Уник (Глава 1)

Уник
Я, Уник, совсем новый мусорный бачок, ещё маленький и маловместимый. Как и все новенькие урночки, я появился на свет после того, как мама с папой поженились. Меня вырезали из верхней части моего отца. Эдик – начальник мусорной службы вырезал. Наш Биг Босс. Он, как Харон – посредник между миром людей и миром урн. Мама говорит, что они с папой наблюдали, как я появлялся на свет из их материала, как и многие молодые семьи, выждавшие очередь на малыша. Биг Босс задал специальную программу компьютеру, и у меня появились рот, нос, глаза, уши, руки, ноги, то есть четыре маленьких колесика вместо ножек. Мы не ходим, мы ездим. И покатилось.
Я родился в семье мусорных урн. Да-да, мусорных урн. Урночек для отходов, каких в каждом городе пруд пруди. Я серый цилиндрический жестяной мусорный бачок на колёсиках, серый с откидной крышечкой на петельках. У нас у всех мусорников есть крышки и колёсики. Под крышки мы собираем отходы, которые необходимы нам, чтобы жить и расти. С колесами наша жизнь хоть чуточку приобретает разнообразие и уверенность. Если бы не колеса, то шансов выжить у таких как я, было бы пятьдесят на пятьдесят. Людской мир огромен и жесток. Хотя люди, в основном, порядочные и добрые существа, но попадаются и отмороженные экземпляры. Наш учитель, господин Мо, рассказывает на уроках о том, как выжить в этом прекрасном и ужасном мире. Господин Мо учит нас служить людям, потому что мы создаемся человеком для его блага, для его здоровья и комфорта. Мы делаем мир чище, отвечаем за чистые улицы, дома и офисы. Это смысл нашей жизни. Нашей с людьми жизни. В общем, мы — мусорщики. Это наша судьба, и мы должны гордиться тем, что делаем. Делать это высоко подняв крышку.
Мои родители — урны для бумаги и для пластика. Сантиметров семьдесят и восемьдесят в высоту и тридцать — сорок в диаметре. Такие же серые, неброские, каких множество.
Мама с папой работают на центральной площади, шныряют туда и сюда на виду у прохожих на случай, если им нужно будет что-то выбросить. В основном, люди подзывают, чтобы бросить фантики, палочки, стаканчики, но есть и те, кто бросают мимо или специально на землю. Благодаря нам улицы чисты. Мы всегда на страже. Я буду продолжать дело моих родителей. Это я усвоил.
Я учусь в школе «obey». Это не от слова «убей», а от слова «obey», что значит, подчиняться, покоряться.
Вообще, я не могу долго сидеть на одном месте. Наверное, я, как мама с папой, мне хочется лететь, как ветер, увидеть мир или начать скорее работать. Учитель говорит, что нам надо набрать массу, за счёт того, что мы пишем лекции на уроках и дважды за восемь часов занятий буквально поглощаем эти записи, то есть закидываем в себя. За два года мы должны будем стать крупнее и встать на биржу труда к Эдику. Эдик — человек, наш царь и бог, наш работодатель. Он распределяет, кому, где работать, кому, кого подменить, кому родиться, а кому уже пора на покой. Эдик — хороший друг кому-то и тот, кого опасаются старые мусорщики.
Живём мы в подвалах и цоколях зданий. Наши квартирки — это встроенные подсобки. Каждой семье по четыре квадрата. Мы ночуем в них. Нам хватает. Когда мама с папой дежурят ночью, раз в неделю, я ночую дома один. Я не боюсь. Почти.
– Уник, ты готов, милый?
Мама спешит на работу. Меня надо проводить в школу через две улицы.
– Мам, я могу сам доехать. Я уже не маленький.
– А какой же? Давай живее. Выходим.
Папа уже уехал. У него сегодня было ночное дежурство, и он остался работать в день за товарища. Папа любит работать. Может, если он наберёт массу, подрастёт еще немного, мы заведём ещё одного малыша. Только это секрет. Я послушал разговор родителей. Им мало меня.
