Маяк и буря

Маяк и буря.

Была весна. А весной, как правило, в том краю бывали бури. Остров, на котором находился маяк с пристроенным к нему домиком семьи смотрителя, со всех сторон жестоко и беспрерывно штурмовали высокие темные волны. Они, подобно сумасшедшим варварам, атакующим вражескую крепость, ежесекундно обрушивались на скалистый берег, вспарывая об него свои черные животы. Разбиваясь о скалы, они исторгали чудовищный рык, звук которого заглушал шипение ливня, вой ветра и громыхание самих небес. Темноту, в которой происходил весь этот хаос, то и дело освещали бело-голубые вспышки молний и луч маяка, что разрезал ночную мглу на многие мили вперед. Маяк стоял на у самой воды, и вода эта на протяжении уже многих десятилетий была к нему столь недружелюбна, что все его основание изгнило и прохудилось, а стены покрылись трещинами. Даже деревянная крыша маяка была изгнившей, поскольку дожди пытали многострадальческий маяк едва ли не так же часто, как это делали морские волны. Он, однако, стойко переносил все эти несчастья из года в год, все эти штормы, каждый из которых оставлял на его теле новые и новые отметины.

Эспера, жена смотрителя маяка, проснулась оттого, что одна из тех бело-голубых молний сверкнула в окне ее спальни достаточно ярко, чтобы осветить на мгновение всю комнату и ту темноту, которую так бережно хранят закрытые веки спящего человека. Эспера ненавидела бури и не могла спать в таких условиях. Той ночью, как только ее и без того неспокойный сон прервался, она сразу же раскрыла свои глаза и резко села на кровати. Она на секунду испугалась, что могла таким действием разбудить мужа, который обыкновенно спал рядом с ней, но, оглянувшись, она поняла, что его в спальне не было. Эспера скрипнула зубами, встала и подошла к окну: давно она не видела бури настолько сильной. Изнутри дома казалось, что остров вот-вот уйдет под воду, но Эспера не боялась бурь, поскольку случались они здесь слишком часто для того, чтобы их бояться. Напротив, она их презирала и ненавидела: больше всего в жизни она ценила покой, тихую мирскую жизнь безо всяких лишних событий, кои могли заставить Эсперу отвлекаться от той жизни, что ей привычна и знакома. Хоть бури и были неотъемлемой частью существования семьи смотрителя маяка, Эспера не могла к ним привыкнуть и потому ненавидела. Так ей было проще. Она посмотрела наверх, на маяк, стоящий в паре десятков метров от дома, — верхушка его, конечно же, светилась. Это отнюдь не радовало Эсперу. Она очень не любила, когда Акций, ее муж, уходил на маяк посреди ночи, тем более такой, как сегодняшняя. Мало того, что ему до сего момента не удалось помочь ни единому кораблю найти путь в ночной тьме и бушующем море, — вероятно потому, что слишком мало в этих краях таких отважных безумцев, которые были бы готовы пуститься в плавание в такую погоду, но Акций всегда говорил, что там может оказаться чужестранец или просто затерявшийся в бескрайних водах кораблик, и он обязан помочь каждому, кто нуждается в его помощи, вне зависимости от того, есть таковые на самом деле или нет, — кроме этого он ведь мог с легкостью оступиться, подскользнуться на мокрой лестнице и свернуть себе шею. Эспера переживала за него почти так же сильно, как и сердилась. Они ссорились накануне, повод был совершенно пустяковый, но внутри у обоих за долгие десять лет совместной жизни многое накопилось. Несмотря на это, она очень волновалась за своего супруга и очень не хотела, чтобы он вот так, не спросив ее, уходил на маяк под покровом ночи, да еще и в столь ужасную погоду. Она не хотела, чтобы он был там один, но ходить за ним, как правило, не решалась. Да и Акций сам был против этого, наверное, он тоже волновался за нее.

