она делает, словно дается легко. Как будто она фокусник, и все, что она делает, вытаскивается из шляпы. Осанка у нее была всегда как кол, и я стеснялся с ней ходить, потому что она всегда выглядела лучше меня.
Она говорила: «Томи, видел бы тебя отец, он бы гордился! У тебя хороший аппетит». Когда я сказал, что я гей, она ответила: «Всегда это подозревала, ты весь в своего отца. Итальянцы умеют любить только мать и лазанью. Твоя сексуальная ориентация у меня не вызывает вопросов, Томи, но почему ты не хочешь съездить в Тоскану? Ты должен. Там лучшие стейки в мире, и ночи тоже очень хороши».
— Привет! — Я старался держаться как можно более неприветливо.
— Кофе?
— Да, а что? — спросил я, уже ожидая лекцию о кофе.
— Отлично! Составишь компанию и позавтракать в кафе на пляже? Кофе тут не очень, — перешел Ник на шепот. — Но рядом есть отличное кафе, держит бельгиец, я всегда у него завтракаю.
Я посмотрел на стальные тазы с серыми сосисками и яичной мешаниной. И снова вспомнил лазанью бабушки.
— Тогда мне надо одеться! — сказал я.
— Что ж! Жду тебя на пляже! Выход в этой стороне. — Ник кивнул головой в сторону белых стеклянных дверей с кружевными занавесками, за которыми виднелся песок и океан.
— Окейси.
— М? — Ник постучал по стене костяшками пальцев. — Жду тебя, в общем!

Поднявшись к себе, я понял, что нервничаю, но смысл переживаний не разобрал.
Мой номер на третьем этаже, и в нем три окна: два из них выходят на оживленную улицу, а одно окно и форточка в ванной выходят на океан. Я люблю океан — но смотреть, а не находиться на нем. У меня морская болезнь. Я даже самолетами редко пользуюсь. Меня в них охватывает ужас. Когда очень надо, я могу накидаться мелатонином и алкоголем, отключиться и смиренно полететь, но стараюсь все свои дела планировать и исполнять на поезде или машине. Поезда я люблю. Жаль, в Европу нельзя отправиться на нем. Я бы, конечно, посмотрел на Италию. Оказавшись в ванной комнате и намазав подмышки дезодорантом, я невольно посмотрел в открытую форточку и увидел сидящего на стуле посреди пока еще пустого пляжа Ника. Рядом с ним стоял ко мне спиной парень в спортивном костюме. Неизвестный подкинул в воздух красный мяч, а затем пульнул его в сторону воды. Через несколько секунд к парочке с мячом в зубах подбежала болонка, и я понял что неизвестный парень — это Чарльз с его собакой Челси.
Перспектива завтракать в такой компании была веселее, чем серые сосиски и просто компания тюфяка Ника. Выходя из ванной, я посмотрел в зеркало и вырвал пинцетом седой волос из бороды. Когда-то я вырывал просто пробивающиеся волосы в подбородке. Это было лет двадцать назад. Принимать возрастные изменения не про меня.
Когда я вышел из номера, из дверей соседнего продолжался звук траха. Везет кому-то. Я читал, что во время секса сжигается триста калорий.
В последний раз мне довелось сжигать полгода назад в туалете самолета с парнем из пятнадцатого ряда. Все, что я о нем узнал, — это то, что он иллюзионист. Единственный фокус, который он показал, — появившийся, а затем внезапно исчезнувший пенис. Бывает же такое.
Открыв стеклянную дверь с кружевными занавесками, я был ослеплен солнцем. На пляже появились люди. Они расставляли шезлонги и лежаки, намазывались кремом от загара и кремом для загара. Широкие ладони скользят по широким спинам. Очки падают на носы, шорты прячутся под подушки, на цветные столики ставятся первые коктейли, 80 процентов которых составляет лед. Педики на отдыхе — это как пингвины-самцы, высиживающие яйца, — очень трогательное зрелище.
— Идем? — Ник неторопливо встает. Чарльза и его собаки рядом нет.
— А где остальные?
— Кто знает, кто знает…
Мы идем с Ником вместе, но как бы и не вместе. Дистанционно — ведь так создается возможность с нами познакомиться. Мы ведь даже не друзья, чтобы идти рядом. Навстречу нам попадаются пары и одиночки. Мне кажется, никто не смотрит ни на него, ни на меня. Мы такой некондиционный товар на этом базаре мускулистых тел. Один из одиночек, парень в солнечных спортивных очках и в белых шортах, выполняющий пробежку, взглянул-таки на меня и улыбнулся. Я обернулся вслед: на жопе белых шорт алел кленовый лист. Сувенирные трусы как оригинальный способ сообщить миру, что ты канадец.
