Горячка

Я лег на спину и так стало совсем невыносимо. Я начал задыхаться, казалось, будто мое сипение разбудит всех соседей. Сдерживаться, чтобы ровно дышать, было очень сложно, в легких кто-то огромной рукой шарудил тупым канцелярским ножиком: не больно, но тесно, щемит, давит, щекотит, одно неловкое движение лезвием и хлынет.
Утро – не время для бреда, разве что для самых отчаянных маразматиков. Что ж, я не такой, вечерняя горячка отпустила, температура, судя по всему, немного спала. Не помню, как я вчера добирался домой: шатался, как синяя пьяница с горящими глазами? Может, они подумали: я на отходах? Меня сейчас размажет мое сознание, возвращающееся на старое, давно забытое им самим место, и мы друг другу не рады, оно ищет новую дозу, а я пытаюсь спуститься по лестнице, хотя ступеньки вниз для меня уже закончились. И я сам закончился. И все мы чего-то ищем, так что нечего на меня пялиться, господа!
Надеюсь, я не приставал к людям по дороге домой. Я слишком часто чего-то от них хочу в нормальном состоянии, чтобы пьяным, обдолбанным или просто больным делать то же самое.
В горячке все по-другому, будто кто-то хочет выжечь себе место под солнцем в твоей голове, кто-то горячий протискивается на место того, что уже есть, но не очень нравится. Все считают этого «что уже есть» скучным парнем и стараются от него избавится всевозможными запрещенными, или пока еще нет, способами, кроме температуры. я не запоминаю события, людей, детали, слова, время в горячке. Все вокруг плавится и танцует, и ты тоже, только другим хорошо от этого огня, а ты с места сдвинуться не можешь, а только плачешь, плачешь. А наутро все проходит, остается только ощущение, что восприятие ненадолго исказилось. Нужно быть чудом, чтобы я запомнил тебя в горячке.

Это уже как будто было, но я плохо помню, возможно напился накануне, возможно даже с ней. Хотя я был тогда уже в завязке? Вряд ли. Развязался? Не помню. Голова валялась на подушке как гантели под кроватью, ненужные, непользованые, покрывались пылью, время от времени перекатывающиеся, когда мать небрежно тыкала в них шваброй.
Луч, свет, маленький вентилятор в цветочном горшке прямо над головой. Ты пришла, говорила с моей матерью. Смешно было думать, что она видит тебя первый раз, а я – последний. Она ушла, ты осталась. Вот черт, на кой черт, что за черт, зачем?
— Зачем ты меня позвал, если спишь?
Солнце через стекло так печет, так печет.
— Неловко с твоей мамой получилось, она решила, что ты меня не звал и знать не знаешь. К тебе часто так поклонницы заваливаются?
Гундеж, гундеж. Признаться, на тот момент мне это нравилось, она шуршала какими-то пакетами, запахло выпечкой вперемешку с химической вонью красок.
— Вот так, в 7 утра, завтрак в постель из другого города, при том, что ты даже имени моего не знаешь.
Кажется, она начала уборку. Нет, нет, нет, только не книжный шкаф.
— Или знаешь? Я твое вчера уже забыла.
Вчера. Значит, вчера я точно пил. И с ней. Она взяла мою книжку и пытается читать, надо срочно просыпаться.

Кто-то сует раскаленную ложку мне в рот. «Глотай давай, так надо». Смешная фраза.

Открываю глаза: хорошенькая. Сколько ей лет, интересно? Лежит рядом, молча читает, зрачки бегают по строчкам, спасибо, что не слюнявит палец, чтобы переворачивать страницы. Она прямо-таки растет в моих глазах. Говорю: «раз уж ты пришла…» не помню, что дальше.
На грудь мне плюх, что-то холодное, квадратное, тяжелое. Я лежу на спине, видать, опять заснул. Такое ощущение, будто я в стране лилипутов на лилипутской стройке и один из них уронил мне на грудную клетку лилипутский кирпич изо льда. Смотрю: сушеная фиалка под стеклом на веревочке.
— Это тебе.
Думаю: «жаль, это не шоколадная медалька в обертке из золотой фольги. Сейчас была бы кстати». Молчу. А она что, будет ждать «спасибо» и слезы умиления?
Посмеялась. Еще долго не вставали.

