«На краю тьмы»

Под новый год нежданно-негаданно ударили заморозки. Последние несколько лет погода особенно отличалась дождём и сыростью, походила скорее на раннюю весну, чем на зиму. Теперь же в Москве в последний вечер старого года скрипел мороз, а вместо дождя шёл лёгкий снежок. Зимний день очень рано свернулся, темнота тихо и плавно выползала украдкой из улиц и переулков, утопила их в себе, растаяв немного на залитых розовым светом фонарей, проспектах. В центре города было людно, особенно в этот предновогодний вечер, когда каждый человек ждал от предстоящей ночи много сюрпризов, радости и веселья. На дорогах образовались пробки, а на некоторых перекрёстках движение внезапно перекрыли, и машины, размалывая колёсами густую снежную массу, разворачивались в противоположную сторону. Громада Кремля рисовалась из темноты необычайной крепостью, сказочным средневековым замком с башнями, сливающимися наверху с небом. Около гостиницы «Москва» собралось много народа и уже затевалось бурное веселье: запускали фейерверки, взрывали хлопушки, кричали, фотографировались на фоне строгих величественных стен гостиницы, терпеливо впитывавшей в свои своды все эти звуки. Витрины магазинов во всю отчаянно мигали гроздями разноцветных гирлянд и заманчиво поблескивали мишурой с отсветом автомобильных фар.
Большая Никитская улица с привычной атмосферой старинных домов выглядела в этот вечер неестественно притихшей. Слишком контрастировала эта атмосфера с той, что зарождалась у Кремля, на Манежной площади. Новый год вот-вот должен был прийти в Москву, и странное, непривычно трепещущее состояние пульсировало в морозном воздухе, пропитанном выхлопами машин, запахом бензина с примесью смоляной гари.
На площади, перед Большим театром, красочно освещённым, стояла за заборчиком ёлка, кругом висели плакаты, рекламы, от души поздравляющие всех людей с Новым годом, разговаривала и переминалась с ноги на ногу милиция, поёживаясь, сунув руки в карманы и неприятно шурша механическим звуком раций. Казалось, что если на мгновение выключить свет в городе, убрать всю суету, рекламы, убрать витрины магазинов, автомобили, то тени старины выползут из мрака и наполнят этот небольшой уголок духом восемнадцатого-девятнадцатого века. У гостиницы «Метрополь» остановилась красивая иномарка, из которой вылезли трое хорошо одетых молодцов и стали что-то активно обсуждать, указывая то в одну, то в другую сторону. Один из них достал сотовый телефон, набрал номер и несколько минут эмоционально кричал в него, оглядываясь на своих товарищей. Наконец он сказал что-то друзьям, которые продолжали ругаться, все трое снова залезли в машину и скрылись в большом суетящемся потоке автомобилей.
Бродяга подышал на потрескавшиеся ладони — руки сильно замёрзли. Он сидел на ступенях подъезда старого ремонтирующегося дома, облокотившись о сломанные деревянные ящики. Дом имел очень невзрачный вид: облупившаяся штукатурка, серые грязные стены у основания, чёрные дыры окон без стёкол. Кругом на снегу валялся строительный мусор, лежали груды кирпичей, какие-то ржавые трубы, доски с рваным рубероидом и многое другое. Нищий давно уже сидел здесь, смотрел через железные прутья забора на вечерний предпраздничный город, словно ожидая чего-то. Лицо его, покрытое морщинами и грязью, с клочьями волос, выбившимися из под шапки со свалявшимся мехом, несло отпечаток страданий и неисчерпаемой тоски. Здоровыми оставались только глаза, странно прозрачные, но в то же время очень глубокие, наполненные окружающей жизнью. Человек поёжился и плотнее закутался в дырявое, до основания изношенное