Люба моя

— Развяжи мне шарф и не смей выбрасывать желтый цветок,- по-армейски лаконично зазвучала эта фраза туманным, но достаточно теплым осенним утром. — Нет же! Нет! Новые букеты нужно поставить другим боком. Смотри: вот так! Ты разве не видишь, что тот бутон немного примят? Эта цветочница-короста подсунула мне его. Попаду на рынок, выскажу этой торговке все, что о ней думаю. Мерзавка, подсунула. Видит, что я в очках, и подсунула. Ну, ничего-ничего, я ей устрою.
«Бедная торговка», – подумал я и даже представил, что ее ждет при встрече.
– Если ты повернешь цветы (искусственные, к слову) той стороной к стене, заметно не будет. Не наступай на края камня, ходи вокруг аккуратнее. И вообще, держи салфетку, протри пыль и смахни песок в правом углу – набилось за неделю. Странно, вроде бы и ветер не такой сильный был, – все тот же командный женский голос продолжал монолог.
– Бабушка, давай выбросим этот желтый цветок, он же совсем выгорел на Солнце, и его потрепало ветром, он тут сто лет уже торчит, – настаиваю я.
– Нет!!! Пусть стоит!!! Умник какой нашелся! Он тебе мешает? – отрезала Люба и сняла очки в тяжелой роговой оправе с толстыми стеклами, чтобы было удобнее вытирать слезы.
– Ба, присаживайся, вот вода. Возьми. А я пока пойду, выброшу мусор.
– Много насобирал в этот раз? – всхлипывала Люба.
– Не-а, вот, чуть-чуть листьев и пара небольших тополиных веток…
«Веток. Видимо, ветер, что на неделе разгулялся, обломил», – подумала Люба и облокотилась на сумку, стоявшую рядом на лавочке. Она сидела под высоченным тополем и вглядывалась в лица родных. Внука и дочери. В голове куча мыслей, еще больше – воспоминаний: вся жизнь перед глазами; снаружи – слезы. Они стекали по желобкам ее морщинистого лица и падали на колени. Некоторые Люба успевала ловить платком.
Вернувшись, я застал бабушку в привычной позе и эмоциональном состоянии, знакомом мне уже несколько лет. Мы приходили сюда каждую неделю вот уже три года. Одну субботу мы, правда, пропустили. Совсем недавно это было. Тогда бабушка приболела, и ее положили в больницу: что-то с почками случилось, не помню точно. Вернее, не разбираюсь я в медицинских терминах, поэтому не стал даже утруждать себя, чтобы этот диагноз зафиксировать в памяти.
Пролежав в палате четыре дня, Люба моя потребовала, чтобы доктор заканчивал лечение и к выходным отпустил ее домой. Как ей казалось, эффект от лечения полностью достигнут. И к ней якобы не совсем учтиво относится персонал. Просить она не любила, обычно только командовала и требовала. Не разговаривала, конечно, глаголами, как армейские начальники, но тем не менее. Мы с братом частенько думали, если бы наша Люба возглавляла воинскую часть, то эта часть по всем показателям была бы образцово-показательной в стране. Туда бы привозили на экскурсии Президентов, министров всяких, чиновников, иностранных гостей и делегации.
Еще немаловажная особенность, которая отличала Любу от миллионов сограждан женского пола, – уверенность в своей правоте, воспаленная принципиальность и безальтернативность. Если она считала, что это так должно быть, ей были нипочем имена, должности, звания. Даже на пенсии Люба умудряется решать дела по телефону за пару минут. Хотя другие на это убивают годы. А тут не вышло. Врач, видимо, на своем веку перевидал сотни таких «командиров» и невозмутимо пробормотал: – Когда я посчитаю нужным и увижу положительную динамику, тогда и выпишу Вас. А пока, любезная, пройдите в палату, Вам постельный режим по-прежнему показан.
Бабушку, женщину властную, такой подход к делу изрядно возмутил. Уже ничего не болит, настроение и аппетит хорошие, динамика, по ее мнению, есть. Да и хватит уже валяться на кровати целыми днями и ничего не делать. Чтение, вышивание, пасьянс, просмотр фильмов, общение с приятельницами – все это не в счет. Безделье и невостребованность для Любы страшнее болезни. Тем более, что осень – ее любимая пора. Это время она, как только вышла на пенсию, проводила на даче. Урожай собрать нужно, подготовить огород к вспашке, постричь газон, в палисаднике порядок навести, Кузьме (это пес наш, живет на даче уже лет 10, седоватый такой, с длинной шерстью) будку к холодам утеплить.
