Коза

Лето! Жара! Температура около 40 градусов. Мы – дети каждый день приходили на мост через речушку, протекающую вдоль всего поселка. И хоть вода в ней была очень грязная – взвешенная смесь красной глины и песка – мы в ней все равно с удовольствием купались, спасаясь от жары. От мостика довольно круто в горы поднималась ужасно пыльная дорога (пыль — по щиколотку). По этой дороге иногда шли грузовики со жмыхом, полученным после переработки хлопка на масло. Это были спрессованные выжимки от семян с шелухой. Несмотря на попадавшиеся маленькие кусочки ваты, жмых был достаточно чистый. Он обладал жирным сладковатым вкусом с некоторой горчинкой и соответствующим запахом неочищенного хлопкового масла. Для нас – детей войны – это был деликатес.

На подъеме машина шла медленно, и мальчишки, цепляясь сзади за борт кузова, повисая на нем, умудрялись доставать кусочки жмыха и бросали нам. А мы должны были бежать за машиной и ловить их, чтоб они не упали в пыль. Достать жмых было очень сложно – это был «высший пилотаж», потому что поверх брикетов жмыха был натянут брезент, привязанный к бортам со всех сторон. Надо было по пыли догнать машину, зацепиться, подтянуться, снова зацепиться за борт уже повыше, на какие – то крючки поставить ногу, рукой подлезть под брезент и отломить кусок или кусочек от большого брикета. Не всегда это удавалось, зато, если получалось, у нас был настоящий пир! Смачно разжевывали и, как из медовых сот, высасывали все из этой массы, веселясь, причмокивая и также смачно выплевывая шелуху и кусочки ваты. Это был праздник!

А в обычные дни мы приходили сюда к вечеру встречать стадо из небольшого количества коров и большого количества коз и баранов (овец). Иногда мы около этого мостика проводили часть дня, загорая и делая себе на спине или на животе украшения – татуировки. Для этого приклеивали к телу листики салодника. Это такой кустарник: одноствольный с продолговатыми овальными листочками, липкими с тыльной стороны. Их прилепляли в виде каких-нибудь узоров. Они держались весь день, а некоторые могли сохранить их и на следующий день. Под листиками тело не загорало, и мы щеголяли некоторое время, украшенными. Этим занимались весной, пока кожа еще светлая.

Но я сейчас хочу вспомнить осенний день. Осенью обычно нашу козу встречала бабушка, т.к. в такое время нас обычно возили на сбор хлопка. Была страшная жара, и таких маленьких детей как мы, в этот день на хлопок не повезли, и мама послала меня встречать стадо. Однако, я козу не встретила: то ли в пыли не увидела, то ли она прошла мимо, пока я купалась. К бабушке-то она сама подходила. Я металась от головы стада к хвосту и снова – к голове. Нет козы. Я — к пастухам.
— Была, была. Вот, совсем сейчас была, аллахом клянусь.

Полная горя, ужаса – ведь я где-то проворонила козу – я прибежала домой. Мысль, что я её, просто, не увидела, и она сама пришла домой, обнадеживала. Но, надежда оказалась напрасной. Я — снова к стаду – никого. Все скотины разбрелись по домам. Делать нечего. Иду к маме.
— А где коза?
— Не знаю, — отвечаю я, хлюпая носом. – В стаде не было.
Мама хвать за волосы – мокрые.
— А! Опять купалась с головой! Прокупала козу, прозевала! Ну, погоди!
И мама побежала в дом. Не успела я ничего сообразить, как она вернулась с ножницами, и хвать одну косичку – и нет ее, хвать за другую – и другой нет. Я обомлела.
— Вот, так вот – хватит вшей плодить! ( К сожалению, в этом была своя правда)
. Наверно, я стояла с широко раскрытыми глазенками и широко раскрытым ртом. У мамы в руках были мои длинные, замечательные косички, но я этого еще не осознала. Мама, видя, что ожидаемой реакции не последовало, опять закричала:
— Где коза? Отвечай! Как жить будем? Без молока? Прокупалась, негодяйка! Я тебе сейчас покажу!

