Очарования детства

Тёплая южная река несла свои воды также медленно, как тянулись дни моего детства. Вдоль противоположного берега двигалось немыслимое, по своей конструкции, судно, оно углубляло дно. На нашей стороне – отмель, песок, детская купальня.
Из северного города с непредсказуемой погодой, тяжёлыми свинцовыми волнами, сердито толкавшими неприступный гранит, и сырыми ветрами меня привезли греться и поправлять здоровье в село, где алыча валялась под ногами, черешня была такой сладкой, что склеивала пальцы ребёнка, плоды сливы достигали размеров яблока.
Молоко мама брала от красно-коричневой коровы, пугавшей меня торчащими вперёд рогами, яйца — из курятника, где хозяйничал петух, оперение которого превосходило лучшие изображения иллюстраторов сказок, потому что переливалось на солнце.
На реке, с перерывом на обед, мы проводили весь день. Из сырого песка я строила замки, как подсказывала фантазия и позволяло умение. Могла бы основать целый город, но ближе к полудню на пляж приводили Вовочку, мальчика приблизительно моего возраста, худенького, с тонкой шеей, отчего голова его, казалось, заваливается на одну сторону, и с раскоординированными движениями. Он вёз за собой на верёвочке игрушечный пластмассовый грузовичок, довольно, большого размера.
— Здесь будет дорога, — произносил Вовочка, ступая пятками по вылепленным башням и стенам, а вслед за ним проезжал грузовичок, сметая, остатки строений.
Если кто-то возражал или возмущался, он принимался визжать и топать ногами.
Мама его, грустно шлёпающая по мокрому песку, беспомощно вытирала слёзы не из-за разрушенных замков, а потому, что её сын был не такой, как остальные дети.
Это продолжалось до тех пор, пока на пляже не появилось новое лицо: наш ровесник Никита.
Он заинтересовался моими «шедеврами», и, как-то само собой получилось, что мы начали строить вместе. У него были крепкие и сильные руки, у меня — маленькие, но искусные. Его придумки сочетались с моими, словно мы давно знали друг друга, читали одинаковые сказки, ни споров, ни противоречий. На горизонте замаячила знакомая фигурка, ловящая растопыренными пальцами воздух, казалось, что Вовочка недавно научился ходить, а может быть, так оно и было.
— Здесь будет моя дорога, — повторилась ежедневная песня.
Я закрыла глаза, чтобы не видеть, как уничтожит он совместное «творенье».
— Нет, не здесь, — услышала голос нового друга, твёрдый, убедительный, не предполагающий возражений.
Он встал перед Вовочкой, значительно выше его, широкоплечий, с большой головой и непроходимой чащей чёрных волос, сильный здоровый богатырь, против существа, похожего на кривой сучок с тонкими неровными веточками.
— А где? – спросил оторопевший разрушитель пляжных построек.
Ни одной капризной нотки, только, интерес.
— Там, — Никита кивнул в сторону кустов, окружавших песок.
— Пошли, — продолжил он, — по краю пляжа ты проложишь шоссе со светофором и пешеходным переходом.
— «Соше»? — Вовочка, как заколдованный, раскачиваясь ступал за Никитой, за ними спешила взволнованная мама.
— А что ещё мне построить? – нелепый мальчик был готов повиноваться незнакомцу.
— Гараж для машины, из веточек.
— Хорошо, — дисциплинированно ответил Вовочка, — мама, где построим гараж?
Больше он не мешал. Мы возводили замки, подземные укрытия, ров вдоль стен. Вокруг собирались ребята, продолжали наши постройки, которые разрастались до размеров пляжа, взрослым приходилось перешагивать через них.
Вовочка наблюдал за нами со стороны кустов.
— Я на ней женюсь, — кивнул Никита в мою сторону.
— Мама, мама, а мне на ком жениться? – закричал особенный ребёнок, ему хотелось походить на нового знакомого.