По дороге мама несётся, как ветер. Как ловко она объезжает потоки людей, машин. Вау! А я так смогу когда-нибудь?
Если бы она не держала меня за руку, я бы потерялся. Я, вообще, медленный.
Урок.
– Кто мне перечислит основы чистых улиц?
Господин Мо – некрупная мусорная корзина, темно-красного цвета. Некрупная, но широкая, потому что у него четверо своих детей, троих он уже пристроил в разные человеческие фирмы. Они – урночки для бумаги, красивого красного цвета, не то, что у меня. Четвёртый его сынок, выскочка, учится со мной в одном классе.
– Уник, перечисли, пожалуйста.
Я перевёл взгляд с окна на учителя. Если честно, я прослушал лекцию и его вопрос. Я мысленно находился не на уроке, а где-то далеко. Я воспроизводил по памяти мелодию, которую слышал утром из открытого окна машины. Красивая машина. Синяя с красными полосами вдоль дверей, а из окна лилась чудесная музыка. Женский голос мелодично тянул грустные слова. Кажется, она прощалась с любимым и была в отчаянии. И почему-то эта песня до сих пор не выходила у меня из головы.
– Уник, я жду, – повторил господин Мо, требуя ответа, которого я не знал. На моем листке была нарисована синяя машина с красными полосками. Ребята тянули руки, а Вьюнок – сынок учителя, изнемогал от желания блеснуть знаниями.
– Это все, что ты сегодня поглотишь? – ровным, недовольным тоном осведомился учитель. – Это ты в окне увидел? – указал мне на моё художество господин Мо.
– Утром видел, – ответил я, опустив глаза.
– А лекция прошла мимо тебя.
– Извините, я не специально.
– Я не стану повторять этот урок. Ты должен будешь подготовить материал с родителями дома. Надеюсь, они хорошие педагоги.
Я промолчал, устремив взгляд в пол. Родители работают. Вряд ли они поймут, если я попрошу их мне диктовать ночью лекции. Ребята смотрели на меня с укором, а Вьюнок высокомерно ухмыляясь. Мне было стыдно, но волнующая мелодия не уходила из моей головы. Она проникла под крышку и заполнила мое подсознание каким-то образом, хотя меня должна заполнять лишь бумага и информация о моей будущей жизни.
– На кого ты хочешь быть похож, Уник? – спросила как-то одноклассница Офея на перемене.
– Я не знаю, – неуверенно пожал плечами я.
– Ну, брось! Как не знаю? Не задумывался? Например, как родители или господин Мо, – пыталась подсказать другая одноклассница Лия.
– Учитель Мо очень важный, умный, у него большие связи, – добавила Офея…
– Да, он знает все о нашем мире. Чтобы жить долго и быть полезным, – добавил Мусик, узкоглазый, тонкоротый серый бачок.
– Я буду такой, как моя мама. Буду работать в офисе на крутого важного босса, – заявила Офея, маленькая пластмассовая серенькая корзина.
– Как Биг Босс Эдик? – уточнила Лия.
– Нет, мой Босс будет важнее. Биг Босс мне будет нипочем, – задрав брови от важности, пробормотала Офея.
– Уник, будет, как его папа. Жестяная серая урна. Значит, на улице. Кто твой папа, Уник?
– Урна для бумаги, – простодушно ответил я.
– Ну вот, как папа, – сделала вывод Лия.
– Почему, как папа? Может…
– Как мама? – предположила снова Лия.
– Может, не на улице, а например, в театре или …на радио – смущенно произнес я.
Все залились звонким разнотонным смехом. Ухахатывались. Лия даже не удержалась на колёсах и свалилась назад.
– На радио, – выдавила сквозь смех Офея.
– И вовсе не смешно, – обиделся я, – нельзя судить по родителям. Нельзя судить по внешности. Вы все …
– Да, видно ты вообще не слушаешь учителя Мо. Он же готовит нас к жизни в реальном мире, а не в твоём сломанном воображении. Все мы нужны людям для чистоты и здоровья. Быть полезным обществу – наше предназначение. Иначе не выжить, – провел курс лекции Мусик.