пальто. Ветер живо пахнул под одежду и неприятная дрожь прошла по всему телу. Нищий закашлялся и обернулся назад, на таинственные тёмные переулки и дворы. Сдавившая их тьма будто желала выйти наружу, наполнить собой всё вокруг, но мешал яркий оранжево-розовый свет уличных фонарей. Снег в тени переулков казался голубоватым, только изредка проедали его полосы света с улицы. Из-за мусорных ящиков вылезла бездомная собака, вся грязная, с грубой шерстью и, ковыляя на трёх лапах, поплелась к соседней помойке, очевидно не найдя здесь ничего съедобного. Человек снова повернулся в сторону освещённых улиц, ему не хотелось смотреть назад во тьму, он только что вышел оттуда, а здесь даже в самый поздний час жизнь била ключом отовсюду. Поправив под собой смятые картонные коробки, и сунув руки в карманы пальто, которые почти не грели, он снова стал наблюдать красивую Москву за строительным забором. Спина ещё болела (днём он получил резиновой дубинкой от «милиции»), но в целом день прошёл спокойно. Странно только, что человек совсем не чувствовал праздничного настроения города. Сам он был как будто отдалён от всего на свете, ощущал себя ребёнком, смотрящим в замочную скважину на бурную взрослую жизнь. Сейчас ему хотелось только покоя и тепла, но ни того, ни другого не было. Времени нищий не знал, но догадывался, что новый год наступит очень скоро. Гул машин продолжал слаженно строить его мысли, но от этого сильно тянуло в сон. Мелкий снег резко хлестал по лицу, и бродяга отвернулся немного в сторону, поднял воротник, заслоняясь от этих колючих иголочек, которые мешали ему думать, заставляли то и дело вздрагивать. Сухой, раздирающий грудь кашель изредка находил на него, и тогда человек старался скорее справиться с ним, давился, кряхтел, но был бессилен что -либо сделать. Он болел уже недели две, простудился, шляясь вечерами по улицам Москвы, а дни проводил в тёплых переходах метрополитена. Никто не замечал его, так как он сидел в тени, но даже если бы и заметили, то особого внимания не обратили на бездомного человека, съёжившегося между ящиками за старым забором. Насколько ничтожным и маленьким казался он по сравнению с огромным городом, который постоянно веял холодной тревогой и невообразимой пустотой. Нищий чувствовал себя совсем одиноким и брошенным в этом большом городе, в котором что-то жило, вертелось, существовало, но это что-то не было похоже на него самого, не вызывало у него никаких чувств. Постепенно он начал чувствовать отвращение от этой городской красоты, которая, казалось, презирала его, смотря с высока своего величия. Он вовсе не любил смотреть на неё, просто иногда становилось интересно, особенно такими вечерами как этот. Теперь же он чувствовал горький вкус той фальшивой, накрученной красоты. Жизнь и судьбу свои он тоже не любил, а вернее даже презирал их. Они вполне заслуживали презрения, потому что давно уже стёрли его имя с неведомого обелиска человечества, забыв и больше никогда не вспоминая. Как загнанный в угол зверь в отчаянии смотрит злыми страшными глазами на своих врагов, так и человек был сейчас похож на бедное затравленное животное, только немного в другом обличие. Тем не менее, ему частенько нравилось смотреть на людей, ходить у витрин магазинов, созерцать красоту театров, величественных московских храмов и церквей, любоваться этой красотой. Каждый день проходил для него однообразно, и жизнь последнее время стала казаться ему сплошной серой стеной, вроде той, у которой он сидел сейчас. Все радостные и лёгкие дни исчезли куда-то, испарились, давно стали прошлым, и бродяга даже не помнил их теперь.
