Четыре годя спустя (Глава 2)

Четыре года спустя.
– Ты сегодня выходишь вместо меня с мамой на работу. Я попросился в другой район. Не подведи меня. На этот раз, лады?
– В другой район. В новый квартал на окраине, – бубнила мама.
– Да, конечно, – тихо сказал я, глядя куда-то в правый верхний угол комнаты.
– Что значит «Да, конечно»? Вкладывай смысл в свои слова. Папа идет на риск ради тебя. Он идет неизвестно куда. Кто знает, что его там ожидает, – нервно продолжала мама.
– Я же сказал. Я все понимаю, не подведу, – отчеканил я ответ им обоим.
– Не делай невинное личико. Я не забуду, как договорилась насчет тебя в доме Ивановых. Что ты устроил тогда? Я могла сама пойти на это место или пристроить папу, но ты у нас безработный. Все лучшее детям.
– Перестань мам, я уже извинился.
– Он извинился, – ухмыльнулся папа, мама завилась еще больше.
– Ты извинился. А ты осознал, что нельзя танцевать на работе? Нельзя смотреть в упор на хозяев. Нельзя подыгрывать хозяевам, когда дело не касается мусора.
– Ладно, ладно, не кипятись, – отозвал в сторонку ее папа. Мой спаситель. Мама готова была меня сожрать. – Ты тоже хороша. Ты не знала, что их дочь занимается музыкой?
– Я думала, она – программист. Я же не знала, что синте … синте …
– Синтезатор, – подсказал я.
– Да, это самое. Что это инструмент. Музыкальный инструмент. Я думала, это название какой-то современной техники. Да еще Эдик, будь он неладен! Говорит, она осваивает синтизайтор. Звучит, как органайзер или сервер. Сказал бы, что занимается музыкой или «Поли, хозяйская дочь поступает в консерваторий. Она –пианистка», – было бы более чем, понятно. Черт! Грамотей проклятый!
– Ну, ладно, назад ничего не вернешь. Не вешай всех собак на Уника. Мы должны быть рядом, и все.
– Дорогой, не подведи. Нам необходимо работать.
– Знаю.
Отец позвал меня выйти за дверь. Он что-то хотел сказать мне прежде, чем уйти.
– Сын, когда-то у меня болели уши. Я затыкал их вот этими пробками, – и отец показал в шестерне губчатые коралловые пробки. – Не думай, я желаю тебе добра. Это на тот случай, когда только зазвучала где-то музыка, или ты почувствовал, что она манит тебя, и все такое.
– Пап, коралловые пробки. Надо мной будут смеяться.
– Это только в случае необходимости. Я испробовал – ничего не слышно. Губка плотно затыкает слуховой канал. Мы работаем глазами, поэтому, я думаю, тебе они не помешают в работе.
– Почему коралловые?
– Они нравятся девчонкам. Подумай об этом, когда наденешь их. И будь уверен, ты не останешься незамеченным.
– Меня оценят только мамины подруги.
– Сегодня выходит новенькая. Только выпустилась из школы. Кажется, ее зовут Картинка, – папа подмигнул мне глазом. Кажется, он заметил мою изменившуюся физиономию. – Мне пора, я помчался. Маме пока.
И скрылся за поворотом. Умеет папа произвести впечатление. Я остался с губчатыми пробками в ладони и с интригующим чувством скорого знакомства. Приятного или нет, неизвестно. Но папа не стал бы говорить о дурнушке в таком тоне. Значит, есть на что посмотреть. Я представил себе маленькую милашку с приятной треугольной улыбкой. Картинка. Поплыл. В голове зазвучал цветочный вальс. Я одернул себя, взглянул на пробки и загадочно улыбнулся им.
– Ну, папа! – вспомнил я своего старика с любовью и убрал пробки под крышку в карман.
Зашел в дом. Столкнулся с мамой в дверях.
– Все, сынок, поехали. Нужно прибыть пораньше в первый свой рабочий день. А папа уже уехал?
– Да, ему еще добираться. Все-таки…
– С Богом! Поехали. Молча.
Она взяла меня за руку, но я одернул ее. Что за привычка. Считает меня маленьким, а я уже два года, как закончил школу.
Да, по поводу окончания. Это целая история. Не самая приятная история в моей жизни. Приятных историй в моей жизни, по правде, не было. Сплошная непроглядная серость. Учитель Мо, оказывается, был когда-то влюблен в мою маму. Это выяснилось на моем выпускном. А я-то думал, какое везение, что меня не вытурнули из школы еще в первые две недели обучения. Поводов я предоставил немало. Высокомерный учитель терпел меня из-за любви к маме. Он был из интеллигентной семьи, и ему не позволили жениться на девушке из рабочего класса, на маме. А его любовь, похоже, не совсем угасла с годами. Даже я не омрачил его чувств. Маме пришлось тогда объясняться с папой, рассказать об этом отрезке ее жизни до него. По словам мамы, чувства учителя были не взаимны. Она дружила с ним, он был хорошей партией для нее, но она его не любила. Ее позже покорил мой отец. Вот, кто стал для нее единственным и неповторимым. Учитель не отказал в просьбе мамы не сообщать о моих выходках. В память о их дружбе, она умоляла его выпустить меня со всеми вместе с хорошей характеристикой. Как он переступил через свои принципы, не понимаю. Наверное, любил ее еще. Но своего мнения у мусорщиков нет. Есть правила и основы.
Работать с мамой мне удовольствия не составляет. Но я много раз лажал. Поэтому по делом мне. За два года я поменял восемь мест. Моя характеристика, мягко говоря, желает лучшего, желает, чтобы я больше не лажал. Я не удивлюсь, если там написано, что я — дефектный экземпляр или попросту ненормальная урна. Но меня еще не утилизировали. Может, у мамы есть какое-то прошлое и с Биг Боссом?