Вместе с Никитой мы купались в реке, потом я крутилась на песке, как балерина, чтобы обсохнуть.
— Перестань, — говорила мама, — у меня рябит в глазах от твоего мелькания.
Никита хмурился.
— Я построю дом для нас двоих, ты сможешь танцевать там, сколько захочешь.
В согласии моём он не сомневался и был прав.
Мы плакали, когда наступило время расставания.
«Очарованья ранние прекрасны, очарованья ранами опасны», — услышала я позднее строчки Евтушенко.
Мать Никиты попробовала его успокоить.
— Стой там, молчи, ничего не говори, — приказал сын, размазывая по лицу крупным кулачком грязные слёзы, она замерла, не смея вмешиваться в его личную жизнь.
Позднее я узнала, что это был внук крупного военачальника и открылась для меня истина: чтобы стать генералом, сначала им нужно родиться.
Эта первая любовь подарила мне не только привязанность и лучшие воспоминания, но и новое чувство: как много я могу значить для мальчика.
Второй раз влюбилась в третьем классе, в студии танцев. Объектом стал Артур с синими глазами, пышной шапкой волос дымчатого оттенка, одетый в изумительный серо-голубой костюмчик.
Несколько месяцев я «выделывалась» перед ним, выбирая платьице для каждого занятия, придумывая, как уложить волосы, «разрабатывая» темы для разговора.
Наша пара была лучшей в группе. Я летала по залу вместе с партнёром, лёгким сиреневатым облачком, всегда попадавшим в такт, в отличие от других мальчишек.
Однажды, за мной заехал папа с овчаркой, нашим домашним другом, которого он выгуливал по вечерам.
— Я знаю этого дядю, — сказал Артурчик, — раньше он часто разговаривал с моей мамой на скамейке в парке, когда гулял с этим дурацким псом, по имени Мальчик.
— Почему дурацким?
Голос мой дрогнул, оскорбили любимого члена нашей семьи, глаза которого без слов говорили о том, что он понимает всё, что творится вокруг.
— Мне было четыре года, — продолжил партнёр по танцам, — мама достала пирожное из коробки, а пёс подошёл и съел его.
— Нужно было сказать «фу», он думал, что его хотят угостить, люди едят сладости не на улице, а дома за столом с чаем.
Когда мы с папой ехали домой, я, трясущимися губами, рассказала эту историю.
— Ребёнок ошибся, я никогда не видел их прежде, не рассказывай этого маме, понимаешь меня? – строго сказал папа.
Я поняла: произошло что-то важное, сделала вид, что поверила и согласилась.
На самом деле пса нашего звали Бой, и, только, папа называл его Мальчик.
Вечером у меня поднялась температура. После двух недель гриппа обнаружила, что у Артурчика новая партнёрша по танцам и не стала настаивать на продолжении совместного «проекта».
Через много лет мы, повзрослевшие, оказались в соседних креслах самолёта.
— Помню, как твоя собака съела моё пирожное, — сказал он.
Видимо это событие так и осталось самым значительным в его жизни.
— Сочувствую.
— Я скоро женюсь.
— Кто же счастливица? – мой саркастический вопрос.
— Дочь знакомого нашего президента, — ответ.
«Она очень бедная, эта богатая девушка», — подумала я.
Даже, имя «Артур», с тех пор, ассоциируется у меня с чем-то неприятным.
Третьей любовью стал Санёк, симпатичный парень из параллельного класса. Учительница музыки поручила нам к новогоднему вечеру готовить номер: «Заклинание змеи». Я должна была исполнять танец кобры, а Санёк – стать заклинателем, он единственный из двух шестых классов, умел играть на дудочке.
Чтобы продолжить общение после репетиции, я нарочно погнула молнию на сапожках и попросила Санька в гардеробе помочь застегнуть её. Он, худенький и очень высокий, сел на корточки, взял мою ногу в свои руки, повозился с молнией, потом поднял глаза, помедлил, сказал:
— Готово.