– А откуда вы знаете, что учитель Мо говорит правду? Он судит по себе. Он говорит нам то, что говорили ему. Он думает, это закон жизни. А я вижу иначе, – распалился я, не зная, как выразить свое несогласие со всеми.
– Тогда у тебя проблемы, – заключил Мусик, ухмыляясь.
– Со зрением, – продолжила Офея.
– Нет, проблемы покрупнее. От тебя избавятся, – договорил одноклассник.
С тех пор я не понимал себя. Меня затапливало море ощущений, волны звуков высоких и низких, ритмичных и протяжных, весёлых и грустных. Слова на те мелодии рождались сами собой, независимо от меня, от того, занят ли я или свободен. В основном, слова о том, как я несчастен, о том, что я далеко, не там, где должен быть. На уроках я писал тексты, не под диктовку господина Мо о жизни на чистой планете, а о любви, тоске или о счастье. Тексты, горячие, как пирожки из печи. Я выплескивал их на бумагу и съедал с удовольствием, чтобы никогда не забывать. В итоге я совсем не усвоил год учёбы в школе мусорщиков. Учитель Мо вызвал моих родителей к себе.
– Наверное, вашему сыну тяжело пока воспринимать информацию. Он, как бы это сказать…
– Что с ним не так? – взволнованно произнесла мама.
– Успокойтесь, пока это не приговор, но…
– Не тяните, учитель, – не выдержал папа.
– Он, скорее всего, запаздывает в развитии. Рассеян, невнимателен, невосприимчив к новой информации. Он не говорил о своих проблемах в обучении?
– Нет, ничего. Мы думали, все хорошо. Мы много работаем. Нам некогда заниматься его образованием. Он же здесь.
– Я понимаю, но ему придётся проучиться я ещё год в нулевом классе. Хорошего мало, но может, он дойдёт к следующему году. Пока вам придётся заниматься с ним самим.
– Но как? Мы служим обществу.
– Это прекрасный живой пример. Это наглядно покажет ему, для чего мы живём. Больше говорите с ним, задавайте наводящие вопросы, чтобы добиться логичных ответов о важности сосуществования форм жизни на земле. Развивайте в нем интерес к обучению. Иначе вашему мальчику будет туго, вы же понимаете. Не закончит школу. Не сдаст экзамены. Не устроится на работу. Не будет нужен никому и попадёт на утилизацию.
– Не говорите этого, прошу вас, – трясущимся руками всплеснула мама и закрыла лицо в отчаянии.
– Мы поняли серьёзность положения, господин Мо. Мы постараемся исправить его, – послушно кивал головой папа. Вид у него был потерянный.
– Что нам делать с нашим Уником, Бум? Мы назвали его Уником. Думали, он будет уникальным мусорщиком, умненьким и успешным. Бум, за что нам такое наказание?
– Не спеши с выводами, жена. Он наш уникальный и умный мальчик, и ничто не в силах это изменить, – гордо говорил папа, обнимая жену.
– Дай то Бог. Дай то Бог, – утирала слезы мама.
Озадаченная пара последовала домой к сыну. Сегодня был выходной. Нужно было провести его с сыном.
Я был дома. Мне нельзя было выходить одному, я был ещё мал и несамостоятелен. Пользы от меня ещё никакой, значит, не стоило мешаться под ногами.
– Мам, пап, я сочинил музыку. Послушайте.
И я начал мычать и петь свою грустную песню о несправедливости жизни. На втором куплете меня остановила мама.
– Стоп, стоп, это ещё что такое? Зачем?
– Мам, правда хорошо получается?
– Что хорошо? Слова?
– Это песня, мам. Я сам сочинил.
– Зачем? Это школьное задание?
– Нет. Я придумал это сам.
– Бум, я не понимаю. Для чего он тянет слова?
– Где ты слышал эту песню? Она тебе понравилась? – подключился к опросу отец.
– Я сам, – вздохнув, снова ответил я.
– Уник, ты сочиняешь песни на уроках? – недовольно спросил папа.