Я уже работал на улице. На аллеях, при кондитерских и при банкоматах. По началу, я всегда держался неплохо, но меня или начинало, вдруг, тошнить от избытка салфеток или чеков. Дело, наверное, в краске или в креме пирожных. Что они в них добавляют? Или, как говорят остальные, я сломан. Родители поддерживают мою версию. Они любят меня. А мой босс – нет.
Сегодня я опять намерен шнырять между прохожих, глядя лишь себе под колеса и изредка на людей в поисках отходов или объедков. Нередко в нас бросают, что попало. Хотя имеется определенная пометка на крышке, цветной кружок. Полиэтилен-пластик – оранжевый кружок, бумага-картон – желтый. У каждого вида есть отметина – кусочек цвета. Рядом с нами шныряют различного вида урны. На точку ставят разных. Нас очень много в городе. Мы должны быть в поле зрения человека. В случае надобности всегда под боком.
В десять утра включился музыкальный экран. Не смотрю. Громковато. Фонтан затанцевал и засверкал разными цветами в такт музыке. Я мчусь на другую сторону площади. Подальше от соблазна посмотреть и заслушаться. Надо сосредоточиться на людях. О, образовалась очередь у киоска с попкорном. Человек шесть в очереди. Бумажные крышечки надо будет кинуть в урну. Мчусь туда. Разогнался. С левой стороны к киоску тоже спешила урна. Серая, небольшая и расклешенная кверху, усеченный конус – девочка. Картинка? Я замедлил ход. Как бы не врезаться в нее. Я могу. Картинка встала слева от колонны. Я встал справа. Наши глаза встретились. Какие глаза. Форма эллипса с сужением. Пышные ресницы и маленький треугольник губ. Загляденье, а не картинка. Бумажник, как и я. Пялюсь. Надо отвести взгляд. Отвел. Раскрыл крышку. Люди начали кидать свой мусор. Я снова посмотрел на нее. Она посмотрела на меня и мило улыбнулась. У-хуу! Я ей нравлюсь? Надо подойти к ней позже. Нет, я все испорчу. Лучше не спешить. Не подойду. Надо валить.
Только я хотел скрыться, она подкатила ко мне.
– Ты тоже здесь работаешь? – начала она. Милый голосок.
– Ага. Я тоже бумажник.
– Это здорово. Мама говорит, лучше нашего положения нет.
– Да, работы валом.
– Я – Картинка, работаю здесь вместо мамы с сегодняшнего дня. Моя мама – Карон.
– Да, я знаком с ней, – застенчиво проговорил я. Наверное, они обо мне дома не говорили. Пока. – Умница, – представился я и протянул свою шестерню. Соврал. Чтобы мама не объяснила дочке, что я за фрукт. А так, может, хоть у меня друг появится. Приятный друг.
– Умница? Прямо Умница? – изобразила удивление Картинка.
– Родители хотели, чтобы я был самым умным и успешным, но не все пока идет по их плану.
– Все получится. Все впереди.
Глаза Картинки забегали. Она заприметила работу. И одарив напоследок меня своей милой улыбкой, укатила прочь.
У-хуу! Вот это поворот. Я не облажался вроде. Умница. Умница!
Она застыла в моем воображении. Она не летела, а плыла под музыку Чайковского. В жестяной душе играл цветочный вальс. Я был готов пуститься в вальс. Сегодня я имею успех. Какой хороший сегодня день! Я сделал круг на двух колесах из четырех. Заметил, что она оглянулась, и тут же покатил ровно. Вспомнил о пробках. О том, что они помогут. О том, что они нравятся девчонкам. Засунул поглубже в уши. Позаботился, чтобы они торчали, чтобы были заметны. Теперь я объект наблюдений. Не слышу, но вижу. Вижу всех и ее.
Мой первый рабочий день прошел отлично. Мой первый отличный рабочий день. Что-то мне подсказывает, что я задержусь на этой работе.
Неделя за неделей. Я езжу на работу с удовольствием. Кажется, я нашел альтернативу музыке? Пробки в ушах – это вещь. Картинка – это моя духовная замена. Муза. Я вдохновлен новыми чувствами. Я интересен. Я успешен и умен. В ее глазах. Я больше не чудик, не Уник, не шизик. Я – Умница. Как она красиво обращается ко мне. Моя панацея. Я излечился. Меня не тошнит, я не танцую, не пою, не нарываюсь на неприятности. Мама, наверное, гордится мной. Но не хвалит. Дождешься от нее похвалы. Хоть не бурчит больше. Пыталась пару раз заговорить со мной о Картинке. Я пресек ее любопытство. Только попросил ее обращаться ко мне Умница при Картинке и срывать, что я ее сын. Мама не одобрила мой обман, но она всегда за меня, в моих правых начинаниях. Иногда хочется снова постучать себя по бокам, зарядить чумовой ритм губами. Особенно, когда остаюсь наедине с собой. Я держусь. Теперь я живу другой жизнью. Я повзрослел.
Сегодня ночное дежурство мамы. Я качу домой один. Быстро. Глаза бегают то вверх, то вниз. Стараюсь за секунду оценить дорожную ситуацию и проехать как можно незаметнее. Выбрал путь длиннее, в обход подземных переходов. В них всегда полно народа и играет музыка. Я научился не искушать судьбу. Она уже нажанглировалась мной вдоволь. Я поднял взгляд, хотел уже опустить, как заметил уж больно знакомое лицо. Человек. Девушка. С прямоугольным черным чемоданом. Она спешила. Я никак не мог вспомнить, где ее выдел раньше. Почему она меня привлекла? Она шагала в сторону подземки, куда я зарекся не спускаться. Я, как привязанный, колесил за ней. Ловко объезжал прохожих, ехал в след за девушкой. Кто же она? Чем меня привлекла? Что за чемодан? Горизонтально-прямоугольный. Похож на какой-то футляр. Спустившись, она прошла чуточку дальше. В переходе было тихо. То есть не звучала музыка. Я только посмотрю, куда идет эта девушка, – успокаивал я себя. Через мгновенье я увидел, как она целует уличного барабанщика. Она пришла составить ему компанию? Она открыла свой футляр, оттуда показался синтезатор. Белый, сверкающий. Они будут играть вместе. Я понял, я пошел не за девушкой, а за ее инструментом. Я почувствовал синтезатор в футляре. Что за организм! Музыка еще живет во мне. Они начали репетировать. Я услышал стук палочек по барабанам. Девушка нажала на клавиши. Полились впечатляющие звуки. Я увлекся ритмом. У них здорово получалось. Как я соскучился по этому. Я два месяца жил без музыки. Пробки. Где мои пробки? – подумал я. Надо валить. И я покатил домой. По пандусу вверх и прямиком до высоток на улице Небесной.