Ударила молния, и Эспере стало по-настоящему страшно. Не из-за грозы, — нет, она по-настоящему испугалась лишь потому, что там, наверху, прямо в тот момент находился ее муж, и бог его знает, что может с ним произойти. А она тут, с детьми, которые спят крепким сном и понятия не имеют, каково сейчас ей, каково сейчас их отцу. Она вдруг подумала, что только что раздавшийся звук грома мог разбудить детей, и решила проведать их. В ее голове даже не мелькнуло мысли о том, что подобный грохот раздавался всю ночь непрерывно, однако, каким-то образом ее детям все же удавалось сохранить свой сон, как и ей до недавней поры. Но что поделать: разбуженный штормом посреди ночи материнский инстинкт ни за что не успокоится, пока не убедится в безопасности и спокойном сне детишек. Эспера нащупала свечу, подожгла ее и направилась к их комнате. Дверь в нее была приоткрыта, и Эспера уже было спохватилась, что кто-то из детей мог проснуться и… Она не знала, что могло произойти в таком случае, но ненавистная ей буря, бушующая снаружи, и непроглядная ночная темнота заставляли ее беспокоиться о своих детей на том уровне ее сознания, который был ей неподконтролен. Точно так же переживала за Акция. Дети, вопреки переживаниям Эсперы, мирно спали в своих кроватках. «Опять забыл закрыть дверь» — подумала она. Простояв с минуту в проходе, Эспера наконец сумела оторвать взгляд от спящих детей и со слезами на глазах затворила дверь. О многом думала жена Акция в тот момент: их некогда нерушимый и завидный брачный союз теперь трещал о швам и, хоть и не особенно хорошо в их краях относились к тем парам, что, нарушая данную ими некогда клятву, ссорились и расходились как в море корабли, Тем более, когда у них были дети и тем более, когда это была семья смотрителя маяка. С тем, что их союзу конец, Эспера уже смирилась, однако она никак не могла взять в толк, что же станет с детьми. Да и с ней тоже. Ведь если она уплывет с острова и заберет детей с собой — Акций умрет от горя, поскольку любит он их едва ли не сильнее, чем сама Эспера. Если же она оставит детей ему, то уже она скончается от того же недуга, ибо она твердо знала, что без своих детей жизнь ей будет не мила. Оставлять одного ребенка мужу, а другого себе, Эспера категорически не хотела, потому что она читала великое множество книг и слышала еще больше историй про то, как разделенные в детстве братья или сестры живут и растут порознь, пребывая в великом несчастии, поскольку знают, что где-то там, за морями точно так же живет и тоскует их родственник. Более того, далеко не всегда такие истории заканчиваются счастливым воссоединением семьи, ведь кто его знает, какими могут предстать друг перед другом некогда разлученные одноутробные товарищи. И это все в том случае, если они вообще знают о существовании брата или же сестры и вообще когда-либо смогут встретиться вновь. Нет, Эспера не желала даже думать об этом, ибо такие размышления были слишком уж тягостны для нее. Раньше, разумеется, все было совсем иначе, но… Она отбросила все эти навязчивые мысли, что так упорно приглашали ее окунуться в бездну воспоминаний о былых временах, и твердо решила: хоть сейчас им и приходиться нелегко, она все еще его жена и все еще беспокоится за него, а потому не может спокойно спать или же просто сидеть сложа руки, когда ее муж там, на маяке, борется с ночью и со стихией. Эспера оделась, потушила свечу, сунула огарок за пазуху и дрожащей рукой отворила дверь.