– Нет, они в моей голове постоянно.
– В твоей голове должна быть мысль о работе. О будущем, если ты хочешь жить, – разразилась в тихой истерике мама.
– А петь в нашей жизни нельзя? – попробовал я отстоять свои идеалы.
– Зачем петь? Смысл? Ты скоро будешь мусорщиком. Ты должен грезить об этом.
– Мам, а ты никогда не пела? Ты хотя бы слышишь иногда музыку?
– Слышу. Музыка для людей, сын. Песни поют люди. Мы сотворены для других целей. Мы должны ненавязчиво быть у людей под боком, и все. Как ты не можешь это понять?
– Я могу быть музыкальной урной.
– Это не нормально, сынок. Если бы людям было это нужно, они бы давно встроили в нас музыкальные чипы. Папа бы пел, я бы пела и ты. Но у них уже есть музыкальные центры и айподы, и телефоны с функцией музыки. У всего в мире свое место. Усвой уже свое. Будешь мешаться под ногами, попадёшь в немилость к ним, а вскоре в утилизацию.
– Дорогая, он не знает, что это такое, – отчаянно выдохнув, добавил папа.
– Утилизация – это когда от тебя избавляются, как от хлама, бросают в огромный черный контейнер, что перерабатывает железо, и тебя больше нет.
– Сынок, мама говорит, что нам не дотянуться до звёзд. Они слишком высоко. Поэтому нужно быть хорошим специалистом на своём уровне.
Я ничего не ответил. В глазах застыла обида, непонимание. В жестяной маленькой душе яро бурлила обида. Я еле сдержал дребезжавшую от негодования крышку. Сдержал. Мне нечего было им больше сказать. У них было другое видение мира. Мои родители – мусорщики. А я точно понимал, что не хочу идти по их стопам. Хотя бы потому, что они рады никчемной своей судьбе и желают того же своему сыну.
Неужели никто до меня не мечтал? Неужели никто не заглядывал выше своего носа? Над нами действительно звезды. Они поют и танцуют. Они живут свободно и счастливо. Вот о каком счастье я толкую. О ярком, громком счастье.
– Уник, не тормози.
Мама тянет меня за собой по Кристальному проспекту. Мы летим на всех парах на площадь Звёзд, на лучшую в мире мамину с папой работу. Возможно, и мою в будущем.
Папа работает на правой стороне, катается, обгоняя людей и бдительно поглядывая на руки прохожих, кому нужно бросить бумажку.
– Не пялься, сын. На людей надо смотреть отрывисто, не постоянно. Стой и смотри на нас.
Мама набрала скорость и понеслась на всех парах к парочке на лавке. Они раскупоривали мороженое. Полиэтилен по ее части. Если это полиэтилен или пластик. Она встала по правую сторону от людей с мороженым. Не глядя им в глаза. Как бы невзначай. Парочка бросила обертки в серую урну, и продолжили милое общение. Мама хотела было поехать дальше. Вдруг резко встала. Крышка начала подпрыгивать. Мама поменялась в лице и начала искать глазами папу. Папа увидел и рванул к ней, я тоже. Что это такое? Я впервые так испугался.
– Мама, мама… – завопил я очень громко на подъезде к ней.
– Не кричи, – приказала мама.
Папа открыл свою крышку. Мама выплюнула фантики так, что папа их поймал в себя.
– Не волнуйся, это не страшно, – объяснил папа. – Маме попалась не полиэтиленовая обёртка, а бумажная. Мама выплюнула её мне. Поэтому мы тут в паре и работаем. Её организм отторг бумагу. Она переваривает только пластик и полиэтилен. Бумага, картон – это моё дело.
– Ей не больно?
– Нет, неприятно немного, – призналась мама. – Ты привлёк ненужное внимание. Надеюсь, никто не пожалуется, – отвела меня в сторону мама. – Стой здесь, пожалуйста. Нам с папой надо работать. И не привлекай ничье внимание. Будь невидимкой. Хорошо?
– Хорошо, – недовольно, вздохнув глубоко, сказал я. Мама с папой переглянулись. Они не верили, что я сдержу слово. И правильно.