Ник улыбался сам по себе. Я хотел спросить, не доктор ли Ник, но боялся начать этот разговор. Я знал, что меня понесет и я обязательно затяну песню о бабуле. И, хотя он никаким образом меня не привлекал, мне все равно хотелось потренироваться в молчании.
В кафе, в которое мы заходим, висит медный колокольчик и объявление, что оно френдли для зверушек. Пахнет кофе и сдобой.
— На улице или внутри? — спрашивает Ник.
— Давай внутри.
Внутри иностранной кафешки ты можешь сделать вид, что находишься в другом государстве. Я иду в уборную мыть руки. На дверях туалета фотография писающего железного мальца.
Когда я захожу в зал, там уже полно народа. Несмотря на то что на улице солнце, в кафешке полумрак. Здесь вообще достаточно темно: все сделано из темного дерева, освещение имеется только у барной стойки, а в зале только тот свет, который проникает с улицы, еще на стене висит несколько штуковин с лампочками. Я забыл, как называются эти подставки для ламп, и спрашиваю у Ника:
— Дружище, как называются эти штуковины?
— Бра! А что?
— Слово забыл — «бра», да.
К нам подходит официантка.
— Привет!
Она целует Ника три раза с смачным звуком «муа-муа-муа».
— Привет! Я Лея!
Говорю ей свое имя, она трогает меня за волосы и говорит, что это ее любимый оттенок зеленого. Ник улыбается. Кажется, все нормально и его тут все знают. Лея шепотом интересуется, хотим ли мы контрабанды. Какой именно, спрашиваю. О-о-о, шепчет Лея, самой лучшей к их блинчикам с луковым припеком черной икры. У них есть чуть-чуть, если нам надо, прямо из Бельгии, привез Лукас, банку вскрыли только вчера, и, скорее всего, нам точно надо. Она невероятная.
— Лея, — говорит Ник, — нам нужно: блинов с луковым припеком и приветом от Лукаса, это самое… Два кофейника, ты не поверишь, с кофе. Один молочник. Вафли… вафли… вафли… — он кивает мне и подмигивает: — Льежские?
Он снова смотрит на меня, но я не понимаю что он от меня хочет.
— Или? Ну и все!
На словах «ну и все» Ник делает пальцем круг над столом.
— Ну прелесть! — комментирует заказ Лея, которая все это время сидела перед ним на корточках с распахнутыми глазами, упершись руками в подбородок.
Но тут она вскакивает и убегает, ее хвост с резинкой с большим цветком раскачивается из стороны в сторону. Я смотрю на других посетителей: несколько компаний по 4–6 человек пьют пиво, лесбийская пара со старой дворняжкой под столом и одним парнем за столом тянут бутылку вина.
— Слушай,— говорю я,— а ты был на Бернинг-мен?
— Нет. Слышал много, но песок не моя тема. Я по музеям больше. Но там здорово, верно?
— Очень здорово, ага!
Лея ставит на стол графин воды и молочник.
— Секунду, парни, ваш кофе уже почти-почти готов, — тараторит она.
— Чем занимаешься, Том? — спрашивает между тем Ник, вдавившись в кресло.
Пуговицы на его рубашке расстегиваются чуть ближе к поясу штанов. Я показываю кивком головы, что у него пуговицы расстегнулись.
— Да и черт с ними. Живем раз. Между гламуром и гурманством — выбираю второе. Никаких расстройств! — Ник хлопает себя по животу и подмигивает. — Так чем занимаешься?
— Бакалейная лавка. У меня семейная бакалейная лавка. Лавки, — поправил себя я.
— Да ты что? Я был уверен, что ты работаешь в шоу-бизе. Вот те на…
— Нет, я предприниматель.
Кажется, Нику стало все со мной понятно. Мы помолчали. Лея принесла серебряные кофейники, два стакана с ледяным соком, корзинку с разными видами масла («тут чесночное, это обычное, вот это масло в стиле «прованс» и просто красное масло, там сок граната или капусты, как на вкус, не знаю, но это красиво, да»).
Ник смотрел чуть в сторону. Я обернулся и понял, что он наблюдает за псом лесбиянок.