За ту неполную минуту, что отважная жена отважного смотрителя маяка провела на улице, она успела вымокнуть до нитки и натерпеться страху на многие дни и недели вперед. Добравшись до маяка, Эспера первым делом достала свечу, намереваясь зажечь ее, чтобы осветить темное, как сама ночь, пространство внутри маяка, но с превеликой досадой обнаружила, что не взяла с собой спичек. «Акций, конечно же, никогда не освещает себе дорогу наверх» — зло прошептала она и, немного попривыкнув к темноте, начала подъем. Лестница была винтовой и заканчивалась небольшой платформой, откуда и исходил свет. Снизу, однако, видеть его было невозможно, ибо его абсолютно загораживала лестница, так что долгое время Эспере приходилось подниматься строго на ощупь. Ступени, которые едва можно было отличить друг от друга в такой кромешной темноте, в большинстве своем были представлены напрочь прогнившими деревянными конструкциями, в лучшем случае составленными из досок и гвоздей, прочие же ступени, каменные, являлись предшественниками этих гнилых деревяшек и, если какая-либо из них еще была пригодна для того, чтобы наступать на нее, каждый раз, когда нога смотрителя — или его жены, как это было в тот раз, — прикасалась к ней, от ступени отлетало несколько кусочков разных размеров и форм. Так, не без риска жена шла за своим мужем. Шаг за шагом поднимаясь все выше и выше, она несколько раз была на грани того, чтобы оступиться и сорваться вниз. Ступени несколько раз ломались под ее ногами, и каждый раз, когда это происходило, она ловила себя на мысли о том, что ей следует предупредить Акция о новых сломанных ступенях, чтобы он, не дай бог, не оступился. Она все еще злилась на него и сама не могла наверняка решить, шла она наверх затем, чтобы просто проверить своего мужа или чтобы снова поссориться с ним и устроить очередную сцену. Когда наверху наконец показался свет, Эспера была уже совершенно измотана, физически и морально. При этом она продолжала переживать, но уже не знала от чего. То ли она взаправду беспокоилась об Акцие, то ли она находилась в состоянии предвкушения очередной ссоры. Тем не менее мысли о том, чтобы свернуть назад у нее не возникало, да и поздновато было уже для таких мыслей, так что она глубоко вздохнула и преодолела последние несколько ступенек, отделявших ее от платформы, на которой находился ее муж. Еще на подступах к этому рубежу она могла слышать и чувствовать бурю, свистящую и гремящую, но стоило ей подняться, и, прежде чем она узрела наконец своего мужа, в лицо ей ударили ветер и ливень, волосы ее спутались а в ушах завыло. Она насилу сумела удержаться на ногах, но, вероятно, упала бы, если бы не Акций, который подхватил ее и усадил на пол таким образом, чтобы она могла укрыться за ветхой каменной стенкой, что отгораживала платформу маяка от освещаемой им черной бездны. Акций расположился рядом с женой, склонился над женой достаточно для того, чтоб та могла его слышать, и, щекоча бледную и испуганную щеку бедной Эсперы своей большой спутанной и мокрой бородой, прокричал:

— Ну и зачем ты пришла? Тут опасно!

Надо сказать, что Эспера ни разу не бывала на вершине маяка в такую погоду, и потому была до смерти напугана.

— Мне страшно… Акций…

— Я тебя не слышу: ветер! Спускайся вниз! Мне надо следить за огнем!