Не прошло и десяти минут бесполезных наблюдений, как моим вниманием завладел большой уличный экран. Огромный экран включился. На нем отобразился цветной эквалайзер, и по всей площади полилась чудесная громкая музыка. Классическая музыка. Имена композиторов, авторов этих волшебных шедевров, я слышал впервые, но запомнил на всю жизнь. Чайковский, Рахманинов, Мусоргский. Особенно Мусоргский. Фамилия до боли родная. Может, он тоже был из семьи мусорщиков? Надо бы узнать о нем побольше.
Музыка заполняла воздух Кристального проспекта и нашей площади. Ею дышал каждый прохожий и каждая собака задирала нос выше, вдыхая глубже аромат чуда. В воздухе летала весна, тонкий запах цветов, альпийской свежести, временами нотки черемухи и акации и морской бриз, пронизывающий душу насквозь. Даже фонтан струил в такт Мусоргскому и Чайковскому. Даже девочка, которая только сегодня надела роликовые коньки, в пять минут, словно на крыльях вальса, стремительно закружилась вокруг танцующего фонтана. Она была вдохновлена и счастлива. Она пела. Я был вдохновлен и бескрайне счастлив. Неужели мама с папой не чувствуют похожих эмоций. Неужели их не трогает атмосфера счастья, как меня и человека.
Я не заметил, как покатил к счастливой девочке и принялся кружить с ней вместе вокруг фонтана. Я старательно переваливался то на одну сторону, то на другую. Накренялся, кружился и мычал мелодию. Я протянул ей свою шлангоподобную руку с шестью пальцами. Она схватилась за нее и широко мне улыбнулась. И мы полетели, чередуя правые и левые колеса, наклоняясь то влево, то вправо. Мы сочиняли новый танец и новую песню.
На очередном повороте нашего танца возникла недовольная женщина. Она была высокой и изящной. Она была в персиковом строгом костюме, выглядела недовольной. Моя новая знакомая попыталась остановиться и упала на колени, ободрала руки. Я не успел среагировать, я был увлечен яркой, негодующей особой. Увидев, что моя подруга на брусчатке, я попытался ей помочь. Но женщина, яростно сморщив нос, оттолкнула меня с такой силой, что я свалился на бок и покатился по площади. Ощущение скверное. Будто внутри у меня все перемешалось: бумажки, которые я употребил утром, эмоции, бурлившие во мне еще минуту назад, наставления родителей, предостережения учителя Мо – все смешалось и кружилось. Из меня вывалился полупереваренный завтрак. Подъехали мои родители.
– Сынок, что ты натворил? – в полголоса прошипел папа.
– Уник, это перебор! – прошипела следом мама.
– Это немыслимо! Это, действительно, перебор! – запротестовала, задыхаясь от негодования, женщина. Она поднимала с брусчатки дочь и злобно шипела на семью мусорщиков.
– Простите, ради Бога, это ошибка. Наш сын еще мал. Он не совсем понимает действительность, – затараторила мама, не поднимая глаз с брусчатки.
– Это ваш некудышный отпрыск? Я буду вынуждена позвонить, куда следует, чтобы улицы тщательнее контролировались соответствующими структурами. Разве можно выходить на работу с ребенком? А?
Женщина была вне себя от негодования.
– Простите, еще раз, этого не повториться, – смиренно опустил взгляд папа. – Не стоит никуда звонить. Это в первый и последний раз.
– Научите своего ребенка соблюдать дистанцию. Чистота – залог здоровья. Не так ли?
– Да, безусловно, – закивал папа, но был готов провалиться от стыда. – Чистота для вас, мусор для нас. Мы знаем. Мы объясним. Нам пора. Всего доброго, госпожа.