Всю жизнь бабушка много работала, занимала важные посты, любила руководить, решать вопросы, ставить задачи и самой справляться со сложностями. Она получала от этого удовольствие. Понятно, на нас оставалось не так много времени: командировки, перелеты, совещания, встречи, ужины. Выйдя на пенсию, свою энергию Люба направила в семью. Ну, и увлеклась, как она сама говорит, делами аграрными. Раньше ей просто не хватало времени, чтобы повозиться на участке, но всегда это любила.
Да, кстати, подчиненных у нее уже не было, как раньше, но привычка верховодить осталась. За небольшие провинности или просто так нам, родственникам, периодически достается. Мы не обижаемся, относимся с пониманием. Привычка, характер – их под грудой лет не схоронить.
Хоронить несколько лет назад нам пришлось брата и маму, а бабушке – внука и дочку. И сейчас суббота для бабушки – это день, который распланирован, как она однажды сказала, до ее последнего удара сердца. Поэтому ответ доктора и постельный режим ее заметно расстроили, ведь в этот день мы должны идти на кладбище. Сегодня четверг, и мысли о субботе не давали ей покоя. Уже в пятницу понимая, что никто и никуда из больницы ее не отпустит, она поникла. Я приехал в обеденный перерыв навестить Любу. Она лежала, плакала и по секрету сказала мне, что назло этому чертовому врачу не стала принимать таблетки, положенные в 11 часов. Видимо, сильно она переживала, что пришла к такой глупой мысли – пропускать прием лекарств.
– Врачу-то все равно, он здоров, а препараты прописал, чтобы и ты поскорее поправилась, – не унимался я. Мне даже показалось, что из-за этих страданий на ее лице появились новые морщины. Мы проговорили минут сорок, я переубедил ее и пообещал, что заеду после работы, и по поводу субботы мы обязательно что-то придумаем. Она улыбнулась. Угостила какими-то булочками, яблоками и соком. Говорит, подружка Галка приходила, принесла.
У меня в запасе было еще минут десять, я разыскал старшую медсестру, объяснил ситуацию и попросил порцию таблеток, которую бабушка выбросила. Та расплылась в улыбке и дала мне несколько белых, розовых и желтых шариков-препаратов.
– Ох, и Любовь Павловна! Та еще штучка, сколько лет с ней знакома, не меняется, в своем репертуаре! – Бабушку в нашем небольшом приморском городке знали многие. И ее непростой характер тоже.
Я вернулся в палату, вручил ей лекарства, и та, ничего не сказав, громко засмеялась. Видимо, что-то подумала об этой моей выходке. Но расспрашивать не стал, мы обнялись, и я уехал на работу, пообещав, что вечером заеду снова. Нам ведь нужно было определиться по поводу субботы.
Было уже темно, с моря дул прохладный ветер. Не сильный, но пронзающий. Пока прогревалась машина, я закурил и попытался прокрутить в голове несколько вариантов, как мы с бабушкой решим «субботний вопрос». Ничего оригинального я не придумал, кроме как перенести визит на другой день. Это была единственная идея. Я понимал, что такое предложение грозит негодованием в мой адрес. Ведь Люба привыкла жить по плану, и какие-то подвижки в тектонических слоях расписания эта женщина категорически не принимала. Хотя иногда все же смирялась с таким положением дел. Иногда, замечу. Для этого нужна была особо уважительная причина. Записка от мамы, как в школе, веса никакого не имела, если это, конечно, не свидетельство о смерти. Тогда, вероятно, подобный факт мог внести коррективы в планы Любы.
Если она решила, что собирать груши нужно в 6:20 утра, то так тому и быть. Мы, родные, часто попадали под раздачу за то, что опаздывали минут на 20-30 на подобные мероприятия. Тогда Люба, не дожидаясь помощи, принципиально принималась за дело сама, больная или здоровая – не имело никакого значения. Ко времени нашего приезда половина дела практически всегда была сделана. Единственное, чего мы никогда не понимали: зачем в выходной день начинать все это в 5, 6, 7 или 8 часов утра. Ранней, замечу, осенью. Ладно летом, пока жары сильной нет, но осенью… Впереди целый день, а с утра так хочется поспать, но это нашего «главнокомандующего» волновало мало. В семь – так в семь. Когда-то брату это надоело, и он осмелился предложить такой вариант:
— Бунь, а давай мы найдем человека, который станет тебе помощником по хозяйству, придет на пару часов в день, что-то сделает, а я буду ему платить. Мы же все работаем, рано просыпаемся всю неделю, хочется хоть в субботу выспаться. Как на это смотришь?