Кошки, кошки, кошки. «Не выбрасывайте моих кошек! Вы? Ты! Вы позаботитесь о них?» Меня сбрасывают в горячую ванну. Почему вода такая желтая. Почем тут так шумит. Я сейчас потеряю сознание. Я думаю так отрывисто. «Воды» по адвего было бы сейчас 10% идеальных из 10%. Напор из-под крана слишком твердый, я пытаюсь сбить его всем, чем можно.
— Чего он так брыкается? Всегда же любил ванну набирать, душ не признавал. Может, не надо?
— Идите, идите. Я с ним посижу. Все в порядке. Он сейчас успокоится.
Обо мне, да? Чего любил? Ничего не в порядке, не надо мне тут вашего спокойствия! Кошки мои, кошки!
Лампочки выжигают слизистые, вода в ванной высасывает из меня воду. Кто-то или что-то еще тоже высасывает. Голова треск-треск. Раскаленная головешка. Голова-головешка. Смешно. Желтые мухи, мухи из света, свет, луч, синее платье. Снова синий, надвигается на меня, сидит на бортике ванной. Черт бы побрал этот синий. Мой кот, черный, серая. Кто с кошками, кто о моих кошках?
Руки мылят мне голову отвратительным дегтярным мылом.
— Вот как? А раньше тебе нравилось.
Это что? Ах да, это синее, это она. Моет мне голову, потому что сам я уже не в силах. Смешно, смешно, очень забавно. Мне как будто стало немного получше, но я не помню, что было минуту назад. Алкоголь или температура? Температура? Лучше бы алкоголь. Только бы не алкоголь.
Ну зачем ты пришла. Зачем ты меня трогаешь, мне жарко. Я ничего не хочу. Девушки не приходят в ванну, чтобы просто помыть голову больному человеку. Я не хочу ничего. А если тут где-то жалость, еще хуже. Мне нравилось жить проблемами, да, но никакой жалости и сочувствия, к черту жалость!
«Только, пожалуйста, не изображай стыд, а я не буду делать вид, что мне тебя жалко. Тут нечего жалеть». Пауза. – «Обычная простуда, ты, наверно, долго не высыпался, да? Я могу остаться насколько хочешь. Без обязательств. Мне просто нравится за тобой ухаживать. За кем-то. А за тобой, особенно». Поднимает мне руки, намыливает мочалкой. – «Маму твою не будем обременять. Я остаюсь и точка».
«Не надо», — пытаюсь сказать. Она топит меня в желтой ванной.

«Мы будем еще видеться? Так же, без обязательств?»
Кажется, я ответил тогда «думаю, да». Интересно, она сразу поняла, что не увидимся больше или нет? Насколько дура? Всем же понятно, что конструкция «да» + «слово сомнения» — это вежливый отказ. Поняла или нет? Все равно, дура. Я и сам тогда не знал, и задумываться об этом не хотел. Ребенка боялся. Помню сказал «надеюсь, не наделаешь глупостей». Какой смысл мучаться, вынашивать, надеяться, плакать, ломать, снова плакать, пытаться построить, опять мучаться – и все это 9 месяцев, чтобы лет через 15 это недоразумение покончило с собой? Кусок лепнины из чьей-то безответственности, чьего-то раннего любопытства, ущемленной гордости, неразделенной любви, подросткового протеста, неудовлетворенного самолюбия и общей скуки. Этот кусок будет спиваться, ненавидеть, страдать, причинять боль и ей в том числе, возможно, лет в 13 попробует соль, возможно, будет пробовать что-то снова и снова до конца своих дней.
Таких мало? Почти все живут так, все равны, ура! А зачем создавать еще одно такое?
Я, кажется, второпях подумал, что это нечто причинит ей боль? Я что, волнуюсь за нее? Это и ее вина тоже, если так получится. В первую очередь ее вина. Мне плевать, как там будет. Просто я не хочу нести ответственность, за дело, в котором я участвовал постольку-поскольку. И не хочу лишней нервотрепки. Все, да.