— А ты чем занимаешься?
— Я доктор.
У меня похолодело в области грудной клетки. Восковое лицо бабушки, тень цветов на стене больничной палаты, открытая ею еще вчера банка зеленого горошка в маленьком холодильнике и сквозняк по ногам…
— Доктор-ветеринар! Лечу кур, коров, лошадей и иногда мелких зверюшек.
— Вау!
Лея принесла блинчики и, подмигнув, поставила серебряную шкатулку. Ник поднял крышку, и наши головы склонились над коробкой. Внутри была черная икра.
Ник положил в тарелку горячий блинчик и стал мазать его маслом. От блинов шел пар, масло плавилось, блин блестел. Сверху блина он положил ложку икры и предложил мне сделать то же самое.
— Ну что? По глоточку?
Ник взял укутанную салфеткой маленькую бутылку шампанского и налил в наши бокалы. Мы чокнулись.
Клянусь, это был лучший завтрак в моей взрослой жизни!
Далее, налив себе и мне кофе в чашки с красивыми ручками, Ник сказал, что теперь время греха, и вышел с чашкой на улицу. Как загипнотизированный я пошел за ним.
За моей спиной снова прозвенел колокольчик.
Ник стоял с чашкой кофе и тонкой сигаретой.
— Будешь?
Я отрицательно покрутил головой. Курить мне предложил Марк Берд на школьном дворе, тогда мне только неделю как стукнуло десять лет. Он дал сигарету, которую спер у мамаши из коробки для рукоделия. В то время все делали что-то своими руками. Мамаша Марка делала красивые бумажные фонарики с аппликациями. Мы иногда тусовались у Бердов на веранде, и я видел, как она сидит и, высунув кончик языка, мастерит фонарики, вырезая тени лодок, дам в кринолинах, чертей и ангелов. Закончив мастерить, она кричала нам: «Пять минут, и по домам!» А сама закуривала, закинув обе ноги на соседнее кресло. В тот момент она была очень эффектной и убедительной, но мы знали, что никаких не пять минут, а все полчаса нас никто не прогонит.
И вот Марк спер у нее не одну, как привык, а целых две сигареты и вторую предлагает мне. Потому что я — его лучший друг.
Я кручу эту папироску и не понимаю, как она работает. И Марк видит мое замешательство и говорит: «Ну все ясно! Ты трус и педик». Я объясняю: «Болван, я не знаю, как это работает!» А Марк продолжает: «Я видел, что у тебя стоял на Хосе Кансеко!» Я настаиваю: «Ты гонишь! Я вообще бейсбол ненавижу». А он смеется: «Ну правильно! Бейсбол ты ненавидишь, а на бейсболистов стоит!»
Курить сигареты я так никогда и не попробовал. А с Марком мы окончательно поругались, когда он не пришел ко мне на день рождения. В тот день упал самолет в Джорджии, и это была и трагедия, и чудо, потому что выжил двадцать один человек. У меня были пироги, лазанья и новые видеоигры. Бабушка трудилась весь вечер, и ее я знал одиннадцать лет. А погибших людей я не знал. Должен ли я был отменять все из-за трагедии, которая меня вообще не касалась? И все пришли, кроме Марка, который просто назло позвонил, сказал гадости и пожелал мне других друзей.
Нику курить нравилось, было видно, как он так и наслаждается процессом.
— Хорошо же здесь, да?
— Да, так, дружище!
Мы помолчали. Мимо шли люди.
Интересно, что они про нас думали? Вот два толстоватых парня: повезло же им встретить друг друга! Или они думали, что мы, наверное, братья. Или они думают: «Да им бы на пробежку, а не в кафешке сидеть!»
— О чем думаешь? — спросил Ник, выкидывая сигарету.
— Хм, думаю, что думают о нас люди.
— Хочешь, скажу?
— Так?
— Они вообще о нас не думают.

Когда мы вернулись в кафешку, на столе стояла широкая тарелка с красивыми и наверняка калорийными вафлями, рядом с которыми возвышались сливки и ягоды.
— Приступим? — Ник взял нож и вилку, отрезал кусочек и взял вафлю в руки, подцепив ею сливки с кусочком клубники.
Я последовал его примеру.
Это было, черт возьми, потрясающе!
— Ну как? — Ник смотрел на меня поверх очков.
— Отлично просто!
— Ну а я о чем! Есть планы на вечер?