Папа сильно схватил меня за руку и поволок прочь, на другую сторону площади. Всю дорогу он молчал, объезжал прохожих и, наверное, хотел провалиться сквозь землю. Мама нас догонять не стала. Она продолжила работать. Хоть кто-то должен быть на виду. Хоть кто-то должен быть на страже чистоты. Это и к лучшему. Не хотелось бы выслушивать мамину зверскую истерику сквозь зубы. Мне сейчас хватит и папиного серьезного разговора. Все, приехали. Папа уставился на меня. Минуту внимательно смотрел, выбирал слова. Что еще он может мне сказать?
– Сын, ты огорчаешь нас с мамой. Каждый день все больше. Вот уже завтра из-за тебя у нас на работе будут проблемы. А мы на хорошем счету у начальства. У нас хорошая репутация, положительные характеристики, послужные списки. А ты, сынок? Что ты творишь?
– Папа, но музыка…
– Музыка ладно, я слышал. Но речь о девочке. Зачем ты подошел к ней? Нам нельзя прикасаться к людям. Мы – уборщики. Ты понимаешь, что люди и мы, не можем дружить? Это укладывается в твоей пустой голове?
– Да, я нечаянно. Когда я слышу музыку, я не владею собой. Я постараюсь пресекать такие порывы. Расстояние. Дистанция. Субординация.
– Видишь, ты не глупый, сын. Ты способный малый. У тебя блестящее будущее в нашем деле. Соберись.
Отец радостно потрепал меня по крышке. Его жесткие прутки пальцы ритмично, поочередно простучали по поверхности моей ребристой крышки. Неожиданно для себя я услышал приятные звуки, похожие на музыку. Я чокнутый! Я помешался на запретном. Что я за существо! Стоит мне что-то запретить, как я тут же делаю то, что мне запретили. Я просто ходячая проблема. Ничего не могу с этим поделать. Но я обещал папе, что постараюсь это изменить. Опять запрет. Уник, держи себя в руках. Ты же способный. Папа похвалил тебя сегодня. Даже после того, что ты наделал. Папа видит во мне толк. Верит в меня. Я не должен его подводить.
После двухчасовых нотаций мамы дома мы успокоились и заснули почти в полночь. Было решено на работу с собой меня больше не брать. Мама раздобыла у соседей, семьи Мусика, лекции: «Основы чистых улиц. Основы чистых домов. Офисов. Чистота – залог здоровья. Человек – друг – босс. Человеческий ребенок – источник опасности. Улица и проблемы» – целая кипа лекций. Он что, копит их? В рамочку дома ставит эти бумажки. В общем, я вынужден остаться дома и переписывать эти лекции. Выучить и рассказать эти основы вечером родителям. Отец оставил мне немного картона и пару листов бумаги, чтобы я подкрепился. Я – бумажник, как отец.
– Мусорщик должен быть рядом с человеком, но не путаться под ногами. Мусорщик – опора и защита человека от загрязнений. Источники загрязнений для человека: коробки, обертки, пакеты, баклажки, баночки (алюминиевые, пластиковые, стеклянные), тряпки, железки, деревяшки и т. д. Бытовые отходы…
Вдруг, послышался еле различимый звук. Приятный, тонкий звук. Звук колокольчика. Прекратился. Я прислушался. Ждал его снова, но его не было.
Мне показалось. Снова мое больное воображение, – пронеслось следом внутри меня. Я продолжил писать.
– Бытовые отходы…
Только я начал писать, как колокольчик снова задребезжал. Звук шел с улицы, откуда-то издалека. Красивый, тонкий, короткий. Потом колокольчик звучал долго, с переливом. То ритмично, то замедлялся. Я не мог больше сосредоточиться на учебе. Мной овладела музыка. Бесполезно стараться, я ловил мелодию. Надо открыть дверь, так будет лучше слышно. Открыл. Кто-то звонил в колокольчик. Кто бы это мог быть? Что за шоу? Я пошел на звук. Невозможно было противиться любопытству. Интересная странная музыка. По мере приближения к источнику звука я понял, что это не колокольчик, а кто-то отбивает ритм на барабане. Так ловко. Так профессионально. Я катил опасаясь, оглядываясь, к подземному переходу. Музыку отстукивали там. Я скатился по пандусу, оказался внизу. Здесь звук был просто оглушительный. Музыка вылетала из-под палочек уличного музыканта, парня лет восемнадцати. Она вылетала и врезалась в пустые стены, в высокий потолок подземки, окутывала каждого, кто проходил, кто стоял, не в силах оторваться от его увлекательной игры. Парень виртуозно двигался, создавал ритм и сногсшибательное впечатление. Его впечатляющая игра на ударной установке с тарелками и педалями цепляла и держала в оцепенение толпу и меня.