С тех пор после репетиции спускался за мной в гардероб, стоял рядом, покорно ждал момента, когда я не смогу застегнуть молнию на сапоге. Это было уже неинтересно, любовь растаяла.
К этому времени стало очевидным, что папа обманывает маму. Меня удивляло, как могли вступить в брак такие разные люди: прямолинейная, со скучной правотой по любому вопросу, женщина и мужчина, уклоняющийся от серьёзных разговоров, переводящий их в шутку. На него обращали внимание дамы, и он, многозначительно улыбаясь, смотрел на них.
На субботу и воскресенье мама уезжала ухаживать за больной бабушкой. Папа возвращался в такие дни домой поздно, от него пахло спиртным. Я выливала суп в унитаз или отдавала Бою, мама не должна была заметить, что отец не обедал дома.
Однажды, он пришёл с букетом роз и вручил их мне.
— Ты хотел подарить их тёте Марго? – спросила я.
Маргарита Валериевна была близкой маминой подругой. Только такой правильный и наивный человек, как мама, не замечала, как папа и она смотрят друг на друга.
— Нет, — ответил он, — тебе, — закрыл на секунду глаза и в лице его появился оскал, то ли от боли, то ли от желания сдержать какие-то эмоции.
Мы с папой понимали и очень любили друг друга, он покупал мне одежду, я выбирала её тщательно. Если что-то в ней не устраивало, приходилось пришивать другие пуговицы, менять пояс, украшать воротничком или манжетами. Часами я могла стоять перед зеркалом, подбирая кофту к брюкам, свитер к юбке, сумочку к туфелькам. Папа смеялся и говорил, что сошёл бы с ума, если бы ему встретилась в юности такая изящная девочка.
Санёк после школы провожал меня домой, однажды, рассказал, что у него есть любимое занятие, ради него он, даже, забросил флейту.
А я-то считала, что, только, учёба на отлично и моя персона привлекают его.
Оказалось, он посещает кружок любителей нашего города в доме творчества, занятия ведёт сотрудник исторического факультета университета.
Я обрадовала Санька тем, что согласилась сходить с ним, «пожертвовав» занятиями по танцам, которые мне наскучили.
Андрей Александрович талантом рассказчика обладал необыкновенным, вместе с отблесками линз сверкали его глаза, подсмеиваясь над нами, увлекая в Петербург Пушкина, Грибоедова, Лермонтова, Достоевского, Блока, Довлатова, а, иногда, мы «пускались в путешествия» по итальянским или греческим городам времён античности.
В памяти его, в неисчислимом количестве, теснились стихи или цитаты, он удачно пользовался ими, придавая рассказу особый блеск. Дома я начала читать классиков, отыскивая в книгах то, о чём он рассказывал, и что в школе казалось неинтересным. На экскурсиях он научил нас смотреть из определённых окон дворцов или домов, замечать детали. Убеждал, что произведения великих мастеров нужно читать в оригинале, я попросила папу пригласить мне учителей французского и немецкого языков.
После занятий из дома творчества выходили все вместе, шли, продолжая беседу с учителем, постепенно компания «рассасывалась».
Оставались мы с преподавателем, потому что жили на соседних улицах, и Санёк, которому всегда было в ту сторону, куда мне.
Учитель носил с собой дорогой фотоаппарат, мы останавливались, чтобы запечатлеть, сегодняшний день, сиюминутный дождь, свежесть в воздухе, зелёные, желтые, красные листья клёнов или снег на фоне чёрного неба.
«Мне холодно. Прозрачная весна в зеленый пух Петрополь одевает…», — слушали отрывки из Мандельштама в начале мая или Ахматовское: «Смуглый отрок бродил по аллеям…», если гуляли, шурша жёлтой листвой, по паркам Царского села.
«Всё, что минутно, всё, что бренно,
Похоронила ты в веках.
Ты, как младенец, спишь, Равенна,
У сонной вечности в руках», — звучали строчки Блока, когда обсуждали историю Римской империи.