Я молчу. Мое внимание приковано к рукам бабушки, подобравшей косички, которые мама в гневе швырнула в неё. Мама, в это время, стирала белье. Не зная, что делать, она (видимо от безысходности) схватила веревку, обмакнула ее в мыльную воду и…Все произошло молниеносно: свист веревки, вскрик мужчины, стон и… тишина. Затем мамино горькое рыданье. Я, как стояла столбом, так и стояла. Рядом стоял д. Петя (мамин воздыхатель). Он повернулся к маме, спиной ко мне. Он был в одних брюках. Спина была голая и, теперь на ней красовалась ярко-красная, вздувшаяся полоса. Он обнял рыдающую маму и стал ее успокаивать.
Мама стала рассматривать спину, снова зарыдала. Д. Петя говорил: «до свадьбы заживет. Надо йодом смазать».

Я пришла в себя. Что произошло, я не очень поняла, но догадалась, что д. Петя спас меня от чего-то ужасного. Я с ревом убежала в огород. Меня охватило какое-то странное, неведомое доселе чувство: злость на маму, жалость к ней, страх за нее – ведь я ее никогда в таком состоянии не видела, страх за себя, жалость к себе, к д. Пете, чувство непоправимой беды: все смешалось в кучу в моей маленькой головке. В глубине души я чувствовала, что не виновата, и меня стало захлестывать чувство обиды. «За что? За что мама так со мной поступила?»- горестно думала я, и плакала, плакала. Я забралась подальше в кукурузу. Меня никто не искал, не звал. Я легла поудобнее и решила умереть всем назло, да и уснула. Мне было 8 лет.

Д. Пете, наконец, удалось успокоить маму, и они пошли по всему поселку искать козу. Заходили во все дворы: может, приблудилась, сходили к пастухам – все тщетно. Совсем стемнело, и они стали искать меня: прошли по огороду, звали, но тоже тщетно. Мама, зная мой характер, заволновалась, но бабушка предположила, что, пока они ходили по поселку, я убежала к подружке ночевать, к Томке Никитиной. Решили ждать утра. А утром я проснулась, вспомнила все и тихонечко стала выходить из огорода. Слышу смех, веселые голоса.

Я осмелела и вышла к ним, готовая в любую секунду юркнуть в заросли.
— Ну, где ты была? Иди, иди скорей! Да не бойся ты, все хорошо, доченька. Иди ко мне – говорила мама.
В ее голосе я почувствовала волнение и слезы и опять насторожилась. Но мама меня схватила и стала целовать, и плакать, и смеяться. Наконец, увела в дом. А там, на носилках лежала на боку наша коза и жалобно блеяла. В доме были какие-то чужие люди, и все смеялись. Потом все ушли, а коза начала рожать. Коза наша была беременна и, пастухи даже не хотели ее в тот день брать, но мама уговорила. Это было делом обычным, когда скотинка в поле рожала. Пастухи потом в подоле приносили хозяевам ягненка или козленка. В общем, почувствовав, что идти ей трудно,
коза пошла к людям — в ближайший двор, но еще по ту сторону речки. Поэтому на мосту ее и не было. И мама искала ее по дворам на нашей стороне.

Война! Голод! Но люди не оставили ее себе, а уложили на носилки и пошли по поселку искать, у кого пропала коза. Искали всю ночь и только под утро принесли ее к нам. Мир не без добрых людей – тогда их было много. Спасибо им.
Через пару часов начались роды. Первой появилась крупненькая черная козочка с рыжим пятном на лбу. Я ее сразу окрестила Катькой, чуть погодя появилась рыженькая козочка с белым пятном на лбу. Ее я назвала Зорькой. Через несколько часов, козочки довольно уверенно держались на своих тоненьких, дрожащих ножках, тыкались в вымя матери и сосали молочко. Ночи были уже достаточно прохладные, и козочки, пока не окрепли, жили с нами в одной комнате в уголочке у печки. Когда обитаешь вместе с животными, то быстро к ним привыкаешь, и они становятся родными.