Парень в кожаной куртке и бандане искусно ударял по золотистым тарелкам. Быстро. Уверенно. Он заражал драйвом, задором хлопающую публику. Я на время завис, не заметил, как сам начал отстукивать в такт музыканту по своему ребристому жестяному боку. Я стучал своими шланговыми пальцами и покачивался от удовольствия. В музыкальном трансе я снова позабыл о безопасности, о наставлениях родителей и приблизился к общей толпе. Я привлек их внимание – слишком близко подошел без причины да еще отстукивал пальцами ритм и пританцовывал. Барабанщик заметил меня последним. Мы смотрели друг на друга и играли один и тот же ритм на двоих. Каждый на своем инструменте. Толпа расступилась. Барабанщик перестал играть, а я не останавливался. Я держал тот ритм и старался соответствовать нотам, как мог. Пальцы, как ошалелые поочередно искали ноты на моих жестяных музыкальных боках, а резко и отрывисто подаваясь вперед, я звонко хлопал крышкой, как барабанщик тарелкой. Получалось неплохо. Кто-то зафукал, кто-то заохал. Через минуту я очнулся. Заметил недоумевающие взгляды людей. Кто-то смотрел с удивлением, кто-то с отвращением, кто-то с интересом. Я испугался. Взглядов. Интереса. Боже, я опять вляпался, – подумал я и включил скорость. Я помчался прочь из подземки. К пандусу. В подъем. Без оглядки домой.
Дома я закрылся и зажал уши листами со стола. Я хотел провалиться от стыда. Как можно было так подставиться! Завтра меня будут искать. Люди пожалуются на меня. Попадет родителям, и проблем не избежать. Какой болван! Ведомый, ненормальный болван! – ругал я себя. Остается надеяться, что меня не найдут. Хоть бы не нашли.
На следующий день вышли в печать газеты с фотографией удирающей урны. Статья вышла гневная. Люди заговорили о мусорщиках в нелестном тоне. Содержание статьи мне пересказала мама. На работе ей намекнули, что смена растет никудышная. Сказали не конкретно, а в общем. Дали понять, что виновником вполне мог быть их сынуля. Только он чудит в последнее время. На фотографии в газете запечатлен мусорщик-ребенок со спины. Это счастье, что со спины. Ведь иначе последовало бы немедленное наказание. Утилизация. Никаких отклонений от нормы быть не должно.
– Уник, признайся, это был ты, – допытывала мама.
– Я только слушал музыканта. В стороне.
– Уник, знаешь, что мне говорят на работе? Что будут тщательнее отбирать мусорщиков. Отбор будет жестче. Чем это может обернуться? Для тебя, в первую очередь.
– Я учу лекции. У меня все под контролем в плане учебы. Я могу рассказать основы…
– Под контролем. Знаешь, что написали в газете, звездочка ты моя? Они написали, что мир людей давно уже их не удивляет. Людское сумасшествие – это непоправимая реальность, но когда сходит с ума техника или мусорка – это называется заводский брак, дефект. Вещи, созданные человеком для блага человека не должны представлять угрозу тому же человеку. Контроль и только контроль – вот гарантия чистого и здорового будущего. Они боятся, что мы выйдем из-под контроля.
– И что? Пусть себе боятся. Люди много чего боятся.
– У них не было повода, боятся нас. А теперь они насторожились. Как это отразится на наших жизнях, ты не подумал? Ты не о чем не думаешь кроме своей идиотской музыки. Куда нам тебя спрятать? Ты неконтролируемый. Запереть дома? – всплеснула руками-веревками мама. Она опять была в отчаянии.