Я «заразилась» кружком, окончательно забросила танцы, училась смотреть на дома, улицы, интерьеры по-своему, как на платье, которое можно изменить до неузнаваемости, если пришить другие пуговицы или поменять пряжку на поясе. На третьем году занятий новые фантазии стали тревожить меня.
Однажды, пройдя половину пути из кружка домой, сказал Саньку, что забыла перчатки в гардеробе, сделала это специально, попросила сбегать за ними. Пока ждали его, предложила педагогу сфотографировать город так, как покажу я. Он согласился.
Был апрель. Свинцовое небо застыло в лужах среди пористого потемневшего снега. Город в серой мгле казался загадочным, замершим в предчувствии весны.
Мы встретились во второй половине дня и снимали до вечера. Он напечатал снимки, посмотрел на меня удивлённо и предложил продолжить совместное творчество. Под интереснейшие разговоры об искусстве мы «открывали» неожиданные места или ракурс для съёмки. Улицы, дворы, старые решётки садов, реки и каналы выглядели по-другому. Бессмысленными стали казаться мне часы и дни, проведённые без учителя.
Это было самое увлекательное и счастливое время.
Андрей Александрович решил оформить выставку, отобрав лучшие фотографии, предложил мне прийти в дом творчества за час до начала работы кружка, чтобы расположить их на стендах.
Я прикрепляла один снимок, подбирая ко второму, он третий, и, именно, в том месте, куда бы повесила его я. Когда композиция была готова, мы увидели другой город, наш с ним. Одновременно протянули друг другу руки, обнялись. Поцелуй этот я не забуду никогда.
Женатый человек, старше меня на одиннадцать лет, имеющий сына, оказался моим и только моим, никого другого мне не нужно и не потребуется никогда.
Вырвавшимся из нас чувствам надлежало остаться тайной.
Когда ребята разглядывали изображения города, нам уже было, что скрывать. Санёк спросил:
— Разве это не ты снимала?
— Как ты узнал?
— Андрей Александрович — умный, интересный человек, потрясающий эрудит, но так придумывать умеешь только ты.
До этих пор я думала, что испорченная молния на сапоге лежала в основе его преданности.
Счастье открытия замечательного человека, себя, своих способностей и желаний дурманило. Я училась в элитной школе, ребята изображали образцово-показательных детей, тем не менее, многие имели опыт сексуальных отношений. Отличница Катя, даже, пыталась отравиться, когда в ванной под действием таблеток, вместо того, чтобы словить кайф, ушёл в другой мир её близкий друг, студент солидного учебного заведения.
Вопрос перехода во взрослое состояние, назрел или навис надо мной. Вторым участником сцены должен стать учитель. Наличие жены, обыкновенной женщины, вкусно готовившей обед и чисто убирающей квартиру, не смущало. Ему, с лёгкостью «слонявшемуся» между веками и странами, читавшему старинные рукописи, и представлявшему, каким был Колизей, когда его только построили, раздумывающему над философией великих: от Конфуция до Канта, нужна я.
О сыне их не думала, вообще, как и о разнице в возрасте.
Примером поступков, свободных от обязательств, служил для меня папа, он всегда делал, что хотел, несмотря на нас с мамой. В последнее время имя дамы, с которой говорил по телефону, с Марго сменилось на Лидию.
Для торжественного расставания с девственностью я придумала время – суббота, место – наш дом, (папы и мамы не было), и короткое чёрное платье с молнией на спине от шеи до «ниже некуда». Разрез или декольте меня устроили бы больше, но такого одеяния папа не купил бы. Пришлось «раскрутить» его на вариант с молнией, предчувствуя, фантазируя, какой трепет испытает Андрей Александрович, расстёгивая эту самую металлическую дорожку.
В очередную пятницу я сказала папе, что завтра у нас дома собирается кружок любителей города, чтобы он позвонил домой перед тем, как возвращаться.