Странное дело – генетика, характеры. Вот ведь козочки – не люди, а у каждой свой характер. Катька – стройная, строгая, с умными глазками, с гордо поднятой головой и совершенно независимая. А Зорька – непоседливая: все лезет бодаться, чтоб ее погладили по головке в том месте, где будут расти рожки. Веселая, так, что иногда было ощущение, что она улыбается. Озорная. То кусок штукатурки от печки отколупнет, то задними ногами начнет брыкаться, как лошадь, то какое-нибудь ведро опрокинет. А то подойдет и копытцем пошкрябает по полу, да так жалобно заблеет, глядя на тебя. Это, чтоб дали кусочек кукурузного початка или корочку хлеба. Ну, прямо: Ольга и Татьяна Ларины.

Все это время мама была ласкова со мной. Часто приносила конфетки. Стала более приветлива и с д. Петей, у которого что-то долго не заживала спина. Еще бы, ведь веревка была из грубых волокон, как морские канаты, да еще она ее обмакнула в грязную мыльную воду. Так, что, видимо, и инфекция в какие-нибудь ранки попала. Мама каждый день промывала эту длинную рану крутым горячим марганцевым раствором, мазала стрептоцидовой мазью и иногда потихоньку шмыгала носом. Я слышала, как однажды д. Петя сказал: «Эх, Маша, а если б ты по Лоркиной спинке так проехалась? Ты б ее убила. И как это я успел? Видать, бог ее сберег».

Мама молчала. Вечно веселый д. Петя, опять стал потихоньку веселеть.
— Все хорошо, что хорошо кончается. Верно, Лариска? – Смеялся он. — Хватит, Маш, казнить себя, давай лучше выпьем.
Маме не нравилось, что он любил выпить, а мне – что он не выговаривал «р». Мне не нравятся люди с дефектами речи. Услышав его высказывание и, видя жуткую рану на его спине, я ярко представила ее на своей. Я ясно осознала от чего он меня спас и стала лояльнее к нему, а вскоре мы и вовсе подружились.

А козочки тем временем немного подросли и были выдворены в сарай к маме. Стало вечерами скучно, и мы с бабушкой решили обновить мою любимую и единственную куклу. Еще, когда мы жили в Варзобе, и мне было всего 5 лет, мама как-то привезла мне из столицы головку куклы. Раньше продавали такие головки из папье-маше. Сверху тонкий слой из гипса что ли, раскрашенный масляной краской. Личико очень симпатичное. Головка полая внутри с дырочками по периметру шеи. Мы что-то все не могли сделать ей приличное тело. Я иногда вспоминала о ней, сворачивала кусок какой-нибудь тряпки, засовывала один конец в голову, на которую летом приклеивала кукурузные волосы (рыльца), что висят из початков и, с такой куклой играла.
Теперь мы решили сделать настоящую куклу. Бабушка сшила 5 мешочков: один большой – для тельца, и маленькие – для ручек и ножек. «Тельце» перетянули суровой ниткой – получился шарик и цилиндрик. Шарик засунули в голову и пришили за те дырочки к тельцу. А с боков на соответствующих уровнях пришили ручки и ножки. Кончики этих тоненьких мешочков мы тоже перетянули ниткой, и получились ручки с кулачками, а ножки со ступнями. Мама дала кусок хорошего материала, и мы сшили ей платье. Но самое главное – это волосы! Бабушка нашила мои косички на кусочек марли — очень кропотливая работа для почти слепой бабули. Получился по – теперешнему «шиньон». Теперь: чем приклеить? Бабушка сообразила, нажевала хлеба, положила его на марлю и прилепила к головке куклы. Хлеб высох, и волосы держались замечательно. Мама посмеялась, потом пожурила бабушку за то, что та ей ничего не сказала, т.к. надо было приклеить канцелярским клеем, которым она пользуется на работе.