Я мысленно идею старшего родственника поддержал, но не успел восхититься его гениальностью, как стал свидетелем и непосредственным участником яркого драматического шоу. Люба умела играть. Слезы – это обязательная программа любых семейных неразберих. Громогласные и высокопарные речи. Красное лицо. Вскинутые к небу руки. Подкатывающиеся то и дело глаза. Кулак, прыгающий по столу. И слезы. Носовые платки. Рукав. И слезы.
В местном театре у нас, знаете ли, похуже актеры и постановки есть. Придешь на двухчасовой спектакль, посмотришь, подумаешь, пофантазируешь, а уходишь с чувством безразличия. Системы, видимо, нет у них. А вот Люба сама себе сценарист, режиссер, артист, музыкант, осветитель. Ее десятиминутные моноконцерты – всегда яркие, оригинальные, запоминающиеся, эмоциональные и чувственные, наполненные смыслом. После них ты заряжен энергией на созидание, мотивирован на успех, крайне редко и между слов похвален, чаще обруган. Но негатив ты обязан воспринять с трепетом и благодарностью, ведь кроме бабушки, как она искренне считает, правду нам никто не скажет. Мы давно к этому привыкли и сохраняли эмоционально-психологический нейтралитет.
Если коротко, то супергениальная идея Мишки, которая, я думал, будет принята в первом чтении, спикера нашей Думы возмутила и оскорбила. А главная причина отклонения проекта звучала так:
— Я всю жизнь на всех вас работала (слезы… носовой платок… рукав… слезы…), учила, кормила, поила, одевала, а мне на старости лет и помочь некому, как одинокая безродная позабытая всеми женщина (слезы… носовой платок… рукав… слезы…).
Подобные «творческие зарисовки» случаются и по телефону. Тогда финал главная героиня могла себе позволить куда колоритнее обычного – просто бросить трубку. Мишка и мама к этим «постановкам» относятся философски: ну, природа, мол, такая у человека. Хотя часто мы гневались на нашего «семейного шефа» за резкие высказывания. Но виноватыми всегда были мы, а после занавеса наступала тишина. Дня три, неделя, две. Аплодисментов, как вы уже поняли, не было. Что уж там, театры всякие бывают.
По дороге в больницу я заехал в магазин, купил соленых тыквенных семечек и тыквенный сок, бабушка их очень любит. Все, кто знал об этой слабости, всегда приходили к ней в гости с таким набором и всегда получали порцию умиления и благодарности. Я тоже сегодня решил пойти традиционным путем.
В больничном дворе мне захотелось выкурить еще одну сигарету, а после я направился в палату, куда приходил несколько дней. Бабушка читала. Накануне она попросила привезти томик Лермонтова. «Герой нашего времени». Только на моей памяти она перечитывала его раз пятнадцать. Всегда говорит одно: «Вот же мерзавец этот Печорин!».
Я-то уже знаю, это она имеет в виду, что главный герой романа играет с судьбой Бэлы и любовью Веры. Но, как собирательный образ, Печорин всегда был бабушке симпатичен. Она любила и немного презирала его.
Отложив книгу в сторону, Люба подняла бровь и взглядом как бы спросила: «Ты придумал что-то насчет субботы?». В этот момент из сумки я достал семена и сок. И был привычно вознагражден улыбкой. Мы обнялись, поцеловались.
– Красавчик мой любимый!
– Ба, я тут подумал, давай так: пойдем на кладбище в тот же день, когда тебя выпишут. – Я говорил это каким-то непривычным для себя менторским тоном. Не скрою, с долей опасения, что сейчас в мою сторону полетят громы и молнии.
– А давай! Я сама уже об этом думала, – улыбнулась моя Люба.
Для бабушки это решение, вероятно, стало непростым, но вынужденным. Так примерно и выглядело исключение из ее правил.