Только теперь Эспера заметила огромный костер, горевший в самом центре площадки, свет его отражался в нескольких зеркалах, расположенных по разные стороны от него, и был настолько ярок, что каждое из зеркал казалось большим белым светящимся диском, взглянув на один из которых, Эспера на несколько мгновений потеряла зрение и несознательно загородила лицо руками. Акций обнял ее и успокоил. Когда она пришла в себя, сильнейший порыв злости и недовольства охватил ее, она начала колотить мускулистую грудь мужа, вырываться из его объятий и истошно вопить что-то такое, в чем эмоций было больше, чем смысла. Однако главную мысль Акций все же смог выхватить из этого бесконечного потока криков, смешиваемых с завываниями ветра и шумом сильнейшего ливня; мысль была примерно такова: она устала него, от его «неправильного и грубого нрава», от его опрометчивости и черт знает от чего еще. Он силился удержать и успокоить жену, сильно прижимая ее к груди, но холодная и мокрая рубашка его только больше отталкивала Эсперу и только усиливала ее желание вырваться из железных объятий. Вот вдруг Эспера, крича что-то неразборчивое, слезливое и гневное, с такой силой треснула мужа по его упрямой бороде, что он был вынужден, не то от боли, не то от неожиданности, разомкнуть свою мертвую хватку и досматривать неистовую сцену уже полулежа. Огромный Акций снизу вверх смотрел на машущую руками Эсперу, она кричала на него что было сил, но шум бури совершенно заглушал ее речь. При этом они оказались в таких позициях, что на обоих падали желто-оранжевые лучи от огромного, но слабеющего под натиском шторма костра. Эспера топтала ножками, хаотично дергалась, металась из стороны в сторону, то и дело частично пропадая из освещаемой части платформы и чудом не падая наземь от сильнейших порывов; Акций лежал неподвижно. Наконец, она подошла к костру, совершенно не заслоняясь от жара и света, сунула руку в огонь и с немым истошным воплем на устах бросила пылающую головню в мужа, который между тем уже стоял напротив нее, полностью выпрямив свою могучую спину. Уголек и близко не долетел до Акция, но за его полетом никто и не следил: оба сверлили друг друга глаза в глаза. С одной стороны гнев, с другой — страх. Муж сделал шаг в сторону тяжело дышащей жены, но та, плюнув в него последним немым проклятием, убежала прочь — скрылась с платформы. Акций был поражен.

Добрую минуту Акций провел в полнейшем оцепенении, далее он окинул взглядом площадку, будто бы искал Эсперу на ней, был на мгновение ослеплен одним из дисков, превращавших свет от костра в лучи, которые указуют путь всем заблудшим в бушующем море, и ни один из которых сейчас не освещал ошарашенного и растерянного Акция. Костер, между делом, крайне страдал под натиском разбушевавшейся ночи. Смотритель наконец пришел в себя и, более машинально, чем осознанно, отправился спасать и поддерживать умирающее пламя. Поскольку процедуру эту он проделывал уже великое множество раз, Акций мог совершенно отдаться тем мыслям и чувствам, что теперь овладевали всем его естеством. Ему действительно было над чем поразмыслить, и, если кто другой нашел бы затруднительным размышление в таких условиях, Акцию же такие условия были не страшны, ибо многие годы он занимается своим делом, и потому нет для него лучше места для раздумья, чем этот полуразрушенный ветхий маяк. К тому же внутри у Акция собиралась буря много сильнее и страшнее той, что терроризировала остров, море и маяк. Так, он ухаживал за костром и думал: «Когда все началось? Когда все пошло не так? И что? Неужели… Я знал, что этот момент однажды наступит, наверное, но чтобы сейчас… Ха-ха-ха!» И как только он засмеялся, закидывая в тот же момент очередное полено в спасенный им костер, ужасающей силы порыв ветра сбил Акция с ног, и он, к своему великому несчастью, всей громадой своего тела грохнулся прямо в костер. Несчастье его заключалось не в том, что он упал прямо в огонь, из которого он, к слову, сразу же выпрыгнул, а в том, что аккуратно сложенный костер был теперь совершенно разрушен: горящие поленья разлетелись по всей площадке, а пламя значительно ослабло, большей своей частью обратившись в огромный сноп искр, который за жалкую секунду был уничтожен ветром и дождем. Акций едва не плакал, озираясь по сторонам и оценивая масштаб бедствия. Он понимал, что теперь свет маяка издалека заметить будет невозможно и что, если он в ближайшие секунды не восстановит огонь, спасать будет уже нечего. Смотритель очертя голову бросился голыми руками собирать пока еще горящие головни и поленья и складывать их в кострище; проделывая эту работу, он все продолжал думать о своей жене и состоявшейся с ней ссоре, только теперь им овладевали некое раздражение и страх, вызванные таким неудачным обстоятельством, как разрушение оберегаемого им костра. Жар и боль Акций совсем не чувствовал: внутри у него все ныло и горело гораздо сильнее. Он не желал мириться с мыслью о том, что между ним и его женой отныне пролегает пропасть, но… Быть может, осталось еще что-то такое, что укажет путь через нее, что послужит маяком… Дети?..