Снова горячка. Голова сейчас тяжелеет. Я в ванной. Все еще или снова? Вода желтая, остывает. Или это руки у меня холодные? Я трогаю, но не чувствую себя. А где?.. Я же не мог быть тут один, сам раздеться, залезть, не помню этого. Я тут спал? Да какая уже разница, сейчас-то не сплю. Один или нет? Мне нужно писать, на мне еще заказ, до завтра, до 22:00 сдать надо.
Бултыхаюсь, барахтаюсь, пытаюсь выбраться. Поднимаю такие волны, а все без толку. Руки, ноги, как пух от одуванчика, а середину меня примагнитило к дну ванной. Голову тянет то назад, то вперед. Звук, когда она падает на бортик, такой глухой и мерзкий. Я – пустышка.
Тут дверь открылась, она зашла. Сначала напугано, потом оценивающе окинула меня глазами, сняла полотенце, села перед ванной на колени, стала меня вытирать. Полотенце мягкое, чистое, у меня таких с роду не было. Меня бесит это полотенце, наверняка, это ее.
Поднимает, кутает, чуть ли не на руках вытаскивает. Мне противно, но в то же время внутри включился себянагреватель. Разливается какое-то тепло, приятная вибрация, воздух с каждым новым градусом становится гуще, запахи – насыщеннее. Цветами пахнет. Моя кошка мурчит «ум-ур». Она ведет меня под руку до самой дальней кровати, у меня их три. Я чувствую себя ребенком, мне тепло и противно.
Мне приятно, когда за мной ухаживают. Мне тошно от воспоминаний, от ассоциаций, я не могу расслабиться. Так уже было: сначала на удивление хорошо, а потом: недосказанность, язвы, холод, мое непонимание, ее навязчивость, мои страхи, ее неуверенность, ее вранье, ее ошибки, мое прошлое, она виновата.
— Я виновата. Честно скажи: обиделся, когда я утром сразу уехала после того? Что подумал?
Подумал, что все твои речи, объяснения и изливания до этого были просто пустобрехом заигравшейся девочки-фанатки. Девочки, которая старается выглядеть лучше всех в глазах своих родителей, но на деле окончательно и бесповоротно двинутой от переизбытка и нехватки внимания. Девочки, к тому же, не в меру любопытной, и ищущей новых впечатлений для своих картинок. Девочки, которая влюбилась в мой образ, который я искусно себе напечатал, а потом, получившей, что хотела, сматавшейся обратно в свой прекрасный мирок несуществующих любовников. Я оказался слишком реальным.
— Не помню. Наверно, ничего. Я уснул тогда сразу.
— Ну раз у тебя так все просто, то и сейчас спи. Мне замолчать?
— Как хочешь.
— А я в то утро, кажется, была почти счастлива. Почти, потому что боялась, что я ошибаюсь, и что дальше уже ничего не будет. Видишь, правильно боялась, получается. Но мне тогда казалось, что наше «незнакомство без обязательств» кануло в лету первой переписки, и с этого утра все будет хорошо. Не серьезно, мне не нравится слово «серьезно», оно какое-то ЗАГСовое. Или скорее подходит к описанию цели поиска на сайте знакомств. «Для серьезных отношений». Я думала, просто все будет хорошо.
Ты говорил как-то, что в паре есть доминант и жертва. Так вот, я могла бы встать на любую из этих ролей, на какую хочешь. Или могли бы меняться. Но в любом случае, я была бы лучшей стороной каждой роли. Доминантом – я не была бы тираном. Я не люблю командовать, скручивать в бараний рог, пока кожа не лопнет, нервы не затрещат. Я бы направляла, советовала, устраивала бы нам вылазки, когда это необходимо, а ты засел дома и не можешь сдвинуться с кресла. Заставляла бы тебя говорить, когда ты снова зажевал слишком много внутрь. Заставляла бы тебя мыть посуду, мелкая моторика же отвлекает от грустных мыслей, да? А сделав полезное дело, ты бы чувствовал себя лучше.
Я бы не была плаксивой зеленой жертвой. Я уступала бы тебе во всем. Ну, скажем, пару недель, чтобы не надоело. Могу молчать, засунув в рот тряпочку, и слушать, слушать, слушать тебя. Как хочешь.
Хотя уже то, что я даю такой выбор, значит: я жертва. Раз подстраиваюсь, меняюсь, пытаюсь угадать твои желания, настроения, пока ты сам не знаешь, чего хочешь.