Дома папы не оказалось. Он оставил записку: «Поехал, помогу маме. Не шали». Я снова один. Я два месяца гнал от себя мысли о музыке. Я почти был уверен, что изменился. Но сегодня опять наступил рецидив. Все началось заново. Я неисправим. Я хочу играть. Я не в силах заставить свои пальцы успокоиться. Они уже отбивают ритм. Новый ритм, родившийся по пути домой. Я отчетливо слышал его, и мои пальцы рвались его исполнить. Звук выходил уверенный, четкий. Мои пальцы стали грубее, тверже, выдавали звук не хуже настоящей акустической барабанной установки. Я сопровождал свою музыку игрой губ, новым направлением – бит бокс. Я сочинил собственный хит. Собственный кайфовый хит. Для чего? Почему из моей головы не выходит музыка? Ведь она никому кроме меня не нужна. Ее никогда не услышит публика. Не восхитится. Не оценит. Жаль. Как же жаль.
Я расплакался. Давненько этого не было. Я искренне рыдал. Мне бы родиться человеком. Здесь какая-то ошибка. У меня тонкая душа. Не жестянка, а тонкая материя. Я – музыкальная душа. Сомневаюсь, что душа вообще есть у мусорщиков. У господина Мо, у Вьюнка, Офеи. Они живут по инструкции. У них цели, а не мечты. А я здесь со своей мечтой, наверное, и сгину никем не понятый, не услышанный.
Я жалел себя. Я – Мусоргский, родившийся не в то время, не в том месте. Звезда среди камней. Я посерел вскоре после того, как родился, но внутри все еще сияю.
Я утирал горькие слезы. Плакать вредно для урн. Но я не могу ничего с собой поделать. Я хочу утонуть.
Надо отвлечься. Я хлопнул дверью и вышел наружу. Ощущение было такое, что я скоро взорвусь. Крышка дрожала из-за поднятой температуры. Я чувствовал тошноту. Темная улица встретила гулом. Народу почти не было. На часах было одиннадцать. Город готовился ко сну, завтра рабочий день. Я катил не спеша, погруженный в себя. Увидел гаражный массив, завернул туда. Он заманил меня своей пустынностью. Там меня никто не увидит. Я заметил почти вскрытый гараж. Снизу его прорезали, как консервную банку. Я заглянул в него. Пустой железный гараж. Полез. Пролез во внутрь. Заброшенный гараж, который облюбовали пауки и мухи.
– Ау! – произнес я негромко. «Ау», – послышалось в ответ. Попробовал побитбоксить. Круто. Акустика. В ход пошли пальцы. Крышка изредка позвякивала в подмогу. Ритмично. С каждым моим вдохом и выдохом звук от ударов пальцев об ребра менялся. Я увлекся отточкой звука. Играл на протяжении двадцати минут, пока не услышал посторонний звук. Кто-то стучал в стенку гаража. Тоже ритмично. Я затих. Все затихло. Мне показалось? Что это было? Я был не на шутку напуган. Две минуты оцепенения. Я устал. Да, надо выбираться отсюда. Я покатил к выходу. Начал осторожно перебирать колесиками. Заметил две пары сверкающих глаз, устремленных на меня. Это люди. Я пойман. Это хулиганы, и они меня прикончат. Вот и пожил. Может, это и к лучшему. Я попятился назад. Застрял в щебне. Паника.
– Не бойся, – послышался женский голос. – Не бойся. Мы ничего тебе не сделаем.
Не убедительно. Я был в панике. Моя крышка того и гляди сама собой откинется от страха.
– Это ты музицируешь? Молодец, – послышалось от второго. Это был мужской голос. – А где твой инструмент?
Я молчал. Это те двое из перехода. Барабанщик и пианистка. Немного успокоился. Эти, вроде, не хулиганы. Кажутся дружелюбными. А могу ли я с ними говорить?
– Я сам инструмент, – осмелился проговорить я.
– Его величество мусорник музыкальный! – торжественно произнес парень. – Мусоробан.
– Брось, Крыс, хорошо играет. Не слушай его, малыш, от него похвалы никогда не дождешься. Он слишком сильно любит себя.
– И тебя. Мы закрыли эту тему, ну, Роза, – обиделся Крыс.
– Где-то лет пять назад, на площади Звезд, со мной танцевала одна урночка. Я думала, таких музыкальных урн больше нет. А попадаются таланты, – подала мне руку девушка с красивой улыбкой. Человеческая теплая нежная ручка. Я смотрел на нее, как на богиню, снизошедшую до меня. Когда-то я уже держал ее за руку. Она поднимет меня на высоту. Или я опять огребу за дерзость. Я принял ее помощь, вылез из гаража. Я не хотел отпускать ее руки. Я так близко к человеку. Я почти ее друг.
– Таких больше и нет. Это было четыре года назад, – на выдохе произнес я. Руку все-таки отпустил. Это похоже на знак свыше. Я снова встретил ее, девочку на роликах. Девочка выросла. Она совсем не похожа на мать. С парнем. Я не сводил глаз с парочки. Надеюсь, это не выйдет мне боком.
– Смотри-ка, какой смелый малый. Я думаю, мы с тобой тоже встречались, танцующий мусорщик. Ты мне тогда устроил конкуренцию в подземке.
– Я не хотел. Ничего не могу с собой поделать, когда слышу хорошую музыку. Это мое наказание.
