Сказка о Данияре и дочери эмира

Всю ночь лил дождь. К утру он перестал, но небо было затянуто мрачными темно-серыми тучами. Горы побелели, ночью там выпал снег. Из степи задул сырой, пронизывающий ветер.
Погода всегда сильно влияла на настроение Малики. Вот и теперь она понуро сидела на глиняном полу кухни, привычными движениями протирала пиалы и с печальной задумчивостью глядела куда-то в угол. Иногда она затягивала вполголоса заунывную песню, однако тут же умолкала. Со двора доносился размеренный стук: ее отец, хозяин чайханы Максат, колол в сарае дрова. Посетителей все еще не было.
Они жили вдвоем. Всю женскую работу по хозяйству выполняла четырнадцатилетняя Малика. Мать ее умерла два года назад от холеры.
Наконец, появился первый посетитель. Девочка выглянула из кухни и тихо ахнула. Это был высокий тощий старик. Белые борода и усы, низко надвинутый на лоб тюрбан наполовину скрывали его изможденное лицо. Ветхая, рваная одежда была мокрой. Старые ичиги прохудились. Незнакомец дрожал мелкой дрожью. Он хотел что-то сказать, но лишь застучал зубами, зашатался и свалился на пол. Малика бросилась к нему. У старика был жар.
Только через неделю чайханщик и Малика выходили его. Старик попросил у Максата разрешение пожить тут несколько дней. Он сказал, что скоро у него будет много денег, и он за все щедро расплатится. Старик повел странную жизнь. Рано утром уходил на весь день в горы. Что он там делал, никто не знал. Возвращался Акбар – так звали старика – всегда измученный и чем-то удрученный. Впрочем, попив чаю, он немного приободрялся и начинал рассказывать о дальних странах, о диковинных народах. Малика любила слушать Акбара. Весь день она с нетерпением ждала вечера; эти рассказы стали главной радостью в ее однообразной жизни. И посетители, особенно купец Абу Муслим, заслушивались его историями. С появлением Акбара их стало больше. Рассказывал тот действительно увлекательно, красочно, но иногда словно на что-то натыкался и на время замолкал. О Гуристане он никогда не говорил.
Как Малике хотелось узнать, зачем старик ходит в горы! Однако она стеснялась приставать с расспросами. Однажды Акбар вернулся раньше обычного. Он был радостно возбужден, его большие серые глаза смотрели весело и уверенно. Старик заверил чайханщика, что завтра он заплатит за ночлег и еду. В этот вечер он рассказывал особенно красноречиво и вдохновенно.
На следующий день старик впервые не встал с рассветом. Уже солнце поднялось высоко, а он продолжал спать. День выдался отличным: на ярко-синем небе не было ни облачка, из степи дул ласковый ветерок.
И настроение у Малики было отличное. Во-первых, под влиянием погоды, во-вторых, она радовалась за старика, хотя и не понимала причины происшедшей в нем перемены. То на дворе, то на кухне слышались ее веселое пение и звонкий смех.
Ничто не предвещало беды.
Чайхана была небольшая, скромная, однако располагалась она удачно: недалеко от городских ворот. У измученных жаждой путников, иногда весьма важных людей, не хватало подчас терпения искать чайхану поприличнее, и они останавливались у Максата. Так случилось и в этот день.
Чайхану посетил Себук-тегин, один из удельных владетелей Гуристана. Он полулежал на лучшем месте в айване, перед низким столиком с резными ножками, пил чай и беседовал с Абу Муслимом. Его слуги уселись поодаль. Максат, взволнованный, озабоченный, сновал с подносом между кухней и айваном. Малика хлопотала на кухне.
– Эмир Алп-Арслан умер от горя, – говорил Себук-тегин. – Не мог он пережить того, что случилось с его дочерью.
Девочка услыхала эти слова, и ее охватило любопытство. Она стала, с кумганом в руке, в дверях кухни, боясь что-то пропустить. И увидела Акбара. Он проходил мимо айвана. Старик был в том же возбужденном состоянии, что и вчера вечером. Он остановился и прислушался.
Себук-тегин отхлебнул из пиалы зеленого чаю и продолжал:
– От Мавераннахра до Кашгара, от Хутталяна до Хорезма шла слава о ее красоте, уме, воспитанности. И вдруг она превратилась в настоящее животное. Могла отнять кость у собаки и глодать ее…
– Ложь! – воскликнул Акбар. – До самой своей гибели оставалась она воплощением благородства!