Слишком много болтает. Правда — не правда? Голова надувается, жжется, колется. А слоем ниже – озноб, дрожь, лед трещит. Температура поднимается?
— А ты говорил своим подружкам про меня?
— Что про тебя?
— Ну просто, что есть такая вот я. Или я настолько незначительный парудневник, что обо мне и рассказывать не стоило?
Подружкам. Подружки. Порой часто в пьяном угаре доходил до мысли «зачем они со мной?», но всегда быстро переводил на вопрос «зачем я с ними» и с легкостью отвечал на него. Потому что мне так удобно. Потому что я – мужчина, у меня много друзей-девушек. Потому что мне просто, приятно. Я могу им поныть, когда хочу, я могу их поиметь, когда хочу. Они все глотают. Мне так хочется и точка.
Зачем они со мной? Горячка это вам не пьяный угар, дойти до кусачей мысли легко, убежать от ответа – нет. Зачем они со мной?
— Ты никогда не задумывался, что они тобой пользуются? Не хочу обобщать, но каждая дружба мальчика и девочки стоит на том, что кто-то ждет кого-то. И обычно не дожидается. А если повезет, и один из них окончательно разочаровывается в поиске неземного любимого, сникает в объятия своего преданного друга-подруги, тот второй, как падаль, бросается подъедать разложившиеся кусочки отчаяния. Зачастую начинает еще и мстить своему предмету обожания за длительное ожидание. Тиранить, презирать и так далее. Так что, поосторожней, не женись на какой-нибудь своей давнишней подружке. Или, второй вариант: они настолько ущербны и закомплексованы, что боятся искать отношений, боятся влюбляться и довольствуются тобой, таким прелестным и необязательным.