Платье надела заранее. После прогулки по городу и фантастических поцелуев в тени сада, я попросила учителя подняться к себе, чтобы открыть дверь, сказала, что заедает замок. Нас потряхивало от близости друг к другу.
— Проходите, я покажу вам альбом Джотто, — это был его любимый художник.
Он сделал несколько шагов в квартиру.
— Расстегните, пожалуйста, молнию, — сбросив плащ, я повернулась к нему спиной.
Замочек поехал по спине, лаская её, предваряя самое захватывающее приключение в моей жизни. Я повернулась, платье поползло вниз.
— Что ты делаешь, девочка? Это невозможно. Я виноват перед тобой, всего этого не должно было быть.
Он стал бледен, едва сдерживал себя.
— Ну, почему? – я упёрлась лбом в его грудь, он стоял, твёрдый, как памятник, опустив руки, не дотрагиваясь до меня.
— Нельзя.
Ушёл.
Бешенство, слёзы, обида.
Вечер испорчен, а, я, предложившая ему всё, что, только, могла предложить, оскорблена.
Но допустить пропасть платью, имеющему особое предназначение, не могла.
Валеру с верхнего этажа, я знала, потому что родители наши дружили, сосед занимался футболом и, даже, имел некоторую известность в этой области.
Однажды, он остановился около меня на своей машине, когда шла из школы.
— Привет, хочешь покатаю.
— Спасибо, я занята.
— Освободишься, позвони.
После «трагедии» с педагогом, я отыскала его в мобильнике.
— Освободилась? Соскучилась?
— Да, приходи.
— Что мне за это будет?
— Разрешу расстегнуть молнию на платье.
— Лечу.
И он взлетел, вернее упал с седьмого этажа на третий.
Расстегнул.
Ему – двадцать два, мне — шестнадцать. Не такой уж юный возраст по сегодняшним меркам.
Мы занимались сексом, исследовали свои возможности, копируя позы из Камасутры и других «учебных» пособий. Встречались у меня дома по выходным дням или у него, пока не вернулись с работы родители.
Мама, проверяя карманы моего платья перед стиркой, нашла презерватив.
— От этого ещё никто не умер, — ничего другого придумать не смогла, чтобы оправдаться.
— А СПИД?
— Ты же нашла презерватив.
— Какой ужас!
Вечером папа зашёл в мою комнату.
— Надеюсь, ты понимаешь, что делаешь? – красивый, умный, не только наш с мамой, но ещё чей-то.
— А ты?
— Я не такой подлец, как тебе кажется. Мама не сделала мне ничего плохого, а, главное, не могу оставить тебя, нежного бесёнка.
— Всё ОК, папа, не волнуйся.
Некоторое время не появлялась в доме творчества, думала, что изменилось отношение к «детским» забавам, оказалось – нет, снова потянуло в кружок. Вышли, как всегда, вместе. Пройдя треть дороги, я осталась с педагогом один на один. Саньку в школе было оказано особое доверие: учительница по физике велела принимать зачёт у двоечников.
— Как дела? — спросил учитель.
— Превосходно, у меня есть любовник, — я хотела, чтобы ему было больно, как мне.
— Поздравляю.
Однажды, поупражнявшись с Валерой, я села на край ванной, именно в ней проходили испытания в тот день, и, как ребёнок, объевшийся любимыми конфетами, поняла, что больше ничего не хочу, что он пустой и неинтересный человек, мой секс-спортсмен.
— Когда позвонить? – спросил он.
— Не знаю, — скучный ответ.
По дороге из кружка, когда мы с учителем остались вдвоём, я сказала:
— Андрей Александрович, третий дом от угла имеет замечательный второй дворик, пожалуйста, пойдёмте, я вам покажу.
— Знаю, это бывший доходный дом купца К…ва. Что ты придумала?
Но повиновался, мы оказались в изумительном маленьком садике среди стен, и только одна из них имела окна.