Яркая вспышка осветила площадку, крыша маяка и стропила, защищавшие огонь от ветров, дождей и снегов на протяжении многих десятков лет, воспылали и рухнули — удар молнии они выдержать оказались не в силах. Горящие доски и щепки посыпались прямо на Акция, на оберегаемый им костер, но большая их часть потухла прежде, чем успела долететь до пола. Сильнейший порыв ветра вперемешку со шквалом дождевых капель обрушился на площадку маяка. Раздался гром.

— Костер! Костер! — вскричал Акций, будто ожидал, что костер ему ответит. — Свет! Нет!

Беспорядочно повторяя эти слова, словно мантру, смотритель побежал к умирающему костру, выставил одну ногу вперед так близко к пламени, что не будь его брюки насквозь пропитаны водой, штанина бы обязательно загорелась, и нагнулся над костром, распахнув свою рубаху и раскрыв ее таким образом, чтобы защитить огонь от льющейся с неба воды. Его мускулистую грудь ласкали языки пламени, не то благодаря своего спасителя, не то отчаянно пытаясь его поглотить. Волосы на ней в миг обгорели, и кожа, быстро обсохнув, начинала плавиться и болеть.

Сохранить свет… Маяк… Может быть…

Эспера, разумеется, увидела, как молния ударила в самую верхушку маяка. В это время она направлялась домой, проклиная своего мужа и обещая сбежать от него вместе с детьми, но, стоило ей развернуться, с целью снова подняться наверх и забрать свои слова назад, как она увидела вспышку и обомлела. Будто сам Юпитер, Зевс или кто еще услышал ее проклятия и решил вмешаться, и своей громовой стрелой поразить неугодного и непутевого, треклятого и некудышного, безответственного и никчемного мужа. Крича и спотыкаясь, Эспера побежала к маяку. Раздался гром.

Эспера… Дети… Люблю… Но может быть…

Мысли и боль, огонь и Эспера — все перемешалось в нем тогда. Кожа на груди уже совершенно обгорела и местами оголила красные напряженные мышцы. Костер, между тем, продолжал гореть, но разгореться так и не сумел.

Маяк…

Маяк рухнул. Разбили ли его основание варварские волны, снес ли его стены кощунственный ветер, ударила ли в него последняя молния — ни смотритель, ни его жена этого не заметили. Сначала осело его основание, и в следующую секунду маяк накренился и рухнул. Среди черных обломков, кирпичей и досок, медленно летевших вниз, Эспера видела своего мужа, Акция, смотрителя маяка, что, окруженный горящими поленьями, кометой падал на землю. Эспера на коленях наблюдала за его падением.

На следующее утро к острову пристала небольшая барка. Моряки разгребли остатки маяка и помогли вдове похоронить своего мужа и их спасителя. В тот же день Эспера вместе с детьми покинула остров, оставив на нем лишь дом, руины маяка и того, кому это все принадлежало. С тех пор остров необитаем. Однако говорят, что весной, в пору самых страшных и опасных бурь, в хаосе которых из года в год пропадает великое число кораблей больших и малых, с того самого острова продолжают озарять темноту и мглу слабые желтые лучи рухнувшего однажды маяка, указывая всем заблудшим и отчаявшимся путь к спасению своих тел, душ и суден. Быть может, Эспера возвращается туда временами, чтобы продолжить дело своего погибшего мужа, а быть может…

Впрочем, всякое может быть…