– Это не наказание, а уникальность. Малыш, не смей так думать. Ты талантлив. Единственный в своем роде.
– Слышала бы вас моя семья. Я в своем мире чудик. У нас это называют дефект. Я ведь рожден прислуживать людям, а не сочинять музыку.
– А вот и нет. Мусорщиков в мире хватает, а вот музыкальных урн, таких, как ты, я не встречала.
– Милые люди, как я рад вас слышать. Как я рад нашей встрече. Раньше мне и поговорить об этом было не с кем. Тем более никто раньше не слышал мою игру. Родители не понимают моего увлечения. Они каждый день твердят мне о долге.
– Мои родители хотят, чтобы я стала врачом, носила белый халат, выражалась скучными медицинскими терминами. Как они сами стала мумией, ходячей анатомией, но мой ответ – нет. Я ничего не имею против медицины, но самое лучшее, что я могу для нее сделать, это держаться от нее подальше. Я – отличный музыкант, а врач никакой. Если бы каждый занимался тем, что близко ему по духу, цены бы не было нашему миру.
– Он стал бы идеальным, – добавил Крыс. – Рай на Земле. И все счастливы.
– Вот именно. Я не собираюсь фальшивить. Врать себе, окружающим, чтобы только мама была счастлива, хвалясь моими ложными успехами в медицине перед своими коллегами. Я тоже хочу быть счастлива. Если наши с ней представления о счастье разные, мне плевать.
– Какая ты смелая. Борешься за свое счастье, – с завистью проговорил я.
– Мама говорит, что я не понимаю смысла жизни. Она хочет мне добра. Когда я заработаю свой первый миллион, она возьмет свои слова обратно.
Я слушал исповедь этой смелой девочки, раскрыв рот. Она – мой кумир. Она –настоящая звезда, музыкант и хозяйка своей жизни. Она озвучила все мои сокровенные мысли. Мысли, которые я гнал от себя долгие годы. Общество ломало мой характер. Им почти удалось сломить мою веру в себя. Но еще не совсем. Похоже, что-то теперь изменится.
– Как тебя зовут, чудик? – спросил парень.
– Уник.
– Уникальный Уник. А говоришь, родители в тебя не верят? Назвали в точку. Сыграй еще. На полную, Уник.
И я расстарался. Я вложил в игру столько драйва. Впервые я играл для публики. Впервые мне хлопали.
– Уник, ты великолепен. Ты должен играть с нами в группе, – восторженно запрыгала, хлопая, девушка.
– Вы шутите. Это невозможно, – засмущался и затрясся от возбуждения я. Я не верил своим ушам.
– Ты – музыкальная урна. Это возможно? – обратился Крыс.
– Нет ничего невозможного, – уверенно заключила Роза.
Уж больно все грандиозно и стремительно закрутилось. Предложение убийственное, безусловно, но я не могу так сразу принять решение.
– Я должен идти сейчас, – вырвалось у меня. Неожиданный поворот в моей никчемной жизни. Слишком все круто, даже страшно. Надо переспать с этой мыслью, не бросаться в омут с головой. – Ребята, я найду вас. Я вас не забуду.
– Думай не долго, а то передумаешь. Так бывает. Это гибель для тебя. Не трусь.
Я смотрел на них, как на святых, как в последний раз. Где-то в нижних слоях организма все съежилось. Я покатил во весь дух. Я не видел ничего вокруг. Мои глаза слезились от избытка эмоций. Я поверил в чудо. Оно было в моих руках только что. Я испугался его. Долго мне внушали, что моя мечта несбыточна, и я испугался последствий. У меня теперь есть Картинка. Она не знает меня настоящего, и ждет завтра и в последующие дни.
Я долетел до своего крошечного мирка. До дома. Я должен прожить в четырех квадратах всю свою жизнь и радоваться. К счастью, никого до сих пор дома не было.
Я не смог сомкнуть глаз. В голову лезли представления о большой сцене. Я в человеческой группе без устали играю и поражаю публику. Я не серый, я – блестящий. Крыс, Роза и я – новые кумиры молодежи. Я уже придумал нам трек. Без меня никак. Нам рукоплещут, забрасывают цветами и мелочью. Это реально круто. Все шло именно к этому.
Начало светать. Я провалился в сон. Входная дверь хлопнула. Отец.
– Прости, я тебя разбудил.
Отец старался как можно аккуратнее войти, не вышло. Просто я только начал засыпать.
– Я не спал, пап, – округлив глаза, признался я.
– А? Это плохо.
Папа отвел взгляд.
– Что? Пап, где мама?
– Она отправила меня к тебе. Переживает, как ты один.
– Прекрасно, – устало ответил я.
– Не верю, не старайся. Мне жаль тебя, сын. Жаль. Несчастный мой мальчик.
– Пап, я счастлив. Счастлив, как никогда. Именно сегодня. Я понял, чего хочу от жизни. Я – музыкант, папа. Я докажу, что это не проблема.
– Бедняга, заблудший. Думаешь, никто тебя не понимает? Мне тяжело признаваться, но во всем моя вина. Даже не моя, а деда, моего отца. Отец был помешен на музыке. Я видел, как папа погубил свою жизнь и подставил под удар нашу. Он так же, как и ты, стремился к сцене, пел, играл вечерами дома. Он сочинял музыку. Непризнанный мусорный артист.
– Что с ним стало? – со страхом спросил я, зная, что ответ буден неутешительным.
– Его утилизировали. Люди устранили сбой. Отец поставил на кон все. Он устроился на работу в столичный концертный зал и не удержался от соблазна. В одно из выступлений группы его любимой группы «Король и Паж», он выскочил на сцену и разразился соло. Люди долго обсуждали этот нонсенс. Ну и скандал он учинил! Мама не знала, куда деть глаза очень долго, пока мы не переехали в другой город. По знакомству, конечно. Ему каждый день говорили, что он – мусорщик. Он кивал, но, наверное, не мог по-другому. Я обожал его, и он любил меня. Он пел мне. Мне даже нравилось. Я повторял за ним. Верил, что мой папа необыкновенный. В последний наш день мама устроила такой разбор полетов. Из-за песенок папы, из-за дурного влияния на меня. Она говорила о позоре на многие поколения. Помню эти слова: «Говор, поющий человек – это норма, поющая урна – заводской брак. Урна для мусора, а не для музыки. И в итоге мусором стал сам отец. Он рискнул.
