квартирка на дальнем востоке

иногда так хочется пожить где-нибудь на севере или на дальнем востоке, где вечная зима, полярные ночи и бескрайние снега вокруг, где практически не развита инфраструктура, где время остановилось еще где-то в девяностых. вечером, возвращаясь уставшим со школы, все еще ощущая в носу неприятный запах старой одежды, пота и выхлопных газов из автобуса, в котором ты трясся на жестком сиденье с ободранной обивкой, краем уха слушая пошлый шансон, ты бы петлял по дворам выстроенных друг перед другом хрущевок с обшарпанными, в прошлом желто-зелеными, а теперь серыми, стенами и невидящими горящими глазами окон, заклеенных скотчем, чтобы вьюга не задувала в комнаты. а в этих комнатах пахнет немного сыростью и самым примитивным хозяйственным мылом, совсем не пенящимся и прилипающим к огрубевшим и шелушащимся от холода рукам; там разбитые чугунные батареи, зимой работающие на полную мощность, но все равно почему-то не согревающие, поэтому даже дома приходится ходить в теплой одежде, чувствуя сквозь толстые махровые носки тихое поскрипывание паркетного пола с облезшей лакировкой на дощечках; свет в лампочках неестественно желтый, такой приглушенный, спокойный, отчего создается еще большее ощущение уюта, когда смотришь в окно, чтобы посмотреть на бушующие снега, а видишь лишь отблеск люстры под потолком и вечную темноту. хотя, даже если выключить свет, картина за окном не изменится. а ты сидишь на кухне за обшарпанным столом, на который постелена вечно мнущаяся и прилипающая к мокрым тарелкам со сколотыми краями клеенка с нарисованными на ней фиолетовыми цветочками, уже перекрытыми разводами от пролитого крепкого чая, качаешься на почти уже сломанном деревянном стуле с порванной и потрепанной бахромой, свисающей с сиденья, обитого грязной неприятной на ощупь тканью, ешь вилкой белые слипшиеся макароны, уже почему-то остывшие, слушаешь, как в соседней комнате льется из-под крана такая дорогая и такая приятная горячая вода, наполняя старую поржавевшую ванну, стоящую на потрескавшейся плитке и у которой шторка вечно липкая и неприятно пахнущая старой пластмассой и будто сырой глиной, и смотришь на вечную ночь, раскинувшуюся за твоим окном, и кажется, что в этом мире не существует больше ничего, кроме твоей старой комнаты с раздвижным диваном и дырявым постельным бельем с катышками на холодном, совсем не согревающем по ночам, одеяла, кроме ковра на полу и на стене, по которому ты водишь рукой, рассматривая пылинки между грубыми и твердыми ворсинками, кроме телевизора с длинной антенной, который ты никогда не смотришь, просто потому что он больше не ловит сигнал и показывает лишь черно-белые помехи, кроме бабушкиных шкафов с чайным сервизом, подаренным кем-то на свадьбу, до которого не притронулась ни одна рука с этого давно ушедшего дня, кроме белых вышитых салфеток и книг, которые были куплены еще за тридцать копеек в подземном переходе, и все это кажется таким родным, таким приятным, знакомым и желанным, что ты вечно готов оставаться в этой крошечной квартире на последнем этаже старой хрущевской пятиэтажки, слушая, как льется из крана горячая вода в ванной, передвигая по тарелке холодные невкусные макароны и наблюдая за бесконечной ночью вокруг, лишь изредка освещаемой иногда появляющимися на небе звездами и грустно подмигивающими с высоты.