– Да понимаю я все прекрасно, что подлечиться надо. Эмоциональная я женщина, ну, иногда бескомпромиссная, но надо же когда-нибудь становиться мудрее. Особенно, когда тебе под 80… килограммов!
И тут мы на пару закатились хохотом. Бабушка всегда искрометно и тонко шутила. Ее юмор – это эталон, по которому я равняю людей в повседневной жизни. Мало тех, кто этим критериям соответствует, скажу я вам. Когда я пытался юморить, и бабушка искренне смеялась, для меня это было высшей оценкой. А когда она еще и говорила, что я весь в нее, то моей радости не было предела.
На часах уже без четверти восемь. Стрелка часов приближалась к тому времени, когда больницу закрывают для посетителей. Мы проболтали еще минут десять.
– До завтра, бабуль.
– Ты же приедешь в обед?
– Да, конечно, еще и после работы постараюсь. Если что-то нужно, я привезу.
– Вроде бы ничего, спасибо.
– Ну, если вспомнишь, позвони.
Ужинать дома сегодня не хотелось, я заехал в ресторан, заказал рыбную котлету, овощи и облепиховый чай. На улице присвистывал ветер, и слышался шум моря. Людей в зале практически не было. В дальнем левом углу сидела парочка средних лет, а у стойки, любезничая с барменом, хохотали три молодые особы.
Тут позвонила бабуля.
– Прости, я вспомнила, привези Евангелие. Заскочи ко мне домой, в комоде лежит, книга накрыта салфеткой белой с вышивкой. Лермонтова закончу завтра, буду это читать.
– Да, обязательно привезу. Доброй ночи. Поправляйся.
– Доброй ночи, мой мальчик.
Я поужинал. На выходе из ресторана был щедро одарен улыбками веселых подруг и подмигнул в ответ.
На улице ощутимо похолодало.
Заехал к бабушке домой, накормил кота, рассказал ему про хозяйку. Мы с ним разговаривали, а он всегда так внимательно слушал, мигая глазами и кивая, что усомниться в его немой безучастности в разговоре никто даже и не думал. На ментальном уровне он все понимает! Пообещав нынешнему пушистому хозяину дома заехать утром, чтобы накормить его завтраком, нашел книгу и отправился спать.
– Здравствуй, мой хороший. Спасибо, что не забываешь!
– Ба, ну что ты такое говоришь? Вот книга. Привет тебе от кота.
– Бедненький, ему, наверно, жутко одиноко. Так надолго мы с ним никогда не расставались.
– Возможно, но несчастным он совсем не выглядит: морда – что вширь, что вкривь, а шерсть аж в темноте блестит.
– Ой, что бы ты понимал в кошачьей психологии! Грустно, говорю, ему без меня и тоскливо! Скучает он! Понимаешь? – нахмурив брови, брызнула в ответ моя Люба.
Я возражать не стал, так оно и есть. Уже много лет бабушка жила с котом. Скучала по своему хвостатому спутнику и она.
Обеденный перерыв подходил к концу. Тут как раз с капельницей пришла медсестра. Я чмокнул бабулю в щеку и помчался в офис.
Это была пятница. Вторая половина дня. Производительность труда в это время, чего греха таить, не самая высокая. После работы я пригласил новую коллегу прогуляться по вечернему парку у моря, а после поужинать в кафе. Как ответственный внук сразу позвонил бабушке, объяснил ситуацию и попросил прощения, что вечером заехать не смогу.
– Ты присмотрись к девочке. Жениться тебе уже пора, барин.
Люба мечтала об этом больше, чем все мои бывшие девушки.
– Ничего, гуляйте. Сейчас у меня Люся сидит, говорит, тебя встретила на днях, узнала, что в больнице лежу, вот зашла проведать. После работы Томка приедет – соседка. Не переживай, от скуки не помру.
Скука этим вечером была и от нас на расстоянии. С Ритой мы долго гуляли по набережной. Мне, кстати, такая программа всегда нравилась. Ночь, легкий бриз и отражающиеся на поверхности воды фонари. Сегодня было свежо, но не так промозгло. Еще днем ветер стих. Бродили мы часа три, наверно.
В наш город Рита переехала пару недель назад из-за работы и практически ничего о нем не знала. Я рассказал ей много интересного из истории, показал набережную, парк, некоторые памятники. Благо, у нас есть чем похвастаться. Городу больше двух тысяч лет. По одной из легенд сам бог Дионис посадил на нашей земле первую виноградную лозу. И с тех пор вина здесь пруд пруди.