Как нам было туго. Мама вырастила меня и сдалась в утилизацию. Она бы сделала это раньше, но не могла предать единственного сына. Она так и не оправилась от папиного предательства. Его родители винили маму во всем. Дескать, у него крыша съехала из-за любви к ней, а она ничего не предприняла, чтобы предотвратить крах.
– Пап, я не знал… Но это многое объясняет.
– Я и представить не мог, что история повторится. Увы, прости, сын. Я не говорил этого раньше. Я надеялся, ты сильнее, здравого смысла тебе хватит, чтобы побороть эту аномалию. Ты же еще и мамин сын. Ты сможешь. Борись, сын, – отец вцепился в мои бока и легонько потряс. Его губы дрожали. Глаза были влажные. Он искренне страдал.
– Пап, ты убиваешь меня. Я только поверил в себя.
– Я тоже верю. Не подведи, сын. Я люблю тебя. Ну, ты знаешь.
Отец всхлипнул, выправил губы, задрал гордо нос и пошел к выходу.
– Вижу у тебя все отлично. Так маме и скажу. Поеду, встречу.
Я был впечатлен откровениями отца. Теперь все встало на свои места. Грустно, но правдиво. Такое уже было. Люди боятся странностей. Их порядок, их план, в который поющая урна не входит.
Тут в меня прокралось сомнение. Моя уверенность в безоговорочном триумфе пошатнулась. Да, у медали две стороны. Об этом я не хотел думать. Я был готов завтра же лететь навстречу славе без оглядки. Рассказ отца подорвал мою уверенность. Вот и перепутье. Я на развилке судьбы, как мой дед когда-то. Направо пойдешь, богатым будешь, налево – женатым, прямо – смерть сыщешь. Время идет, мне придется сделать шаг вперед. Только я теперь уже и не знаю, в какую сторону мне шагать. Может сразу прямо, чтобы не мучиться? А слева стоят мама, Картинка, отец мечтают окутать меня счастьем, в котором я счастлив никогда не буду. Отец. Его разбитое детство. Если шагну не туда, выдержит ли он второго предательства? Если все же разгонюсь навстречу своей мечте, если решусь на отчаянный вираж вправо к славе и признанию, и если разобьюсь о стену человеческого безразличия, я сделаю несчастными моих троих близких. Я со всей силы оттолкнулся передними колесами и повалился на спину. Крышка отлетела. В голове помутилось. Вошли мои родители.
– Что такое? Уник, что с тобой? Тебе плохо? – подбежала мама, увидев лежащего на полу сына. – Поднимай же, Бум.
– Я сам мама, – заупрямился я и совместными усилиями встал на колеса.
– Все же было нормально, сын, – присоединился к опасениям папа.
– Все и так нормально, – уверял я родителей.
– Давай-ка, я лучше сегодня за тебя отработаю, – продолжила мама. – Посиди дома с отцом, отдохни.
– О, нет, – запротестовал я, – Это моя работа, мое дежурство, я сам.
Папа виновато смотрел на меня.
– А как ты себя чувствуешь?
– Уже нормально. На работе вообще все пройдет.
– Да, Картинка приведет тебя в чувства, – добавила мама.
Я положительно закивал. Это отвлечет меня.
Колеса протереть. Пробки с собой. Готов к труду и обороне. Вроде.
– Я правду в норме, поеду.
– Я провожу тебя, – рванул папа за мной.
– Пап…– отсек я.
– Ладно, сам так сам.
Папа подмигнул мне глазом и улыбнулся. Поддержка. Мол: «Будь умницей».
Я покатил. Состояние было паршивое, если честно. Такое чувство, что всю ночь разгружал вагоны. Внутри все ходило ходуном.
Я проехал мимо подземного перехода, панически боясь даже взглянуть в ту сторону. Только другой дорогой. Медленнее, чем обычно, почти наехал на женщину, встретил шквал недовольства, трижды извинился, покатил быстрее, подальше от негатива, пролившегося на меня.
Приехал на площадь. Народу еще не было. Была Картинка. Завидев меня, она устремилась ко мне, сияя своей безупречной улыбкой.
– Ты сегодня рано, – дружелюбно начала она. Меня передернуло.
– Как всегда, – отрезал я отстраненно. Почему-то она меня не успокаивала.
– Я знала, что ты будешь рано и тоже приехала пораньше. Чтобы побыть с тобой вне работы.
– И все же мы на работе. Вне ее нам никак не оказаться.
– У нас есть немного времени друг для друга. Пока нет людей.
– Люди… А если бы я вдруг не приехал?
– Пораньше?
– Вообще.
– Вообще? Ну, такого не может быть. Работа превыше всего. Шутник.
– Причина неявки – смерть, – изрек я и горько хмыкнул в сторону.
Она и предположить не может, что я вдруг не появлюсь, исчезну. Судит по себе и по обществу. Я другой. Держусь пока, каким-то чудом. Может из-за нее, или дело в коралловых пробках. Рано или поздно все равно случится срыв.
– С тобой все хорошо? Ты какой-то грустный. Что у тебя случилось? – забеспокоилась Картинка.
– Ничего нового. Ты не знала меня таким, а я вот такой – грустный и останусь навсегда таким, – пресно изрек я, глядя в ее большие желтые глаза в цвет ее обязанностей.
– Ты разыгрываешь меня. Предупреди, где нужно будет смеяться и выдохнуть.
Я не выдержал долгого взгляда. Мои глаза закололи. Я отвернулся.
