Глава 1. "Первая осенняя гроза". (Глава 2)

Крупные капли холодного дождя стучали по пластиковым окнам просторного кабинета, погруженного в полумрак, несмотря на то, что обычно в это время на улице еще было светло. Грозовые тучи сгущались, плотным покрывалом скрывая за собой бледное хилое солнце. Он сидел, откинувшись на спинку своего неудобного кресла на колесиках, сцепив руки в замок на груди и закинув длинные стройные ноги в тщательно начищенных черных туфлях на деревянный стол, заваленный документами, ведомостями, фотографиями и обгрызенными желтыми карандашами. Взгляд его утомленных карих глаз скучающе блуждал по кабинету, выхватывая из темноты очертания горшка с фикусом, тикающих на стене в такт дождю часов и календаря. Двадцать четвертое сентября две тысячи пятого года. Первая осенняя гроза в этом году, и она уже разыгралась не на шутку. Что-то смущало его, заставляло беспокоиться без повода и нервничать. Если бы у него была семья, которая ждала его дома, он бы уже давно подорвался с места и поехал туда, слушая свое плохое предчувствие, но одиночество освободило его от этого стресса. Вздохнув, он поднялся со скрипящего кресла, одернул на себе идеально выглаженный пиджак, поправил галстук и, последний раз кинув взгляд на настенный календарь, провел рукой по каштановым волосам, подхватил портфель и вышел из кабинета.
— Виктор! Куда вы в такую погоду? — благодушный охранник тревожно посмотрел на него вопросительным взглядом.
— Решил внезапно сменить наскучившую обстановку. С делами завал, а все равно не хватает чего-то интересного. Я еще вернусь. — Его голос был глубоким и мягким, как красный бархат, но в его тоне скользила ироничная усмешка, присущая молодому человеку.
— До встречи, детектив.
Дверь отделения полиции захлопнулась за ним, и свежий ветер резко дунул в лицо, хлеща по щекам и раздувая уложенные утром волосы. Виктор перешел дорогу и направился к бару неподалеку. Как предусмотрительно, что он был расположен именно рядом с местом его работы. Он уже чувствовал тепло виски, разливающееся по телу, и поспешил по тротуару, стараясь не забрызгать каплями грязи дорогой костюм.

Центральная больница Ярославля была до отказа забита людьми. Кто-то просто прятался от разъяренной погоды, а кто-то ждал свою очередь в кабинет к тому или иному врачу. Как всегда это бывает, суматоха царила и здесь: отовсюду доносились чьи-то громкие восклицания, беспокойные посетители слонялись по коридорам, проталкиваясь мимо прячущихся от грозы горожан, прикрикивали на загораживающих проход, кашляли, закрывая платками рты и раздраженно пытались прочесть названия лекарств, выписанные врачами на пожелтевшем бумажном листке.
— Женщина, вы не по талону, поэтому идите в конец очереди! – громко кричала одна из стоящих перед кабинетом, табличку на котором сейчас загораживала чья-то мокрая голова.
— У меня ребенок с температурой, пропустите! – кричала ей в ответ другая, грубо проталкиваясь к двери.
— Оксана, успокойся, это нельзя трогать! – резко одергивала свою непоседливую маленькую дочь третья.
В общем, в коридорах находиться было невозможно, но русским людям к подобному было не привыкать. Светлана Лисичкина работала здесь психиатром. Ей было проще, потому что ее кабинет находился на втором этаже в самом дальнем углу, где было не так много людей. Время подходило к обеду. Женщина выключила ноутбук, завязала свои кудрявые светлые волосы, которые не доходили до плеч, в хвост и сняла белый больничный халат, пахнущий цветочными, но немного резкими, духами. Несмотря на то, что ей было уже почти сорок лет, она сохранила свою красоту. На ее молодом лице всегда сияла добродушная и покровительственная улыбка. Ее фигура до сих пор завораживала всех мужчин, которые оборачивались ей вслед, когда она проходила мимо них по больничным коридорам. Но Светлана четко давала всем понять, что с ней лучше не связываться. Она задумчиво посмотрела в окно. Погода была ужасная, но женщине она нравилась. В ней чувствовался какой-то домашний уют, но в то же время и что-то таинственное, мрачное, даже недоброе. Светлана не стала об этом задумываться, а просто вышла из кабинета под красивым номером «двадцать два», закрыла его и пошла в ординаторскую на обед — в кафе по такой погоде идти было бы абсолютно невозможно.
По пути она проталкивалась среди посетителей, больных и здоровых, которые кивали ей головами и изредка произносили слова приветствия. Наконец, выйдя из этого потока, она зашла в кабинет, где находились все ее вещи. Это была большая и светлая комната, освещенная люстрой так ярко, что непогода за окном, казалось, отступила, и солнце снова сияет, раскрашивая все вокруг золотистыми лучами. Из потрепанной кожаной сумки Светлана достала мобильник-раскладушку и позвонила
своей дочери.
— Анечка, закрой дома все окна, на улице начинается гроза.
— Хорошо, мама, — звонкий тоненький голосок родного ребенка заставил Светлану нежно улыбнуться.
— Я люблю тебя.
— И я тебя.
Светлана отключилась. Дочка — самое дорогое, что у нее есть. И пока ей всего лишь десять лет, о ней нужно заботиться со всей возможной любовью, до того момента, как она не повзрослеет и не улетит в обманчивый новый мир взрослых и их проблем с каким-нибудь отбросом общества, вроде старшеклассников, которые вечно дразнят ее подругу – беспомощную и забитую Нюту. Она, Светлана, предупредила учительницу Ани, что, если ее дочь хоть кто-нибудь обидит, то вся вина падет на нее, Елену Тибаеву. На взгляд Лисичкиной, та была далеко не из самых приятных женщин,
да и в преподавательских способностях Елены она сильно сомневалась, однако, Аню в школе никто не обижал.
Светлана достала из сумки свой обед и начала не спеша есть холодные овощи, теперь больше похожие на застывшее желе, смотря в окно на свою любимую погоду и размышляя о том, что на этот раз предвещает разыгравшаяся гроза.