Немного промерзнув, я предложил Марго отведать того самого местного перебродившего сока янтарной ягоды. Мы зашли в ресторан, где я ужинал накануне. Свободных мест было не так много, но нам повезло – знакомый официант отыскал столик у камина. Это было большим счастьем: по-домашнему тепло и невероятно романтично. Мы разговаривали, много шутили, смеялись, слушали джаз, пили вино и ели местную рыбу. Глубоко за полночь я проводил Риту домой. На прощание предложил сделать такие пятничные вечера традиционными. Она улыбнулась, мы попрощались до понедельника. Она работает в соседнем отделе.
– Срочно! Немедленно мчи в больницу, забирай меня отсюда, выписали, слава Богу, – задыхаясь, рапортовала по телефону бабушка.
Это было часов девять утра, я недавно проснулся и еще лежал, вспоминая вчерашний вечер.
Звонок Любы вернул меня в реальность.
– Не переживай, сейчас соберусь и через полчаса приеду. Почему тебя так быстро выписывают, еще же позавчера врач ничего подобного не говорил. С тобой все нормально?
– Ой, много вопросов, все хорошо, я уже собираюсь и жду тебя, – отрезала командир.
Я положил трубку, но этот короткий диалог взволновал меня. Что могло случиться, если ее так быстро отпускают домой. Может, повздорила с кем-то, подумал я, она может.
Я разыскал в кошельке визитную карточку врача, он мне ее дал, когда госпитализировали Любу. Записывать номер в телефон я сразу не стал, думал, не пригодится. Решил позвонить доктору.
– Все верно. Утром получил повторные анализы и выписываю Любовь Павловну домой. Можно было, конечно, до понедельника ее подержать, но вижу ее рвение, решил отправить домой сегодня. Да, и очень важно, проследите за этим: пусть еще несколько дней пьет таблетки, рецепт я ей выдал, и во вторник привезите на осмотр.
– Спасибо, доктор, все сделаю!
Не успел я обрадоваться этой новости, как раздался еще один звонок от бабушки.
– Я уже готова. Жду тебя. Заберешь меня, заедем домой, я переоденусь, и мы поедем на кладбище, – получил я распоряжение.
Так и было. Не по плану пошли только долгие объятия с котом. По дороге бабушка рассказывала, что молилась все время, просила о выздоровлении, но мало верила, что в субботу ее выпишут. Выписали. Вымолила. Возможно, и у лечащего врача еще выпросила. Мы заехали в цветочную лавку, купили по ветке пластиковых цветов. В продуктовом – немного конфет.
Цветы и поминальные конфеты мы приносили всегда, оставляли их на могилах моих брата и мамы. Люба плакала, потом садилась на лавку и снова плакала. Я вытирал памятники от пыли и собирал мусор, который скопился вокруг за неделю. Это были листья и ветки от тополя, в теплое время – все время прорастающая трава. Сегодня Люба была, мне кажется, особенно счастлива. Она не выбилась из графика и не пропустила эту субботу. Для нее это важно.
Бабушка сказала, что сейчас поедем к ней, она приготовит обед, и мы отпразднуем ее выздоровление и помянем родных. Но я предложил свой вариант:
– А давай-ка я оставлю у тебя машину, и мы на такси поедем в ресторан и там пообедаем. Дома ведь пока все приготовится, это ждать надо, а есть хочется сейчас, я не успел позавтракать.
На удивление, бабушка, не раздумывая, согласилась.
Мы сидели у того же камина. Ели рыбу. За ее здоровье я пил красное вино, Люба тоже немного пригубила, но сильно разбавила его. Получилась вода бледно-розового цвета с еле уловимым ароматом винограда. Люба расспрашивала о вчерашнем свидании. Некоторые подробности ее явно умиляли.
– Ты говорил Рите о нашем горе?
– Нет, ну что ты? Зачем? Не настолько близко мы с ней знакомы, да и обстановка совсем не для подобных тем. Это наша беда, наша утрата. Я вообще практически ни с кем об этом не разговариваю.