– Сегодня суббота. Будет много работу. Я думала, начнем рабочий день позитивно. Я плохо спала сегодня, представляла, как мы с тобой подлетаем близко друг другу под предлогом обслуги, ловим воздушные поцелуи на расстоянии трех-четырех метров и изредка дотрагиваемся пальцами, как бы случайно, сталкиваясь друг с другом. Мне кажется, я расту выше и выше рядом с тобой, потому что внутри меня бурлит нечто необыкновенное, необъяснимое.
– Это бумага, – ляпнул я тут же, не глядя. Молчание. Я повернулся. Улыбка Картинки рассеялась. Она обиделась? Я в растерянности продолжал смотреть в ее поникшие глаза. Болван! Она только что говорила о своих чувствах. Я подсознательно сделал ей неприятно. Я заметил, что она хочет от меня того же, что мои родители, того же, что от меня требуют правила нашего общества. Я сам дал ей повод так думать. Но меня бесило то, что я должен выбирать между любимыми и делом всей своей жизни. Я заигрался. Не был с ней настоящим, играл Умницу, обманывал ее все время.
– Я тоже не спал сегодня. Прости, я не могу сказать тебе всего. Ты мне очень дорога, но боюсь, я тебя не достоин.
– Ты упал, Умница? Ты о чем толкуешь? Я не узнаю тебя.
– Скоро ты меня даже возненавидишь. Картинка, я не тот, кем кажусь тебе…
– Так, стоп. Давай, прекратим этот разговор, пока он не зашел слишком далеко. Поговорим завтра, когда ты выспишься. Не придется извиняться и жалеть о словах.
Картинка развернулась и умчалась в другой край площади. Подъехали другие урны на работу. Скоро восемь. Я с силой засунул в уши губчатые пробки и поехал к фонтану, ненавидя себя.
Вода равномерно струилась вверх под напором. Фонтан был большой и многоярусный. Первый ряд бил небольшими струями. Чем ближе к центру, тем струи выше и сильнее. Я встал туда, куда брызги не доходили, хотя так хотелось броситься в этот холодную, принадлежащую людям и предназначенную для взора людей, красоту. Но я должен знать свое место, радоваться возможности подобрать бумажку, улыбаться любимой, принимая брезгливую подачку от человека, гордиться прибавкой в размерах и падать в ноги Биг Боссу, чтобы он подрезал мне верх и создал сына для меня. Я не против продолжения рода, но что если он тоже получится музыкальным? Что я ему тогда скажу? Подарю коралловые пробки. Мол: «Сынок, извини, таким, как мы не место в этом мире, так что заткни уши».
– Таким, как мы не место в этом мире. Я не должен доводить до этого. Да, не стоит делать того, о чем я буду жалеть всю жизнь. Рано или поздно я сорвусь. Сколько я пытался сопротивляться музыке. Она сильнее меня. Картинку я в это не имею права втягивать. Уйду с площади. Попрошусь в тихое, спокойное место. А с ней попрощаюсь сегодня же.
Разгар рабочего дня. По площади расхаживают люди. Кто-то катается на сигвее, кто-то на моноколесе. Дети людей разулись и погрузились в холодную воду фонтана. Им можно. Люди едят, пьют, покупают билеты в тир, на батуты, бросают мусор себе под ноги. Бывает. Стоит шум. Люди разговаривают, смеются, плачут. Для них звучит музыка с огромных колонок, пляшут струи фонтана, лампочки разноцветными огнями сверкают в такт музыке. Я катаюсь туда-сюда. Работаю. Стараюсь столкнуться с Картинкой глазами. В ушах пробки от греха подальше. На большом экране пульсирует эквалайзер, фонтан ему подыгрывает. Пятилетний малыш топает босыми ножками в воде. Его мать рядом машет руками, подбивает его танцевать, радуется его успехам. Солнце так и жарит. Мои железные бока накалились, уши горели да еще эти губки в ушах. Я застыл на мгновенье. Фонтан. Малыш топает в фонтане. Его мама поет и хлопает. Эквалайзер. Колонки. Солнце. Все заново. Я узнал песню, которая играла. С заткнутыми ушами понял. Вокруг были подсказки.
– Я птицу счастья свою отпускаю на юг.
Теперь сама я пою, теперь сама летаю.
А -А- А- А.
Я вынул из ушей пробки и выбросил их на брусчатку. Они осточертели мне. Они, как наручники, сковывали мою свободу. Я застучал себя по ребрам и начал раскачиваться в такт музыке. Я знал эту песню, запел, резво двигаясь под музыку. Меня понесло.
– Умница, что ты делаешь? – недоумевая, произнесла Картинка, примчавшись на несанкционированный концерт мусорщика.
– Потанцуем?
– Ты сума сошел? Перестань сейчас же. Так нельзя. У нас будут проблемы.
– У меня.
Я схватил ее за бока и быстро провел своими жесткими пальцами, что она неожиданно зазвучала в моих руках. Она не ждала от меня такой прыти. Не успела возмутиться Картинка, как я уже кружил ее в своих объятиях, одновременно покачивая ее в такт музыке. Она упиралась и пыталась вырваться, но я был одержим. Я, будто ждал от нее понимания, интереса, доверия, но она высвободила одну руку и щедро одарила меня ударом. Неслабо. Попала по крышке. Я пришел в себя, когда уши заложил звон. Я увидел ее полные слез глаза. Она часто дышала от волнения и обиды.
– Меня зовут Уник. Я – ненормальная урна, и я тебя не достоин.
– Да, ты прав, – согласилась она и уехала прочь. Я смотрел ей в след. Я не планировал так жестко. Так вышло. В этом, наверное, и есть настоящий Уник. Пусть ненавидит. Так ей будет легче меня забыть. На меня смотрели коллеги, Фарик и Этлен. Народ осуждающе рассматривал меня. Малыш из фонтана истерически плакал. Мать уносила его на руках подальше. Послышались разные возгласы. «Дефектная урна, что ли?», «Ребенка напугала», «Совсем распоясались».