Планов на вечер у меня не было. Я оказался здесь, чтобы подумать, что делать со своей жизнью дальше, оказался в надежде познакомиться с каким-нибудь парнем или компанией. Чтобы, находясь вне родных стен, понять, как быть с тем, что я одинок. Бесконечные хлопоты, отсутствие личной жизни, забота о бабушкином наследстве, бакалейных лавках, изображение, что я ок, — достали.
За день до отпуска я улетел в Нью-Йорк, покрасился, подстригся и сделал вызывающий маникюр. После возвращения из отпуска я хочу перестать делать вид, что хожу на свидания с женщинами, и, может, даже постучать в дверь Марка и сказать, что у меня, возможно, и стоял на бейсболистов, но настолько тупо, как он, я свою жизнь не провожу.
— Кое-какие планы есть, но ничего важного. А что?
— Можно сходить на вечеринку.
Я даже не стал спрашивать, что за вечеринка, какая вечеринка и кто на ней будет. Просто кивнул, что означало — я готов ко всему.
Расплатившись с дружелюбной Леей, мы расстались у входа в кафешку. Ник остался «делать звонок», а я пошел гулять. Настроение значительно выросло, я шел и чувствовал себя в своей тарелке и на своем месте. Над головой развивались флаги, мимо ехали парни на великах и машинах, на теневой стороне улицы сидели писатели с ноутбуками и печатными машинками. И я шел с таким видом, что, когда один из пишущих бросил на меня растерянный взгляд, я даже не сомневался, что попаду на страницы его рассказа, а кто знает — может, даже и романа.
Я разглядывал витрины художественных лавок и галерей, никуда не торопился, все примечал, прикидывая, куда надо будет заглянуть в последующие дни.
В отеле я взял полотенце, плавки и пошел наблюдать за жизнью на пляже.
В районе семи вечера меня стало подрубать — видимо, свежий воздух и пешая прогулка через весь город, а еще бокал шампанского за завтраком и две сангрии на пляже сделали свое дело. Я решил, что надо поспать, и вернулся в номер, где вырубил кондиционеры и холодильник, чтобы они не шумели, и открыл настежь все окна, чтобы слышать жизнь вокруг. Приняв душ, я лег на прохладные простыни прямо в халате и заснул под шум океана, музыки с улицы и голосов людей.
Мне снилось, что я плаваю с дельфином и что я тоже дельфин. Это был волшебный успокаивающий сон, от которого было ощущение свежести и энергии.
Проснулся я от звука секса за стенкой, а взглянув на экран телефона, не стал злиться на кроликов-соседей: до встречи с Ником оставалось двадцать четыре минуты.
Ополоснув лицо холодной водой, я посмотрел в форточку в ванной комнате. На пляже горели разноцветные фонари, и благодаря им были видны силуэты людей вдоль линии океана.
Я не знал, чтó надеть для этой вечеринки, и поэтому остановился на голубых джинсах и белой футболке. Завязав толстовку вокруг шеи, я привел себя в готовность на случай, если ночью захочется посидеть на берегу.
Ник ждал меня внизу. Серые брюки в красную клетку, серый жилет, надетый на красную рубашку, и идеального цвета мокрого асфальта ботинки. Эх, знал бы я заранее, что надо нарядиться, открыл бы пакеты с покупками из Нью-Йорка. Мне стало не по себе.
— Ну, ты как?
Ник дернул головой, и я дернулся тоже:
— Окейси!
— М? А-а-а! Ну пошли?
Я кивнул. Мы вышли из отеля. Город был погружен в карнавальную тьму: фонари подсвечивали радужные флаги, по улице шли разряженные кто во что горазд мужчины и женщины. Из каждого дома на центральной улице доносилась музыка, хохот и разговоры. Идти пришлось недолго. Через пять минут мы повернули к океану. Вдоль белого деревянного забора по-провинциальному расхлябанно стояли парни. Некоторые приезжают сюда в поиске толстого кошелька, а не для того, чтобы тратить. Они выглядят, как я после шопинга и стилиста в Нью-Йорке: яркая одежда, яркие волосы или просто укладка, которую если потрогать, можно услышать хруст. Я никогда не выглядел как гей. Еще неделю назад я был просто скучным парнем с лишним весом и бакалейными лавками, и таким я мог бы остаться. Но хотелось рискнуть. Посмотреть, кто отвернется от меня. Узнать, может ли одежка влиять на отношение и отношения.