Куклу посадили на этажерку, на видное место, показывали ее гостям, ну, естественно из-за волос (моих). Когда мне надо было, я ее брала, играла и снова ставила на место. Шло время, я что-то долго с куклой не играла: школа, уроки, книги – я очень увлеклась чтением. Надо сказать, что жизнь наша проходила при фитиле, а когда было необходимо, зажигали керосиновую лампу. Стекол для ламп тоже не было: их делали сами из стеклянной банки с обрезанным дном, на которую сверху насаживали, сделанный из жести, цилиндрик – для выхода горячего воздуха и дыма. Так, что в комнате обычно было темно.
И однажды, вспомнив о кукле, мы не увидели ее на привычном месте. «Упала, и завалилась куда-то» — решили мы. Начали искать и вскоре обнаружили ее за сундуком целую, но …без волос! И без половины головы! Кукла, видимо, упала и мыши или крысы утащили ее, отгрызли полголовы вместе с моими волосами, видимо потому, что они были приклеены хлебом. Мама очень расстроилась, т.к. надеялась сохранить мои косы «на память». Так у меня не стало ни куклы, ни кос. Жалкие остатки волос мы тщательно собрали, но они нам так и не пригодились.

А время шло. Козочки давно выросли и ходили в стаде. Кончилась война, и маму отозвали назад в Сталинабад. Тащить коз в город невозможно. Правда у нас осталось две козы – Катька предыдущим летом потерялась в горах. Мама хотела Зорьку зарезать, нажарить мяса: все-таки подспорье на первое время, но я не дала свою любимицу – рыдала, валялась у мамы в ногах и… отстояла. А, надо сказать: плакала я очень редко — то ли в силу своего характера, то ли под влиянием прочитанных книг. Большую козу было выгодней продать, чем резать. Решили продать обе, и в ближайшее воскресенье отправились на скотный базар. Мама определилась с ценой, и мы стали ждать покупателей. Маме хотелось продать обеих сразу: всем нравилась взрослая коза, потому, что она была очень «молочная». А Зорька – козявка. Ощупают ее и цокают языком, качая головой, и уходят.

Жара! Мы еле дышим, а торг не идет. Мама решает продавать коз порознь. Хочется пить, мозг плавится, рот пересох. Я, конечно, не жалуюсь, но мама-то понимает. Она оставляет меня, а сама уходит набрать воды и купить продуктов. Мне наказывает, если найдется покупатель, меньше, чем за такую-то сумму коз не отдавать. Очень быстро после ухода мамы ко мне подходит таджик, приценивается, торгуется. Я говорю, дескать, мама не разрешила дешевле продавать. Тут он предлагает купить две сразу, но за такую-то сумму. Я быстро соображаю: «Вот, здорово! Мама придет, а я продала коз, да еще так выгодно», и я соглашаюсь. Только я получила деньги, таджик отошел уже, и тут — мама. Я ей радостно протягиваю деньги и называю сумму. Мама переспрашивает: «За обе?». Я уже не гордо киваю головой. Тут мама начинает голосить. Еще бы – он дал меньше, чем стоила одна большая коза.

Сбежались люди, поняли, в чем дело. Кто-то видел его около меня, кто-то видел, куда он пошел – козы-то приметные. Пожилые таджики что-то сказали молодым, те сорвались и побежали за нашим «покупателем». Их было человек 6, не меньше. Догнали они его, «отходили» хорошенько, спросили у мамы: «Сколько хотела брать?» Мама назвала сумму, и они заставили его всю сумму выложить. Мама плакала, благодарила, шлепала меня по затылку и все приговаривала: «духтар майда, духтар совсем глупая (девочка маленькая, глупая)». Старики кивали головой, гладили меня по голове и угощали чем-то. Долго галдели, возмущались, что война была, трудно еще, а он ребенка обманывает. Это – большой грех!
-У, девона! – негодовали они. («Девона»- черт или дьявол).

Мама все рвалась скорее домой. Надо было готовиться к отъезду. Наконец нас отпустили. Некоторое время мы шли молча. Я ждала, когда мама, начнет мне выговаривать, и приготовилась все покорно выслушать. Но мама вдруг как захохочет.
— Ну, дочка, кто б мог подумать, что мы так здорово продадим наших коз! Ну, чудеса! Воистину: «не было бы счастья, да несчастье помогло».
И весь оставшийся путь мы вспоминали «его» рожу и, как «они-то его…» и всё смеялись, смеялись. А я сделала вывод: есть люди – сволочи, но большинство – хорошие, справедливые.
=======!!======