– Я – музыкальная урна! Не дефектная! И что такого, что пою, танцую? Что?! Напугались? Люди…вы…вы не видите дальше своего носа. Жизнь есть в воздухе, под водой и под вашими ногами! Не такая благородная, конечно, как ваша, но жизнь. С чувствами и желаниями.
Люди не слушали. Они продолжали обсуждать ненормальное поведение урны. «Надо позвонить, пока она не напала на кого-нибудь», «Есть номер «Клин-сервиса»?
– А-А-А-А, – негромко я продолжил проигрыш песни группы «Й». Затем стиснул зубы от злости и отчаяния и разогнался вперед, к фонтану. Я так разогнался, хотел перескочить через выступ, эффектно прыгнуть в фонтан, намочить колеса, как человек ноги. На деле, я споткнулся через выступ и полетел плашкой в воду. Холодная вода, заряженная музыкой, проникла во все мои отверстия. Из меня вывалилось все, что набросали в меня за полдня. Я очистился. Фонтан загажен. По его поверхности поплыл не переваренный бумажный мусор. Это все. Крах. Мой бесславный конец. Я смог руками поднять себя. Я был разбит, но искал глазами Картинку. Видела ли она это? Да, она изумленно смотрела на меня, на то, как я покончил со своей жизнью.
Сверкнула вспышка. Кто-то щелкнул меня на телефон. Я оглядел толпу. Меня фотографировали и снимали на видео. Чудик мусорщик залез в фонтан. Когда еще такое увидишь?
– Беги, – послышался дрожащий голос Картинки.
Она понимала плачевность моего положения, но понятия не имела о причинах. В ее глазах было столько боли. Бедняжка. Она еще переживала за меня.
Надо бежать, – пронесся еще раз ее голос в моем сознании. Без оглядки. Пока Картинка не начала меня вытаскивать. Не втягивать ее! Отпустить и не тянуть за собой.
Я начал переступать через выступ и покатил по брусчатке, оставляя на ней мокрый след. Дальше от площади. Неважно куда. Дальше от глаз людей. А Картинка обязательно забудет меня. Она еще сможет быть счастливой.
Я летел, как угорелый. Сегодня, может, нет, а завтра меня уже будет искать весь город. Газеты обязательно меня прославят, как дефективного уборщика. Меня ожидает одно – утилизация. Мой последний срыв стал фатальным. Не так я хотел уйти из жизни. Не так. Домой ехать – не вариант. Признаваться в том, что окончательно облажался, Я не выдержу слез мамы. Папа, прости.
Надо укрыться. Там, где меня не найдут. Гаражный массив. Заброшенный гараж. Да, можно попробовать. Поживу хоть немного для себя. Туда и покатил.
Ржавый заброшенный гараж – единственное мое укрытие, единственный мой соратник. Темный, холодный, грязный, но такой родной. Я такой же, как он. Забрался в него и забился в дальний угол. Пробуду здесь столько, сколько хватит везения. Конечно, было здорово, если бы обо мне говорили недолго, если бы не стали искать. Тогда можно было бы выйти отсюда уже скоро и попытаться жить дальше, где-нибудь в типографии или в библиотеке, безвылазно.
Дни потянулись липкой противной теплой жвачкой. Днем я слушал рев моторов из соседних гаражей, редкие голоса людей, проходивших мимо. По ночам мог высунуть нос из дыры и вдохнуть немного свежего воздуха. Тихо-тихо постукивал по своим бокам и мурчал в полголоса свою любимую песню о несправедливости. Моему терпению потихоньку приходил конец. Я прокрутил в памяти все свое детство, столько всего передумал, столько выплакал. Пять дней скорби и презрения к себе.
– Я никто для тебя,
Опадающий клен,
Ухожу навсегда
Одинок и влюблен.
Я тянул заунывную песню и слабо брынчал жестяными пальцами по своим ребрам. Я добивал еще один последний день. Я ждал конца. Какого-нибудь.
Неожиданно в мое укрытие просунулась голова. Человеческая голова. Я замер, замолк. Мое жестяное нутро сузилось, глаза выпятились. Я сглотнул подступившую слюну. Меня видят или нет? Вот бы не заметили. Голова не уходила. Два блестящих глаза смотрели прямо на меня. Вот и все, наверное. Я пойман, и теперь мне точно конец. Я медленно и протяжно выдохнул. А чего я испугался? Примерно так и представлял я эти последние пять дней свой конец. Я ждал его все пять дней.
– Ну, так и будешь делать вид, что тебя здесь нет? – заговорила голова.
Фу, выдохнул снова я, – это знакомый голос. Это дерзкий голос Крыса. Дерзкий и приятный. Я обрадовался, когда еще услышал голос Розы с улицы.
– Это Уник? Уник, я рада, что ты жив, – послышалось с улицы. – Выходи, ты можешь нам доверять.
– Ну и шумиху ты навел, брат. Ты – звезда. О тебе на каждом шагу говорят. Слава. Славище! – продолжил Крыс общение через дыру гаража.
– Меня ищут. Хотят покончить со мной. Разве это слава? – немного ближе подкатился я к выходу. Крыс выпрямился снаружи, а я встал в своем ржавом проеме.
– И ты смирился, – констатировала тихо Роза.
– Мне ничего не остается. Я столько всего натворил. Я в конец запутался. Будь, что будет. Видать, это моя судьба, урок всем, кто дерзнет идти против системы. Хотя, кто дерзнет? Я единственный ненормальный, – ухмыльнулся в сторону я.
– Эй, эй, ты совсем скис. О какой судьбе ты там толкуешь? – раздраженно спросил Крыс. – Видать, судьба…– пафосной издевкой растянул Крыс. – Что тебе видно из грязного угла этого клоповника? Ты серьезно? Ты тупо пускаешь все на самотек и ждешь, что судьба вытащит тебя из этой консервной банки?! – Крыс был в бешенстве.
– Я не жду ничего, – тихо ответил я, боясь поднять взгляд.