Ник спросил меня что-то, и я кивнул, не поняв вопроса. Тогда он подошел к троице парней, стоявших подальше ото всех, и вернулся ко мне с косяком в коричневой бумажке:
— Ну, что думаешь? — Он прикурил косяк спичкой и склонил голову как ворона. Наверное, это нормально, что ветеринары — нечто среднее между людьми, птицами и животными.
— Если чуть-чуть только.
Признаться, курил я один раз — в возрасте пятнадцати лет с одноклассниками на заднем дворе школы. После первой же затяжки я лег тогда на траву и кашлял так, словно мои легкие хотели уйти в ад, а я спиной пытался их удержать. Как же ржали все вокруг. Их склонившиеся надо мной лица — сначала заинтересованные, а затем остывшие — я помню до сих пор. С такими лицами подростки смотрят на муки жука, которого прожигают из интереса нагретой булавкой.
Белые джинсы, в которых я сделал единственную затяжку марихуаной, пришлось выкинуть, от травы они не отстирались даже после третьей стирки с отбеливателем. Хорошие были джинсы — как вспомню, так сразу жалко становится.
— Держи! — Ник выпустил три кольца из рта и передал мне коричневую папироску со смятым фильтром.
Я аккуратно затянулся, помня свой школьный опыт, потом затянулся еще, уже посмелее, и еще. На третий раз я все-таки закашлялся. В нашу сторону посмотрели молодые пацаны в ярких трико. Один из них, обмотанный на манер див тридцатых годов в розовое боа, усмехнулся.
— Осторожнее, бон-бон! Не поперхнись пилюлькой!
— Пошли внутрь? — Ник кинул истлевающий фильтр косяка под ноги.
Я кивнул. Мы показали на входе айди. Фейсконтрольщик — субтильный парень, у которого едва начали расти на щеках волосы, — пристально поглядел на меня и на фото на айди. Потом снова на меня. Начала образовываться очередь.
— Есть еще документ? — спросил он.
— Нет, но это я.
— Это он! — сказал уверенно Ник, и нас почему-то сразу же пропустили.
Внутри клуба темно, при входе дым, к цепям, прикрепленным к бетонным стенам, приковано шесть парней в коже. Все они в масках и с кляпами во рту. Рядом с ними в железных подставках для зонтов стоят плетки и стики разной толщины. Мы с Ником равнодушно проходим мимо них и заходим в зал. Он знает, куда идти, этот ветеринар тут не впервые, а я плетусь за ним — покорный осел, одетый как придурок. Вокруг все настолько яркие, что мои зеленые волосы выглядят обыденно, как замазанный зеленкой палец. А я-то уже считал себя королевой эпатажа. Дудки!
— Вот и наш стол, Том!
За столом сидят парни с парома — Чарльз, Карл и Лерой. Рядом стоят пять пустых стульев.
Все парни серьезно продумывали наряды: Карл в образе палача, он даже линзы кровавые вставил в глаза, Лерой в мундире времен Наполеона, Чарльз в трико вырвиглаз а-ля 80-ые. И только я как придурок. Скучный мужик, которому никто не даст.
— Вы вовремя! — Чарльз сама приветливость, делает вид, будто они с Ником знакомы шапочно. Но я то видел их утром на пляже и понимаю, что все не просто так.
— А где старики?
— Обещали прийти, мы на них рассчитываем — три литра минералки заказали. — Карл кивает в сторону бутылок с водой и расширяет глаза. Ну и жуткие же у него линзы!
У официанта — тощего гея с волосами до плеч, перевязанными красной лентой с бантом, я заказываю «Маргариту». Кокетничая, он предлагает сразу кувшин, объясняя, что во время шоу обслуживание прекратится, а это на сорок минут. Кувшин так кувшин, думаю я. Остальные пьют вино, и только Карл — пиво. Я ненавижу пиво.
— Несите кувшин! — говорю я бармену.
— Прямо момент! Момент! — суетится парень и убегает. Его волосы развеваются под струями воздуха от кондиционеров. Такой кентавр с тощей задницей в баре.
Звучит джингл клуба. Конферансье — толстая старуха с рогами оленя на голове и в коричневом кожаном фартуке выходит на сцену. Луч в виде пентаграммы падает ей под ноги. Розовые атласные туфли с золотыми пряжками на высоких каблуках держат ее амебоподобное тело с помощью чуда и наших молитв.