– Поли, это не выход. Мы не сможем вечно его прятать. Он должен адаптироваться к жизни. Он просто отстает в развитии, – вступился папа за меня.
– Будет очень непросто, – выдавила с трудом мама и всхлипнула.
– А кто сказал, что мы живем в простом мире?
Папа обнял маму. Я присоединился к ним, чтобы хоть как-то исправить положение. Мама смягчилась и обняла меня, улыбнулась сквозь слезы.
– Мальчик мой, надеюсь, ты понимаешь, что я тебя очень сильно люблю.
– Я знаю это, мам. Прости.
– Мой уникальный мальчик, продолжала обнимать меня мама. А папа утер ей слезы.
– Ну, перестань, ржавчина вылезет. Состаришься быстрее.
Мама с укором посмотрела на папу. Он тут же исправился.
– Но я тебя все равно буду любить. Даже ржавую и объемную. Вместе навсегда.
Папа улыбнулся маме, и ее слезы улетучились. Она ласково посмотрела на папу, затем на меня.
– Мальчики, я просто устала. Я самая счастливая урна на свете. У меня есть все, о чем можно мечтать: прекрасный муж, уникальный сын, собственное жилье, любимая работа. Люди, слава Богу, любят мусорить. Пусть все так и будет.
– Видишь, вот оно – счастье, – обратил мое внимание папа.
Я промолчал. Может, я до этого дорасту.
В школе дела шли еще хуже. Я пытался слушать господина Мо, но не мог себя заставить. Знал, что мне это необходимо, но мысли мои постоянно улетали куда-то. Учитель спрашивал меня каждый урок, а я молчал или мелил ерунду.
– У-ник – ши-зик, – кричали хором одноклассники на школьном дворе. – Особо одаренный. Под крышкой воет ветер. В песенки влюбленный.
– Сами вы ударенные, – обиженно отвечал я и прятался от всех под лестницу крыльца.
Однажды я подслушал беседу одноклассниц.
– Может, мы зря его обижаем? – послышалось от Лии.
– Тебе его жалко?
– Ну, может, он и вправду одаренный. Просто мы не понимаем.
– Да уж, одаренный. В делах дурацких.
– Он слышит музыку.
– Вот видишь – это ненормально. Он – идиот.
– Нет, он – бедняжка. Ему не повезло.
Девочки зашли в школу, а я остался под лестницей. Очень неприятно слышать о себе гадости. Я закрыл глаза, чтобы не заплакать. Лучше злиться, чем плакать. Я буду злиться. Я не хочу больше стараться соответствовать классу. Если я другой, значит пусть получают другого.
С тех пор я изменился. Я начал высказывать свое мнение. Я стал спорить с учителями, одноклассниками, отстаивать свою точку зрения. Сказать, что не возникло проблем, не могу. Проблемы возникли. Меня трижды хотели исключить. Родители правдами и неправдами уговаривали учителя Мо дать шанс. Снова и снова. Только благодаря дару убеждения мамы учитель находил в себе силы не сделать этот отчаянный шаг. Я ходил по лезвию ножа.
По ночам, когда мама с папой дежурили, я робко отстукивал мелодию барабанщика. Я настраивал себя, как ударную установку, понял, что мои бока дают низкий глухой звук ближе к бокам и звонче к переду. Звук зависит от силы удара и от постановки пальцев. Их можно убирать после удара сразу, а можно задерживать и ерзать ими на месте. Также я начал чаще использовать крышку. Крышка дает звонкий, яркий звук. Звук-праздник. Еще очень неплохо получается губами. Толкая воздух из себя, определенно ставя губы и кривя рот, я добиваюсь нужных звуков. В совокупности, издаваемые мной звуки и шумы, дают музыку. Мою музыку. Мой ритм.
Я люблю бывать один. Редко я остаюсь наедине с собой. Но именно тогда я по-настоящему счастлив. Как идиот. Мне нравится результат моих тренировок. Но только мне. В моем мире у меня нет соратников, нет ценителей, нет друзей. Это мое наказание, моя аномалия, моя жизнь. Как же я люблю одиночество!