Малика чуть не выронила кумган. Сердце ее учащенно забилось. Максат открыл рот и замер с подносом в руке. Себук-тегин медленно поставил пиалу, медленно перевел свои непроницаемые черные узкие глаза на старика. Стояла напряженная тишина.
Ее прервал один из слуг Себук-тегина:
– Как смеешь ты, жалкий старик, обвинять моего господина во лжи?
Акбар горделиво скрестил руки на груди.
– Когда-то такие, как твой хозяин, были рады, если я удостаивал их взглядом.
Абу Муслим подался вперед и впился глазами в старика. Широкое жирное лицо Себук-тегина побагровело.
– Замолчи, нищий безумец! – прошипел он.
Акбар рассмеялся.
– Это я нищий? Я самый богатый человек в Гуристане. Ты даже …
Слуги набросились на него с кулаками. Старик упал. Малика тихонько вскрикнула. Острая жалость к Акбару, страх охватили ее. И в то же время у нее мелькнула мысль: «Не помешался ли он?»
Избиение продолжалось. Тюрбан, который старик никогда не снимал, покатился по полу. На лысине Акбара был старый шрам.
Абу Муслим живо повернулся к Себук-тегину.
– Они забьют его до смерти!
– Прекратите! – приказал тот по-огузски. Осевшие здесь век назад тюрки в отличие от коренных ираноязычных гуристанцев говорили на огузском языке. Себук-тегин в гневе вышел в сопровождении слуг во двор. Он уехал.
Чайханщик схватился за голову. Девочка подбежала к Акбару. Он стонал. Максат с помощью купца отнес старика в его каморку. Абу Муслим пообещал прислать лекаря. Перед уходом он опять пристально посмотрел на Акбара. Несколько мгновений они глядели в глаза друг другу. Затем купец повернулся и быстро ушел. Малика села на корточки перед стариком и с тревогой смотрела на него. Чайханщик молчал, лишь сокрушенно вздыхал и бросал на Акбара укоризненные взгляды.
Тот приподнялся и слабым, но решительным голосом произнес:
– Я не могу оставаться в городе.
– Что вы, дедушка Акбар! – всплеснула руками девочка. – Вам надо лежать. Сейчас придет лекарь.
– Мне грозит беда.
– Говорят, Себук-тегин не злопамятный, – попыталась успокоить его Малика.
– Не его я опасаюсь. – Акбар помолчал и вдруг заявил: – Максат, я покупаю у тебя ишака. В ущелье Дуоба, третьем от Панчруда, там, где сливаются два ручья, есть заброшенная кошара. У входа лежит плоский камень. Под него я положу деньги. За ишака, за все. Забери их завтра. И никому ничего не говори. Еще мне нужен топор. – Заметив, что Максат колеблется, он добавил: – На эти деньги можно купить полсотни ишаков.
Чайханщик согласился. Он помог старику взобраться на ишака, дал топор, несколько лепешек, горсть кураги. Тот тепло попрощался с Максатом и Маликой и уехал.
Максат, озабоченно вздыхая, пошел пешком на базар. Малика осталась одна. Она мыла посуда на кухне, когда внезапно послышались шум, топот, и в чайхану ворвались стражники эмира и Абу Муслим. Они все обыскали.
– Где старик? – спросил купец, грозно сдвинув брови.
Таким девочка его никогда не видела. Она испуганно глядела на него, часто моргала и молчала. Абу Муслим шагнул к ней, схватил за худенькое плечико и с силой потряс.
– Отвечай, негодная девчонка!
Малике было и больно, и страшно, она была близка к тому, чтобы разрыдаться. Но девочка решила не выдавать старика, что бы ни случилось, и, сжав губы, упрямо молчала. Не дождавшись ответа, они ушли.
Не успела Малика прийти в себя, как во двор въехал Акбар. Он почти лежал на шее ишака. Лицо был белым как мел.
– Отец дома, Малика? – поспешно спросил он.
– На базаре, – ответила девочка и добавила с болью в голосе: – Дедушка Акбар, зачем вы вернулись? Здесь сейчас были стражники, с ними купец. Они искали вас.
– Я передумал. – Старик попытался приосаниться, затем заговорил торжественным тоном: – Малика! Я столько добра видел от тебя и твоего отца! (Она сделала протестующий жест.) Я дарю вам сокровища гуристанских эмиров! – Он снова сгорбился. – Мне они уже ни к чему. Чувствую: после таких побоев я долго не проживу.