Желтый пластиковый цветок, стоящий в вазе на могиле брата, который Люба категорически запрещает выбрасывать, в свое время она купила в командировке. Небольшой изящный тюльпан, но бабушка говорит, что это пивник. Пивниками в наших краях называют маленькие, на тонких ножках, степные тюльпаны. Растут они целыми полями и в сезон цветения – зрелище, конечно, незабываемое. Люба очень любит пивники и считает, что цветок ей приносит удачу, она с детства каждый год ездит собирать их за город. А эту пластиковую копию, как талисман, всегда берегла. И плевать она хотела на предрассудки, что хранить в доме пластиковые цветы – это не к добру. За пивниками они всегда ездили с Мишкой. Брали и меня, но повзрослев, я сам отказался участвовать в этом шествии по степям. Бабушка для брата вообще многое делала, называла его своим «первенцем» и безумно любила. Я вниманием обделен тоже не был.
С детства бабушка баловала нас: необычные игрушки, модные джинсы и другая «фирма» (ударение в советское время ставили именно на а), много дефицитных вещей она доставала. Большинство детей того времени, я уверен, видели лишь малую часть всего этого. У нас это были даже не подарки к дням рождения или Новому году, а обычные сувениры от бабули. Маме она тоже всегда привозила красивые платья, сумки и парфюм. У Любы были связи, знакомства, положение и деньги.
В школе Миша учился хорошо, но, видимо, чтобы поскорее вырваться из дома, после 9 класса поступил в техникум. Люба была увлечена работой, и этот момент в жизни как-то упустила. Брат постигал профессию моряка. Учеба всегда давались ему легко. Закончив техникум, решил получить высшее. Он даже английский специально освоил до того уровня, чтобы свободно на нем говорить в заграничных поездках. Он мечтал о море.
В этот момент, когда Мишка готовился к экзаменам для поступления в ВУЗ, своим мнением решила поделиться бабушка. Она настаивала на том, что это пустая затея, что не нужно переводить деньги и время, пусть работать идет, какой из него моряк? Мама действовала по принципу: «собака лает – караван идет». И Мишаня уехал учиться. Он был невероятно счастлив все эти годы и благодарил маму, что она не стала слушать бабушку и позволила ему идти своим путем. Да, долгим, тернистым, сложным. Но своим.
Вернувшись из первого – четырехмесячного – плавания брат был невероятно счастлив. Он заскочил домой, бросил чемодан и помчался к бабушке. Эта история мне знакома с Мишкиных слов. Люба устроила очередной «гастроль». Если коротко, то:
– Уж мог бы и вспомнить за столько месяцев о бабушке, хоть бы открытку черно-белую привез в знак внимания, – подкатывала глаза Люба.
Мишка очень любил бабушку, он бы и сотню открыток привез, цветных даже. Нет, он не забыл. В чемодане были подарки для всех нас. Он отправился поскорее всех увидеть. Видимо, это был первый раз, когда Мишка обиделся на нее. Он просто встал и ушел. Он не стал рассказывать, но Люба что-то крикнула ему вслед.

– Нет. Этого не может быть, – мой мозг отказывался воспринимать информацию, которую ранним утром мне сообщила тетя, двоюродная сестра мамы (племянница Любы).
– Привет. Я даже не знаю, как тебе и сказать, но Мишки больше нет.
– Да брось ты! Врачи же все это время говорили, что состояние стабильное, что организм молодой и здоровый, он обязательно выйдет из комы.
– Говорили… но сегодня как раз тот самый двадцать первый день, который должен был все решить, помнишь, они тоже это говорили?
– Помню… теть, а мама и бабушка знают?
– Нет, мне только что позвонил врач, вот тебе первому говорю.
– Моим, пожалуйста, не звони, поезжай к ним, скажи. Побудь с ними рядом.

Я жил тогда в другом городе и в этот же день улететь не смог. Билет взял только на утро. Я был готов идти пешком. Переживал за маму, она в это время сильно болела. Онкология. Наша Люба тоже особым здоровьем не отличалась.
Когда хоронили Мишку, все задавались одним вопросом: как, как он мог попасть в эту аварию, как? Люба все время громко плакала, у мамы, видимо, просто не было сил, она просто молча сидела. И только я знал, уверен был, он уснул за рулем.
Было уже такое. Мишка сутки не спал, мы ночью куда-то ехали. Благо, скорость небольшая, машину уже повело в кювет, мы тогда чуть вместе не погибли. Вовремя я его одернул.