– А мы думали, ты ждешь подмоги, ждешь нас, чтобы доказать всем, что значит характер. Я стал твоим кумиром, Уник. Я восхитился твоим вызовом всему миру. Я сказал… Роза, как я сказал вчера?
– «Этот мусорщик еще покажет всем им. Уборщик, урна, жестянка под ногами, а сколько воли к мечте!». Так ты сказал. Я тоже прониклась. Уник. Судьба – это наш выбор. Мы прокладываем свою судьбу сами, выбирая тот или иной путь. Не останавливаясь, идти к цели. Я не придумываю отговорок, чтобы свернуть с выбранного пути и не жду случайных подачек от жизни. Я работаю над собой. Талант. Труд. Твердость. Три Т, – разогналась в убеждениях Роза.
– Ты – человек. Тебе легко говорить, – лишь смог выдавить я, так же глядя на их ноги.
– Думаешь, людям все достается легко? На блюдечке с золотой каемочкой. Есть люди, думающие, как ты. Они всю жизнь живут с мамами, слушают их наставления или на помойке, потому что пустили все на самотек. Я думал, ты все же особенный, что ради мечты кинул своих родных и систему. А ты – слабак и трус, мусорщик с опущенными глазами. Значит, прощай. Судьба распорядиться твоей жизнью сама, – завершил свою реплику Крыс, горько сплюнув в сторону. Крыс взял за руку Розу и повел за собой. Роза нехотя пошла.
– Я пробовал пробить людское безразличие, Роза. Вы сможете все. Вас будут слушать. Меня не слушают. Крыс. Для людей я – самый обычный грязный мусорный бачок. Они брезгуют признать мою уникальность, музыкальность. Боятся меня, как будто я наброшусь на них и сожру. Я видел это не раз. К чему обманывать себя? Мой уровень – ноги. Я слишком низок.
Роза встала. Она жалобно смотрела на меня. Я смотрел на нее. Она хотела помочь мне всем сердцем. Разве бывают такие добрые люди?
– Пойдем, Роза, – потянул ее вновь Крыс. Он тоже вставал секунд на пятнадцать. – Это мусорщик. Он решил.
– Ты мог бы попробовать с нами. С нами я вижу твое блистательное будущее. Ты навел шумиху. Этого не бояться надо. Это могло бы сыграть на нас. Скандальная группа. Интерес молодежи к нестандартной музыке. Молодежь обожает все нестандартное, обожает бунтовать. Ты стал бы их кумиром, если бы выступил с нами в воскресенье на площади, – бросила напоследок Роза и протянула руку.
– Я много раз представлял наше выступление на площади, – мечтательно произнес я, вспомнив, как рукоплескали нам в моих мечтаниях люди.
– Он не решится, Роза. Мы зря тратим время. Нам надо репетировать. Нельзя заставить чего-то хотеть. Нельзя заставить быть успешным. Я тоже подумал, что он – музыкант, а он – пустозвон.
Роза опустила глаза. Крыс потянул ее за собой. Оказалось, что во мне нет стержня. Оказалось, что я не жестянка, а тряпка. Она обманулась, как и все, кто мне верил. С меня до сих пор капала вода. Я до сих пор не стек со дня купания в фонтане, или я до сих пор оплакиваю себя. Жалею, что так слаб и несчастен. Я мог бы сделать этот шаг. Шаг на перепутье. Судьбоносный последний шаг к своему предназначению. Забыть о провале деда и попытаться преодолеть бездну людского безразличия. Если Крыс и Роза поверили в меня, то, получается, не все люди такие черствые и высокомерные. Может, есть шанс. Чего я боюсь? Я же уже покончил с собой пять дней назад. Если я выступлю, я уйду красиво. Даже если меня уничтожат, я останусь в истории, как уникальная музыкальная урна. Люди, возможно, пожалеют о содеянном когда-нибудь. И когда-нибудь такой же маленький уникальный мусорщик дерзнет пойти против системы, и его уже не осудят – его талант признают. Я рассуждаю о судьбе. Может, это и есть моя судьба? Может, Роза не зря появилась в моей жизни? Может, это судьба протягивает мне руку, а я боюсь ее принять? Какой же я глупец! Я добровольно отказываюсь от руки судьбы!
Я засуетился и поторопился вылезти из гаража. Пока вылезал упал, покатился кубарем и кричал:
– Роза! Роза!
Я не видел, обернулась ли она. Я надеялся, что обернулась. Что остановилась. Все закружилось. Неужели она ушла? В следующее мгновение Роза подошла ко мне и помогла подняться.
– Я понял, Роза. Ты – моя судьба. Я пойду за тобой куда угодно. Я – музыкант, и я буду бороться за признание. Спасибо, ребята, – обратился я к обоим. Крыс стоял подальше. Он не вернулся, но ждал. Возможно, Розу. Возможно, ждал моего прозрения. Моего собственного желания. Музыкантом стать нельзя насильно. Нужно родиться музыкантом и, не останавливаясь, идти к своей цели.
Роза повела меня в жизнь. Моя Роза. Мой ангел-хранитель. Крыс ухмыльнулся и покрутил удивленно головой. Затем встретил меня, выставив вперед пятерню. Я хлопнул легонько по ней своей шестерней. Это означало, что он рад моему прозрению.
– Слушай, ты хороший парень. Почему Крыс? – спросил я неожиданно, удаляясь из гаражного массива. Надо бы разрядить обстановку.
– Я – Кристин. Так себе имечко, да? В Польше бы оно звучало лучше.
– Ты поляк?
– Отец поляк, начудил с имечком и свалил.
– Ну, немного женственно, а так красивое имя.
– Издеваешься? Ты-то у нас Уник, уникальный, умный. Тебя в детстве не дразнили девчонкой.
– Были другие поводы для этого. Я музыкальный. Это в моем мире – типа, идиот,
– Я вообще – Роза. Старинное имя с шипами. Откуда только родоки откопали такую прелесть? Мы всем им покажем, – завершила Роза, задрав выше нос для смеха.