Голова, голова, голова…Или это жалость. Их жалость ко мне. Взаиморыночные отношения меня бы больше устроили. Только не жалость. Нет. Они слишком глупые, они не видят то, что есть, они видят то, чего нет — мой образ, им не за что меня жалеть – я для них кумир, идеал, бог. Они слишком ограниченные и эгоистичные. Они жалеют только себя.
— Ты молчишь. Тебе хуже?
— Температура…кажется.
— Сейчас узнаем.
Засосывает мне градусник под мышку. Отходит от кровати, прогулочным шагом меряет десятиметровую комнату.
— Насколько я помню, здесь ты хранишь алкоголь?
Достает из шкафа с трусами две банки жигулевского и разливную пивную люльку с замаскированным коньяком.
— Ты прячешь его тут от мамы?
— И от себя. Не всегда, знаешь ли, есть желание лишний раз открывать эти авгиевы конюшни с моими пеньюарами.
— Понимаю.
Пиво ставит обратно, прикрывает трусами и носками, пьет из люльки.
— Ты так и не бросила?
— Бросила. Это первый раз с 13 июля. Знаешь, после несостоявшихся нас, я завела такую тоску, начала комплексовать в три раза больше, чем обычно. Пару недель думала как с тобой связаться, продумывала диалоги (не один так и не получился как надо, кстати), представляла, как все образуется. Мы образуемся. Потом решила пустить на самотек. Ненадолго решила. Через несколько часов после решения написала тебе, получила странный отказ «я в москве», стала рисовать, рисовать, рисовать, писать, все про тебя. Знатно тебя истаскала мысленно, уже ничего не оставалось, чтобы дальше фантазировать. Вдруг подружки подвернулись, одна, другая. Я ушла в запой почти на месяц. Чудом вышла. Хотя чудесным я бы тот день выхода не назвала.
— А что было?
— Какая разница, что было? В конце этого дня я в гнилые доски пьяная лежала в ванной и ножницами пыталась вскрыться, дабы избежать вполне справедливой расправы от матери и отца. И еще неделю после этого пребывала примерно в том же состоянии. Меня хотели положить в психушку, потом пожалели и думали просто выгнать из дома. Смешно было думать, что я не могу приехать к тебе, хотя ты предлагал мне жить у тебя уже в первый день нашего знакомства. Из дома так и не выгнали, кстати. Отношения с родителями даже стали лучше, чем были до этого. Потом Говорят, я в тот день чуть не вышла замуж за студента-мигранта из солнечной Африки. Что пила – не помню. Сколько – тем более. Что делала, с кем танцевала (а я однозначно танцевала) – не помню. Наверно, всем рассказывала про тебя. Наверно, неправду. Больше не пью.
— А сейчас зачем?
— Для куража. Мне страшно. Стесняюсь, знаешь ли, немножко. Пора уже градусник вынимать.
Смотрит на градусник, театрально закатывает глаза, улюлюкает. Видимо и правда в завязке была, раз так быстро ее накрыло сейчас, с двух глотков-то.
— Ну, что там?
— 39. Жить будешь, наверно. Если со мной.
— Смешно.
— А если серьезно? Будешь?
— Мне не нравится так прямо. Я не знаю. И не могу так быстро. Вообще это низко, больного человека мучать такими вопросами. Я еще полчаса назад был в горячке, думаешь, дам тебе бредовое согласие, пока я не в себе, и все получится?
— Ну сейчас-то ты не в горячке. Подумаешь. Я просто так спросила, не жду никакого ответа. Шутка со словами «а если серьезно» становится смешнее, понимаешь? Ну а больного человека мы сейчас полечим.
Подходит к столику, звенит склянками, банками, шуршит упаковкой. Поворачивается, в руках – шприц.
— Это что еще за новости?
— Это я тебе уже колола сегодня. Поэтому тебе и стало легче. Пора снова.
Ладно, ей виднее. Думал, будет тыкаться куда попало, но нет. Сделала все аккуратно, быстро, профессионально, я бы даже сказал.
— Откуда такой опыт? На человека, который учится в медицинском ты не похожа. На наркоманку, более вероятно, но тоже вряд ли.
— Не похожа. И тоже вряд ли. А, да, ты же не спрашивал, кто я вообще и что делаю. И правильно, незачем. А про уколы – посмотрела пару видеоуроков. Я очень способная.

Дальше разговор потек мимо меня. Говорила, в основном, она. Не помню, что несла. Все как будто потекло и все несло. Меня. Снова голова. Голова, голова, тяжелая. Кипит, шкварчит, коматозит. Сердце то бьется, то не бьется. Но это мне, конечно, кажется.
— Что такое? Хочешь снова ванну? Я наберу.
Покивать бы, мол, да, нет, но не могу. Весь воздух вошел в меня и давит на грудь пунцовой подушкой.
Отволокла в ванну, плюхнула. Свет тусклый, не ярко-желтый, как будто кто-то прокурил лампочки, но такой резкий, по глазам. Лампочки крутятся, танцуют вальс по потолку. Нельзя долго смотреть на свет.
Музыка какая-то заиграла. Галлюцинации? А, нет, это она включила. Ну и ладно. Ощущения эйфорийные, но где-то глубоко тревожно. Музыка мне нравится, только почему-то она глохнет. Чувство: в ушах вода. Даже не просто вода, а водяные тампоны, которые скоро раздуются и лопнут.