Три недели назад мне позвонила мама. Говорит, Мишаня наш в больнице, разбился. Кома. Машина восстановлению не подлежит. Я уже собрался ехать домой, чтобы поддержать маму и бабушку, но они настояли, чтобы я этого не делал: мол, работа, далеко. К Мишке никого не пускали. Девчонки мои держались, как могли. Я звонил им по несколько раз в день.
– Это произошло в 6 часов утра километрах в сорока от города, – рассказывала бабушка по телефону.
– Помнишь, когда поворачиваешь с основной трассы, есть небольшой изгиб дороги? Да-да, вот сразу за ним, – говорила мама.
Его машина сошла с проезжей части и врезалась в дерево. И буквально обняла ствол с пассажирской стороны.
Уснул, уснул, – эта мысль не давала мне покоя – как и в прошлый раз. Но не рассказывал я никому. Знаю это теперь только я.
Эту машину Мишка купил после первой командировки. Подержанная. Отечественная. Серая. Но своя. Как первая женщина, шутил он.
Мишки не стало полгода назад. У гроба Люба вымаливала у брата прощение. Видимо, за те слова, что когда-то бросила ему вслед.
Сегодня похоронили маму. Она, вероятно, прожила бы чуть больше. Ей сделали химиотерапию. Но рак немилостив. Остатки ее сил, я думаю, забрал Мишка с собой. Все это время я был рядом. Она понимала, что скоро ее не станет. По вечерам я читал ей стихи. Она уже не разговаривала, а только изредка в уголках глаз проступали слезы. Я до сих пор представить не могу, о чем в те моменты думала она. Вряд ли о том, что скоро сама умрет, о Мишке, конечно. Наверно, ей уже и самой хотелось оказаться с ним рядом. Боль порою была нестерпимой. Однажды утром мама просто закрыла глаза. По правой щеке прокатилась еле заметная слеза. От боли, конечно! И душевной, конечно.
Спустя время я с женой вернулся на родину. Рита – да, та самая – была на шестом месяце беременности. Бабушку просто распирало от счастья. По вечерам мы приезжали к ней на ужин. Люба каждый день звонила Ритке и спрашивала, чтобы та съела вкусненького, а потом хлопотала на кухне. К нашему приходу застилала большой дубовый стол белой скатертью, расставляла каждый раз всевозможные столовые сервизы, которые в былые времена привозила из командировок. И угощала разносолами. По субботам был обед. Мы традиционно ездили на кладбище, а после у Любы мы выпивали по паре-тройке рюмок чего-то крепкого из бабушкиных запасов – она любит делать всякие настойки, ликеры. Вот только Рите бабушка категорически запретила употреблять даже грамм вместе с нами. Какой-то доктор рассказал, что это вредно на таком сроке. Мы особо в подробности не вникали, вредно – так вредно. Люба делала для «больной» такой коктейль: на бокал воды – столовую ложку красного вина, чтобы «за компанию». За едой, разговорами, порою игрою в карты или лото проходили наши вечера. Люба очень полюбила Риту. Ритка ее тоже. Созванивались с бабушкой они несколько раз в день, хотя и так все время виделись. Люба была в курсе всех процессов, которые происходят в организме беременной. В режиме «горячей линии» Люба обзванивала всевозможных врачей, чтобы проконсультироваться. Кстати, когда пришло время определяться с роддомом, Люба сообщила, что уже давно все решила: выбрала больницу, врачей, и они только ждут ее звонка. Связи и знакомства, надо сказать, она пронесла через всю жизнь и очень ими дорожит.
Ритка, конечно же, знала о маме и Мишке, я ей много рассказывал. Но так повелось, что при ней мы с бабушкой старались о них не вести долгих разговоров. Люба считает, что девочка их не знала, и это не ее боль. Только наша – ее и моя.
Когда мы с Любой были вдвоем, тогда и делили эту грусть пополам. Маме и брату – похоронены они, кстати, рядом – мы поставили памятники. Посадили красивые елки, цветы. Поставили лавочку. На ней каждую субботу сидит Люба и плачет. Наверно, вымаливает прощение у брата. Но Мишка наш добрый. Думаю, он не обижается. Тем более, у него есть желтый цветок.

P.S. У Любы появилась еще одна традиция – она каждую неделю рассказывает маме и Мишке, как растет ее правнук.