— Тот человек, с которым я …. Он мне не нравится больше, совсем не нравится. Что делать?
— Я должен тебя утешать?
— Да, — уверенно ответила я, ведь, учитель сам от меня отказался.
— Бедная, бедная Кристина.
— Зачем вы издеваетесь?
Никогда, даже в минуты самых горячих поцелуев, мне не приходило в голову обратиться к нему на «ты», так велико было уважение и, даже, почтение.
Я упёрла лоб в его плечо.
— Всё будет хорошо, ты не пропадёшь, — сказал Андрей Александрович и отстранился.
Слабина или боль мелькнули в лице, он едва сдерживал себя.
— А вы? Вы не пропадёте?
— Не уверен.
Через несколько месяцев услышала новость: он разводится с женой.
Причина мне была неизвестна, наверное, он не изменял ей, но и не любил больше, это я знала точно.
Потом переживания эти затмило страшное несчастье: умер папа. Ушёл от меня навсегда большой грешник, который оказался святым. Ни я, ни мама не представляли, что на ногах он перенёс два инфаркта и погиб от третьего. Никогда не жаловался на сердце и ни разу не обращался к врачу.
В последнее время дела в его фирме шли плохо, оказалось, он купил квартиру на моё имя. Среди документов была записка, отец просил свою дочь после совершеннолетия жить отдельно от матери.
Ах, папа, как же я любила и понимала тебя!
На поминках вдова говорила о том, что их семейная жизнь была безупречной. За столом сидела её подруга, Маргарита Валериевна.
Какое счастье иметь отца и как страшно его потерять!
Позвонила Андрею Александровичу, попросила прийти в закрытый дворик, рыдала, и он утешал меня.
Перед выпускным классом мама советовала готовиться в технический институт на специальность, связанную с медицинскими приборами, папа занимался ими, но её советы или нравоучения мне не подходили.
Я записалась на подготовительные занятия в филиал московского ВУЗа на специальность «дизайн».
Наш преподаватель пригласил в Москву поступать в университет трёх девочек с курсов, я попала в их число.
Сначала предстояло пройти ритуал: постельную сцену с мэтром, которому – шестьдесят.
Я, разумеется, согласилась. Ничего пред рассудительного или страшного не вижу в том, что моё упругое тело трогал старик, крупный специалист в дизайне, это всё равно, что прикоснуться к святым мощам или будто они ко мне прикоснулись. Радуюсь, что он не оказался геем, тогда нас не зачислили бы на «бюджет».
Размышлениями этими поделилась с Андреем Александровичем.
В столице жизнь не дешёвая, а папы нет. Со второго курса я подрабатывала в дизайнерских фирмах. Домой не стремилась: с мамой скучно, а учитель мой женился вторично.
Сколько бы не старалась во время учёбы и после неё, зарплата не могла удовлетворить мои амбиции.
Тогда я сменила рабочую одежду: потрёпанные джинсы, обтягивающую блузу и пиджак, на «прикид» из бутиков, подходящий для встреч с богатым мужчиной, который обеспечит меня.
Два с лишним года искала кандидатов в интернете.
Если не заниматься этим вплотную, трудно вообразить, сколько в «сети» придурков.
Наконец, нашла. Муж мой, бизнесмен, старше меня на двенадцать лет, у нас двое детей и дом в европейской стране. Он считает, что «делать бабки» нужно в России, а жить — в Европе. В работе он жёсткий, грубый, по телефону ругается по-русски, по-английски и матом.
Я рада, когда в промежутках между работой и разъездами, он заглядывает домой, как, впрочем, и тому, что уезжает. Он дорожит нашим браком, ему удобно, что я нравлюсь друзьям и партнёрам, что у меня нет проблем с языками, могу смягчить его хамство, разбираюсь в книгах или произведениях искусства, о которых они упоминают.
Между нами негласный договор: он зарабатывает, на мне — семья. Он полагает, что жена не будет заводить романы на стороне, я его не разочаровываю, нет вокруг человека, которым могла бы увлечься.