— Снова пытаешься бесшумно кричать под водой? Не стоит сейчас, еще захлебнешься. Кричи при мне, не стесняйся.
Зашла, в руках пакетик. Улыбается, раздевается.
— Что там?
— Кнопки.
Пытаюсь спросить еще раз, не выходит. Буль-буль-буль. Мерзкие пустые пузыри надуваются на воде.
— Канцелярские кнопки. Ты же в детстве так делал, сам рассказывал.
Высыпает кнопки в ванну. Руками распределяет их по дну, вдоль моего тела. Садится сама.
— Ну как?
Ужас. Я даже не могу сопротивляться. Я занемел. Музыка – не музыка, протяжный гул смешивается с шумом воды из-под крана. Она встает на дно, ходит по кнопкам. Не кричит, пытается улыбаться.
— Давай вместе? За руку.
Тянет меня, я не могу шевельнуться, я не чувствую, как она меня трогает, ничего не чувствую, только вижу. И вижу мутно, через дымку. Кто-то плюнул мне в оба глаза. Дышать не могу. Смотрю на свое туловище: вместо ровного подъема-спуска грудной клетки, судороги. Я все еще дышу, значит, но не ощущаю этого. Задыхаюсь.
— Ну же?
Смотрю на нее, глаза злые, но все еще улыбается. Мне страшно. Да, я делал это в детстве: кнопки в ванной. Откуда она знает? Зачем делает это сейчас? Может, мне все это кажется, горячка?
— Или ты уже все?
Опускается ко мне на колени, давит на грудь, целует. Глоток воздуха.
— Что ты делаешь? И что со мной? У меня горячка.
— Антибиотики тебе сейчас необходимы, милый.
— Анти…
— И немного амитриптилина, милый.
Ужас, ужас, ужас. Их нельзя мешать. Она шутит. Голова, голова.
— Когда я была маленькой, меня всегда поражала любовь богомолов: самец во что бы то ни стало стремится к самке, а та откусывает ему голову прямо в самый момент любви. А иногда даже не дает ему достичь этой вершины и лишает его жизни еще во время ухаживания. Восхитительно! А потом я повзрослела и поняла, что богомолом-самцом движет всего лишь инстинкт. Причем настолько сильно, что даже безголовый он заканчивает начатое и оставляет потомство. Жизнь в обмен на личное генетическое превосходство. С ума сойти! А самка, просто самка. И так у всех, кто-то кому-то рано или поздно откусит голову. Вот я тебе сейчас тоже. 40 толченных таблеток амитриптилина в коктейле с антибиотиками. Лишишься головы в обмен на меня, милый.
Еще один глоток воздуха. От испуга.
— У самки это жизненная необходимость. Ей нужен белок для продолжения рода. Поэтому ест своего самца.
— У меня тоже жизненная необходимость. Ты и половины не знаешь, как мне было плохо. И знать не хочешь. Ни плохого, ни хорошего от меня. А я и не хочу для тебя ничего плохого. Плохо тебе уже было, больше не будет. От антидепрессантов в большом количестве плохо не бывает. Разве что расстройство психики, нарушение мышления, восприятия, сознания, речи, естественно. Мне не нравится то, что ты говоришь. Отсутствие рефлексов, повреждения корковых структур мозга. Будешь без головы, зато моим.
Я теряю сознание. Вода становится красной. Наша кровь от кнопок? Не слышу больше. Вижу синее передо мной. Синее платье? Была без платья? Прокуренные лампочки. Кто курит? Раздутые светлячки курят под потолкам с электрическими проводами в задницах. Режет, режет. Я уже не могу смотреть.
— Я не самка богомола, не хочу, чтобы ты умирал. Просто будь со мной, ладно, милый?