— Паша. Паша! Уткин, черт бы тебя побрал!
Он вздрогнул, услышав резкие звуки металлического голоса, прорезающие сложившуюся вокруг него подозрительную тишину, и понял, что заснул прямо на своем рабочем месте.
— Я, меня, простите, не хотел, не специально, больше не…
— Соберись и допиши уже свою статью, наконец, щенок ты писклявый. — Начальник пренебрежительно посмотрел на Павла Уткина и чуть не сплюнул на пол от досады, но каким-то чудом сдержался и вынужденно проглотил слюну, поморщившись и отвернувшись.
В окне бушевала гроза, деревья беспомощно шелестели опадающей листвой и клонились к земле, в открытое окно задувал ветер, и оттого дверь за начальником редакции закрылась с еще более громким стуком, чем предполагалось. Уткин со вздохом уронил голову на руки и почему-то разозлился. Да, с какой стати этот старый мужлан орет на него и требует писать какую-то статью, которую все равно никто и никогда не прочитает? От несправедливости Павлу захотелось написать лучший отчет о прошедшей в Ярославле акции против курения, но проблема была в том, что он совершенно не обладал писательскими навыками. Он сам не понимал, как все еще работал в этой жалкой газетенке, но всеми силами держался за место, считая себя достойным лучшего — мания величия не позволяла ему быть о себе плохого мнения. Павлу всегда хотелось доказать свое превосходство, поэтому он брался за любую работу, но выполнял ее даже хуже, чем просто посредственно. Хотя в эффективности своего труда он всегда склонен был обвинять низкую зарплату.
Встав со стула, Уткин пошел к кулеру, небрежно схватив со стола смятый пластиковый стаканчик с отпечатками его пальцев, налил туда холодной воды до краев, но, возвращаясь к рабочему месту, запнулся о ножку стола и, пытаясь удержать равновесие, вылил на себя всю воду, попутно зацепившись ремнем за находившуюся рядом дверную ручку. На груди расплывалось холодное мокрое пятно, ушибленная рука сжимала уже пустой пластиковый стаканчик, а пряжка ремня отскочила и теперь валялась в стороне. Шипя от обиды на самого себя, Уткин поднялся с пола и влажными салфетками попытался скрыть мокрое пятно на голубой рубашке. Осознав тщетность своих стараний, разорвал салфетку и бросил на стол. Ему осточертела эта работа в газетке, издающей желтую прессу, осточертел начальник, плохая погода, своя собственная неуклюжесть и невезение.
— Уткин! — За дверью раздался голос начальника, уже подходившего к кабинету Павла, который сейчас лихорадочно прибирал устроенный им самим бардак, но отчего суетился, еще сильнее ухудшая обстановку. — Звонили, для тебя есть работа.