Супруг же возвращается из России потрёпанный и не чистый. В зависимости от «тяжести» вины или опасности приключений, я получаю в подарок бриллиантовое кольцо, браслет, серьги, колье или диадему.
Мальчиков наших он любит, и это главное, я не нуждаюсь в сильных чувствах этой «деловой колбасы», его привязанность была бы обременительной.
В нашем браке нет ничего таинственного или очаровывающего, как и во всей окружающей жизни.
Ежегодно, в дни Рождества, я с сыновьями навещаю маму.
Прошлым летом Санёк разместил в соцсетях пост, собирал деньги на операцию учительнице физики, у которой был любимчиком, не хватало четырёх тысяч евро, я послала эту сумму.
Когда зимой появилась в Питере, двухметровый красивый мужчина Санёк пришёл поблагодарить меня, церемонно поцеловал руку и пригласил в ресторан на встречу с фанатами бывшего кружка любителей города, оказалось, что они собираются, почти, каждый год.
Отдельный зал, большой круглый стол, одиннадцать человек. Андрей Александрович — мужчина среднего роста, худенький, в очках, светлые волосы поредели, появились залысины, глаза, как прежде, сверкают и смеются за стёклами очков, любимый преподаватель. Лица остальных обращены к нему.
«В Петербурге мы сойдёмся снова, словно солнце мы похоронили в нём…».
Прав Мандельштам насчёт декабрьского Питера, но нам было светло вместе.
Говорили долго, только одной встречи на людях для меня недостаточно.
Я пригласила педагога продолжить беседу наедине в квартире, купленной когда-то папой, муж использовал её для деловых встреч в Петербурге, а, возможно, не только деловых.
Второй раз в жизни «нарывалась» на отказ, но Андрей Александрович согласился.
Открыла дверь, он, едва, успел расстегнуть пальто. Стояли на пороге, обнявшись.
— Теперь я не кажусь вам слишком маленькой? – спросила я.
— А я тебе — стареньким? – печально пошутил он.
Отключили телефоны. Ночь, день, ночь. Волшебство не может длиться долго.
О чём думаю в другой, комфортной для жизни, стране? О Питере, Саньке, постаревших, но мало изменившихся, ребятах из кружка, радующихся каждой новой выставке или экспозиции.
Мне хотелось большего, чем имеют они, я это получила.
Через десяток лет брака узнала, насколько нежен может быть мужчина с женщиной, которая ему, действительно, дорога.
Представляю его, профессора, в аудитории со сверкающими от внутреннего огня глазами, увлекающего и увлекающегося.
Страх сжимает сердце от мысли, сколько студенток вокруг.
Вспоминаю нереальную картину: учитель в элитном махровом халате моего мужа, сидит, нога на ногу, в кожаном кресле, я — напротив, на диване, в полотенце, обёрнутом вокруг туловища. Мои руки в перстнях и браслетах что-то объясняют ему, доказывают, оправдываются.
За бликами стёкол — насмешливая грусть.
«Но власть над ближними её так грозно съела…», — слышу неизвестные прежде строки.
Я запомнила их и нашла в интернете.
Стихотворение поэта Луговского начинается строкой:
«Нет, та, которую я знал, не существует».
Ею же и заканчивается.
Второго свидания не будет?
Я изменилась? Стала другой? Какой?
Получилось бы у женщины, которая смотрит на меня в зеркало, роскошно одетой, со стрижкой из элитного салона, в лёгком аромате дорогих духов, жить на зарплату российского преподавателя? Вместо отпуска на курорте выкапывать с мужем черепки в пустыне или дышать пылью в отделах рукописей старых библиотек различных стран?
Отсутствие денег он заметит лишь в случае, если не на что будет купить необходимую книгу. Поездки, выступления, исследования за границей ему оплачивает государство.
Неужели, придётся смириться с тем, что только детству моему принадлежит любимый человек?