Он замолчал, что-то обдумывая. Малика не испытала никакой радости от его слов. Сейчас лишь тревога за его здоровье, за его жизнь владели ею. К тому же она снова усомнилась в его рассудке.
– Ждать твоего отца я не могу, – вновь заговорил старик. – Выход один: ты, Малика, поедешь со мной. Я покажу, где сокровища. Потом вернешься домой.
Девочка растерялась. Ее пугала мысль, что придется возвращаться одной. «И отец будет очень недоволен, что я без спроса уехала из города, что оставила чайхану без присмотра, – думала она. – Но ведь если окажется, что из-за моей нерешительности сокровища отцу не достанутся, он будет недоволен еще больше». Она согласилась.
Они попросили у соседей ишака.
– После обеда Малика возвратится, вернет ишака. Передайте Максату, что мы поехали в то самое место, – попросил старик. – В то самое, так и скажите, он знает.
Они беспрепятственно выехали из Занданы. Девочка впервые оказалась за городскими стенами. Она невольно залюбовалась открывшимся видом. Сочную зелень полей и холмов подчеркивала яркая синева неба. За холмами виднелись скалистые фиолетово-коричневые вершины гор. Они проехали немного по главной дороге и свернули налево, на дорогу едва заметную. Она вела в горы. Они постоянно оглядывались. Погони как будто не было.
– Расхвастался, старый дурак! – вырвалось у Акбара. – Как я раньше не догадался, что Абу Муслим – шпион эмира. Не зря он все время приглядывался ко мне, расспрашивал о прошлом…
– Дедушка Акбар, почему вас хотят схватить?
– Аллах свидетель, я честно прожил жизнь. А вот об эмире Хаджжадже я знаю такое, что он хотел бы скрыть. И только мне известно, где сокровища. Вот почему он охотится за мной. Хаджжадж – страшный человек.
Дальше дорога начинала петлять между холмами. Они еще раз обернулись. И увидели, как из городских ворот выехала группа всадников в синих халатах стражников. Половина помчалась по главной дороге, половина – вдоль берега Панчруда в сторону гор. Понукая ишаков, старик и девочка скрылись за холмом.
– Ищут меня, – сказал Акбар, помолчал и продолжал: – Может, я погорячился, назвав слова Себук-тегина ложью. В них есть доля правды. Просто он не знает всего.
– Расскажите об этом, – попросила девочка.
Такого приключения еще не было в ее жизни. Разноречивые чувства переполняли Малику: жалость к старику, желание узнать все о нем и об этой загадочной дочери эмира, восхищение красотой природы. И сокровища ей захотелось увидеть. Но главным чувством был страх.
Они немного проехали молча, потом старик заговорил:
– При эмире Алп-Арслане отец Хаджжаджа командовал столичным гарнизоном. Сам он заведовал эмирской охотой. Я был псарем. Псарный двор примыкал к высокому забору эмирского сада. Иногда оттуда доносилось дивное пение. Мне было двадцать лет, и в моем сердце вспыхнула любовь. Я узнал, что это поет Гюзаль, дочь эмира. Я ее никогда не видел, но можно полюбить и за голос. Впрочем, говорили, что она необыкновенно красива. Однажды пение раздалось совсем близко и вдруг оборвалось. Я услышал голос Хаджжаджа. Он дерзко и развязно объяснялся дочери эмира в любви. Она гневно прервала его. Вскоре Хаджжадж появился на псарном дворе. Он был разъярен. «Ты пожалеешь об этом», – шептал он, бросая на забор злобные взгляды.
Недели через две охотник Хол рассказал, что видел в одном ущелье обезьяну…
– Обезьяны ведь у нас не водятся, – удивилась девочка. Она ехала рядом и то и дело поглядывала на старика своими живыми черными глазами.
– Верно, Малика, – слабо улыбнулся Акбар. – Хаджжадж тут же отправился с ним в горы. Возвратились они поздно. К седлу Хаджжаджа был приторочен мешок, в нем что-то трепыхалось. Собаки зарычали. Он велел охотнику ждать во дворе, а сам с моей помощью отнес мешок в подвал. Раньше там держали гепардов. Хаджжадж вытряхнул из него какое-то косматое существо…
Сзади за холмом раздался конский топот. Девочка ахнула и пришпорила ишака босыми пятками. Акбар беспокойно огляделся по сторонам. Недалеко от дороги стоял полуразрушенный мазар. Они поспешили туда и едва укрылись за ним, как из-за холма показалась дюжина всадников в синих халатах. Через трещину в стене было видно, как они промчались мимо, поднялись на вершину другого холма, покружились там и поскакали назад. Внезапно один всадник направил коня к мазару. Малика чуть не вскрикнула. Остальные, однако, замахали ему руками, и он присоединился к ним.