— Начинаем, мальчики! И девочки, если они рискнули к нам примкнуть! — ржет старуха, и под звуки Like a Virgin шторы из синего бархата открываются. Рядом со мной официант-кентавр ставит кувшин «Маргариты», шампанку и трубочки всех цветов радуги.
— Свободные парни в поиске пьют сегодня из зеленых! — оглушительно кричит он мне прямо в ухо.
— Окейси!
Я беру зеленую трубочку и делаю первый глоток «Маргариты». На сцене в кровати лежит травести «Мадоннушка, драг-мисс Чикаго — 2017». Ее сценическое имя нам показывают на экранах, которые висят над сценой. Мадоннушка поет сама, полностью копируя сценическое поведение Мадонны. Мне интересно, как ее воспринимают другие, и я смотрю на лица парней за столом.
Карл пялится вообще в другую сторону зала, Лерой подпевает, Ник и Чарльз кивают головами в такт. Это выдает в них любовников, конечно же.
Я впервые вижу травести в клубе. В кино и по телеку видел, но в клубах никогда не был. Тем более в таких. Я не знаю, чем занять себя, как себя вести. Ноги Мадоннушки в фиолетовых лосинах описывают в воздухе восьмерки, серьги, звезды и бусы болтаются из стороны в сторону, черная майка вот-вот разорвется от внушительного бюста.
— Наши сердца бьются вместе! Как девственница! — поет Мадоннушка в оргазмических корчах, а я не понимаю — то ли провалиться от стыда, то ли подпевать вместе с Лероем и остальными.
Есть такие события, на которые не знаешь как реагировать.
Занавес падает. По синему бархату летят мотыльки света. Я наливаю себе второй бокал «Маргариты» и мешаю лед трубочкой, она светится зеленым и сигнализирует, как светофор: мол, переходите, парни, этот чувак не занят. Карл, пользуясь паузой, ускользает из-за стола. Остальные предлагают чокнуться.
Конферансье выходит снова. На этот раз в короне и розовом платье принцессы:
— Голубчики мои! Сладкие мои! Громче аплодисменты! Всю неделю в нашей скромной забегаловке конкурс «Драг-мисс мира»! Или вы чаго не поняли? Представляю мисс Сиэтл! Одри Хё! Давайте, сучки, прокачайте ваши ручки!
Зал взорвался криками, свистом и аплодисментами. Шторы улетели в стороны. Старуха-конферансье исчезла. На сцене в огромной короне сидела рыжая травести артистка Одри Хё. Корона вращалась подобно чашке в детском аттракционе, рыжие волосы развевались как шелк. Ее зеленое скандинавское платье с широкими рукавами, расшитое золотыми кельтскими узорами, было лучше самых добрых святых. Зазвучала музыка, на которую я перестал обращать внимание, как только на экранах появились акулы, красные мыши и шоу Одри. Она была лучше Флоренс. И знала, о чем поет. В ее песне были яйца. Завороженный, я смотрел на нее и кивал башкой. Вернулся Карл и налил мне еще бокал, пока Одри пела:
— Любовь моя, напомни мне, что не так я сделала? Слишком много выпила? Вода затекает внутрь!
Когда номер закончился, я был готов разрыдаться. Был готов заорать: «Верните Одри!» Я не заметил, что все парни смотрят на меня.
— Ну что, Томи? Как тебе Макс?
Я не понял, что они спросили, про что они беспокоят меня. Эмоции зашкаливали.
— Это Одри!
— Мы знаем. Но! Это Макс. Мы вместе вчера тусовались на корабле и после, — сказал Карл.
— Упс! — засмеялся Чарльз и протянул ко мне руку с бокалом.
— МАКС — обгоревший на солнце менеджер?
— Да!!!
Я не знал, что сказать. Потому что еще был там — в крутящейся короне, потому что мне хотелось от души обнимать Одри Хё — невероятную драг-мисс Сиэтл — 2017.
— Знаете, парни? Вот что я скажу вам — у Макса отличный костюм! Настолько хороший, что я и сам бы его надел.
Ребята дружелюбно чокнулись со мной.
— Голосуем за Макса? — крикнул сквозь шум Лерой.
— И за его хороший костюм! — ответил я.
Синие бархатные шторы снова заблестели огнями от световых прожекторов, а я неспешно пил «Маргариту», вставив в бокал розовую трубочку и отложив зеленую в сторону.