– Слава Аллаху, милостивому, милосердному! – прошептал старик.
Когда стук копыт стих вдали, они продолжили путь. Долго молчали, приходя в себя от пережитого. Наконец девочка повернулась к старику.
– А что было дальше?
– Так вот, в полутьме подвала мне показалось, что это в самом деле обезьяна. Но приглядевшись, я понял, что передо мною человек, точнее, молодая женщина. «Она совсем дикая, – сказал Хаджжадж. – Выросла в волчьей стае. Заботься о ней, приручи. Зови ее Гюзаль. О ней никто не должен знать». Злорадство почудилось мне в его голосе.
Утром Хола нашли на улице зарубленного саблей.
С трудом научил я ее носить одежду, есть как люди. А вот говорить она так и не стала, произносила лишь свое и мое имя. В первые дни Гюзаль рычала на меня, потом привыкла, наконец, сильно привязалась. Когда я появлялся, она выражала бурную радость, когда уходил – становилась угрюмой и печальной. Хаджжаджа она невзлюбила, хотя он старался ее задобрить, приносил сырое мясо – ее любимое кушанье. У него, как я потом понял, была своя цель.
Как-то вечером Хаджжадж послал меня с поручением на окраину города. Раньше такого не случалось. Было уже темно. Я заметил, что за мной на некотором расстоянии неотступно следует всадник. Платок скрывал нижнюю часть его лица. Он догнал меня в глухом переулке. Я узнал всегда горевшие мрачным огнем глаза Хаджжаджа. Он ударил меня саблей по голове. Я потерял сознание. Видимо, Хаджжадж сразу ускакал, решив, что я мертв.
Дорога нелегко давалась старику. Иногда он охал и хватался за грудь. Малика взглядывала на него с беспокойством и сочувствием.
– Меня подобрали добрые люди. Рана оказалась неопасной, через три дня я встал с постели. По городу ходили тревожные слухи. Дочь эмира якобы сошла с ума, а сам он при смерти.
Беспокоясь о Гюзаль, я пробрался в псарню. К моему удивлению, она мне не обрадовалась. Глаза ее выражали отчаяние. «Может быть, ее пугает моя перевязанная
голова», – подумалось мне. Я приблизился и изумился еще больше. Вроде бы ничего не изменилось: та же ее тонкая фигура, те же правильные черты. Та же ее одежда, когда-то вполне приличная, но быстро превращенная ею в рубище. И все же перемена была огромной. Сколько благородства и достоинства появилось в ее лице! Оно было прекрасно. И руки ее как будто стали изящнее. Я стоял в растерянности. И тут Всевышний просветил меня. Сердце мое заколотилось…
Повеяло прохладой. Дорога превратилась в тропу и шла теперь над небольшой, но шумной речкой. Они въехали в ущелье Дуоба.
– Я вспомнил обрывки разговора, который слышал в полузабытьи накануне. У дочери эмира будто бы была сестра-близнец. В возрасте полутора лет при переезде семьи эмира из старой столицы в Зандану на ночном привале она пропала. Утром обнаружили волчьи следы. Очевидно, ее-то и поймал Хаджжадж. Я мгновенно представил себе, что произошло. Он похитил дочь эмира. В подвале заставил сестер обменяться одеждой. Затем привел Гюзаль в сад. Никто не заметил подмены, все решили, что дочь эмира лишилась рассудка. «Видит Аллах, я хочу тебе помочь», – сказал я, взял настоящую Гюзаль за дрожащую руку и вывел на улицу. Мы дошли до моста. Он упирался в ворота эмирского дворца. Неожиданно сзади зацокали копыта…
Акбар и Малика миновали кошару. Здесь ущелье раздваивалось. Они свернули направо. С дерева слетела сорока и с трескучими криками полетела впереди них, словно предупреждая зверей и птиц о появлении людей.
– Это Хаджжадж с десятком вооруженных всадников гнался за нами. Они настигли нас на середине моста. Я выхватил кинжал, намереваясь защищать девушку до последнего дыхания. Мой враг обнажил саблю. Внизу послышался…
Девочка жадно ловила каждое слово старика, но тут голос его дрогнул, и он замолчал. Ущелье становилось все уже, тропа – все круче. За одежду цеплялись ветки барбариса и шиповника.
– Внизу, – после длинной паузы заговорил Акбар, – послышался всплеск. Это дочь эмира бросилась в быстрые воды Панчруда. Она сразу утонула. В этот миг ворота растворились, и на мост выехала коляска в сопровождении гвардейцев. «Данияр!» – раздался отчаянный крик. (Это мое настоящее имя.) Из коляски выпрыгнула Гюзаль и кинулась мне на шею. За нею вышел визирь и воскликнул, указывая на меня: «Вот наш новый эмир!» Хаджжадж и его приспешники ускакали прочь.
Как оказалось, в полдень умер Алп-Арслан. Наследников у него не было, и согласно его последней воле эмиром становился тот, кого выберет в мужья его дочь. Знатные молодые люди, в том числе Хаджжадж, стали наперебой ухаживать за Гюзаль. Но она только огрызалась на них, твердила мое имя и порывалась выйти за ворота. Тогда визирь решил найти того, чье имя она беспрестанно повторяла. Так в одно мгновенье я из псаря превратился во властелина Гуристана.
Отец Хаджжаджа заявил, что не признает выбор сумасшедшей, и поднял мятеж. Он попытался захватить дворец, но гвардейцы эмира отбили атаку. В Зандану вошла тюркская конница Тогрула, лучшего полководца страны. Мятеж был подавлен. Хаджжадж с отцом бежали в Хорезм.
Свое правление я начал с того, что отказался платить дань хорезмшаху. Он терпел это, пока отражал нападение кара-китаев. Год я правил в мире и благоденствии. Любовь Гюзаль была беспредельной, она не отходила от меня ни на шаг. Лишь мысль о ее сестре, о ее гордой смерти мучила меня.
Но как только хорезмшах изгнал кара-китаев, он с сильным войском вторгся в нашу маленькую страну. Я со своими воинами встретил его в узкой, зажатой между горами, долине Хуморигунг. Мы отразили все атаки. Внезапно хорезмийцы ударили нам в спину. Это Хаджжадж тайными горными тропами провел врагов в наш тыл. Мы были окружены. Пал Тогрул. Началась резня. Я сражался у своего шатра, когда ко мне пробился Хаджжадж и ударом копья вышиб из седла…
Они оставили тропу и поехали по склону, постепенно набирая высоту.
– Я свалился с коня. Он метнул в меня копье. Гюзаль – мне пришлось взять ее собой, она всегда хотела быть рядом – заслонила меня своим телом. Снова она спасла мне жизнь, на этот раз ценою своей. Я вскочил и бросился на своего заклятого врага, однако толпа бегущих в панике гуристанцев увлекла меня с собой. Войско было уничтожено. Вдруг я услышал над самым ухом радостное ржание. Это мой конь нашел меня. Лишь мне с горсткой воинов удалось вырваться из окружения. Мы прискакали в Зандану. Об обороне столицы нечего было и думать. Я с тремя преданными гвардейцами вывез в трех сундуках алмазы и золото и спрятал здесь. Сокровища помутили разум одного из гвардейцев. Он…
Ишаки стали как вкопанные. Они отказывались идти дальше: дорогу преграждала широкая осыпь из мелких камней.
– Тогда этой осыпи не было, лошади довезли сундуки до самой пещеры.
Данияр и Малика спешились, привязали ишаков к арче, так, чтобы их не было видно снизу, и полезли по осыпи. Малика всегда ходила босая, и теперь ей трудно было ступать по острым камням. Старик тоже двигался осторожно, опасаясь, что осыпь придет в движение, и они съедут вместе с ней вниз. Наконец, под ними опять была твердая почва. Они присели отдохнуть. Отсюда была видна Зандана, ее голубые минареты, белый купол эмирского дворца.
Отдышавшись, Данияр продолжал:
– Этот гвардеец убил своих товарищей и напал на меня… Эх, сколько раз меня предавали… Малика, нет ничего хуже предательства! Я заколол его. Потом наполнил переметную сумку золотыми монетами и направился в Баласагун, к кара-китаям…
Вдруг старик замолк и показал рукой вниз. По ущелью поднимался отряд всадников в синих халатах. Один был в обычном полосатом. Когда они доехали до кошары, он спешился у входа, зачем-то нагнулся, затем снова забрался на коня. Всадники оглядели горы, двинулись налево и вскоре скрылись из виду.
– Как они узнали про Дуоба? – взволнованно произнес Данияр.
– Тот, в полосатом халате, на Абу Муслима не похож. Купец толще, – сказала девочка, тоже встревоженная и напуганная. Лиц с такого расстояния они не могли разглядеть. Они продолжили путь. Старик прижимал ладонь к груди, кряхтел и постанывал, но упорно лез вверх. Внезапно перед ними открылась небольшая котловина. Они стали спускаться.
Данияр, тяжело дыша, закончил свое повествование:
– Хорезмшах обложил Гуристан непомерной данью. Хаджжаджа он сделал эмиром. Тот обещал награду тому, кто меня поймает. Скоро в одном караван-сарае золото у меня украли. Где только я не был, что только не пережил! Был на службе у кара-китаев, у султана сельджуков, у багдадского халифа… Попадал в плен… И вот пришла старость, старость в нищете. Я решил вернуться за сокровищами. И чтобы умереть на родине. Надеялся, что после стольких лет меня никто не узнает… Долго не мог я отыскать ту пещеру. Осыпь сбила меня с толку. Начал уже отчаиваться. И вот вчера, наконец, нашел…
Малика вскрикнула. На дне котловины у темно-фиолетовой базальтовой скалы под кустами арчи лежали три скелета.
– Ну вот мы и пришли, – сказал Данияр. Он остановился возле одного скелета, лежавшего поодаль от других. – Это он. Не пошел бы он тогда на вероломство – и жил бы, наверно, благополучно до сих пор. Я ведь собирался их щедро наградить. – Они приблизились к скале, и за большим густым кустом девочка увидела вход в пещеру. Внезапно закричали их ишаки. Малика вздрогнула, старик покачал головой. Они залезли в пещеру. Она была достаточно просторной, они могли выпрямиться в полный рост. Когда глаза девочки привыкли к полумраку, она увидала три обитых жестью сундука.
– Ключи я так и не нашел, – произнес Данияр, отдышался, вытащил из-за пояса топор и с размаху ударил обухом по замку одного из сундуков. Звук удара разнесся, казалось, по всему ущелью.
– Ах, нас услышат, – испугалась девочка.
– Да, на высоте звук далеко разносится, – согласился старик. Он попытался лезвием топора отодрать скобы. У него потекла из носа кровь. Он лег на спину. – Чувствую, смерть моя близка.
– Нет! Не говорите так!
После долгого перерыва Данияр опять взялся за топор. Малика вдруг предостерегающе подняла палец. Она напряженно прислушивалась.
– Шум какой-то там внизу! Как будто камни скатываются… Теперь снова тишина.
– Может, ишаки наши топчутся, камень столкнули, – неуверенно сказал старик.
Он продолжил работу. Девочка удивлялась, откуда у него берутся силы. Наконец, Данияр откинул крышку. Сундук был доверху наполнен алмазами, золотыми монетами и слитками. Драгоценные камни таинственно мерцали в скудном свете пещеры.
– То же в других сундуках.
Данияр улыбнулся, вынул из сундука золотой браслет в виде переплетающихся змеек, усыпанный рубинами и изумрудами, и надел на тонкое смуглое, чуть шершавое запястье Малики. Он был несколько велик для нее. Девочка восхищенно ахнула. Она и не предполагала, что в мире может существовать такая красота. Забыла обо всем. Она вертела рукой, не в силах оторвать глаз от браслета.
– Сколько тут еще подобных украшений для тебя! – проговорил старик, очень довольный собой. – Я возьму лишь немного слитков и алмазов. Все сокровища принадлежат тебе и твоему отцу.
Вздох, полный невыразимой душевной муки, раздался снаружи. И хоть это был только вздох, Малика сразу узнала голос отца. Они обернулись и замерли. В отверстие один за другим лезли стражники. Девочку и старика вытолкали из пещеры. При этом один из стражников незаметно для других снял браслет с руки Малики и сунул под свой халат. Данияр и девочка увидели Максата.
– Отец, это ты привел их в ущелье? – воскликнула Малика и заплакала.
– Мне обещали награду, дочка, – пролепетал чайханщик. Губы его дрожали.
– Вот тебе награда, – усмехнулся начальник стражи и кинул ему несколько серебряных дирхемов. – Вяжите старика!
Сундуки с сокровищами и Данияра доставили в эмирский дворец.
На следующий день на главной площади столицы в присутствии эмира старик был обезглавлен. Максат сошел с ума. Он часами стоял перед воротами дворца и просил отдать его сокровища. Через три дня он бесследно исчез. Его чайхана досталась Абу Муслиму. Малику он выгнал. Она стала просить милостыню на улицах Занданы.