Ветер резкими волнами накатывал на стены домов, яростно шумел между арками, и от этого казалось ещё холоднее. Нищий сидел съёжившись, уставившись в одну точку, весь поникший и маленький действительно в своих лохмотьях, похожий на зверя. Снег уже занёс его всего с ног до головы, но он даже ни разу не отряхнулся. С улицы послышалась музыка и весёлые песни, где по- видимому начинался концерт, созывающий большое скопление народа. Прогремело ещё несколько трескучих залпов фейерверка, и шум звонким эхом отразился в небольших переулках между домами. Бродяга услышал эти звуки праздника, и вдруг лицо его искривила странная, словно презрительная улыбка. «Что ж, наверное они заслужили право жить и веселиться сейчас,- проговорил он в темноту,- если бы у людей было всё так просто и гладко, жизнь их превратилась бы в горстку скучных событий, совершенно не интересных и не важных для человечества.» Сказав это себе под нос, нищий даже удивился своим мыслям, никогда он ещё не задумывался о человечестве, живя всё время в провалах грязной, не отмываемой атмосферы тошноты и упадка…
В Александровском саду по заснеженным опустевшим аллеям мела позёмка, кружась и извиваясь возле скамеек. Фонари горели ровно и мягко, разглаживали темноту своим жёлто-голубоватым светом, живописно красили пушистый снег. Отдалённые выстрелы фейерверков у гостиницы «Москва» доносились сюда, но всё-же именно здесь ещё сохранялась притаившаяся тишина. Людей в Александровском саду почти не было, так как основная масса народа хлынула на Манежку, или пыталась пройти на Красную площадь, куда никого не пускали. Ветер внезапно стих, и снег падал ровно, медленно и спокойно опускаясь вниз, как на новогодней открытке. За ветвистыми деревьями темнели чёрно — алые высокие и древние стены Кремля. Глядя на них, можно было представить сколько веков вынесли они на себе, не единожды яростно крушимые иноземными захватчиками, поражали всех своей мощью и всегда оставаясь непоколебимыми. Сама история, казалось, застыла в их толще, навсегда оставшись там бессмертной. А сколько событий связано с этим местом в Москве, не говоря уже о том, что отсюда и начиналось её строительство. Кремль — сердце Москвы, и спорить с этим никто бы не стал. Но теперь в этот предновогодний час никто совсем не думал об этом, все люди были заняты и увлечены праздником. Никто конечно не представлял себе сейчас давние времена Лжедмитрия, всевозможные восстания, войны, проходившие здесь, да и вообще правления всех наших русских царей. Всё это связано с Кремлём, всё это давно прошло и впитано в этих грубых красных стенах, в недрах здешней земли, в глубинах Неглинки, которая течёт теперь под аллеей парка. Казалось, нажми на это всё, как на губку, впитавшую в себя воду, и потечёт кругом дух древности.
Сквозь снежную пелену в тумане неба красиво серебрилась луна. Свет её был мягкий и слабый, в городе почти совсем не заметный. И именно здесь, в старом Александровском саду, во власти умиротворённой атмосферы пряталась и ютилась душа шумного города. Она находилась там, где было его сердце, и возможно, только сейчас её можно было заметить, а вернее даже почувствовать…
Бродяга пристально смотрел на бледную молочно — жёлтую луну, смазывающуюся в светлое пятно из-за сильного снега. Он уже совсем замёрз и теперь стоял в тени возле крыльца, стуча одним сапогом о другой. Густой пар, появлявшийся при дыхании, надолго зависал в стальном жёстком воздухе, а огни проспекта казались сквозь него мягкой разноцветной акварелью, набрызганной лужами на тёмной бумаге. Очень хотелось выпить горячего чая, но конечно его негде было взять. Нищий улыбнулся, вспомнив похожий сюжет из старого фильма и вновь устремил взор к небу. Неожиданно его что-то задело по ноге. Человек вздрогнул и увидел хромого пса, стоявшего рядом. Измазанная грязью лохматая морда собаки казалась жутковатой, а в глазах, больших чёрных глазах, отражались огни улицы. Бродяга потрепал собаку по голове и снова уселся на ступенях крыльца. Пёс подошёл и лёг рядом у ног человека, смотря на него просящим голодным взглядом, но смутно догадываясь, что человек этот находится в такой же печальной и безысходной ситуации, как и он сам. Снегопад немного утих и перестал сыпать густою стеной, но теплее от этого не стало. Из всех концов города слышались сухие взрывы хлопушек и свисты фейерверков. Праздник почти уже наступил, так что весёлое настроение, исходившее от каждого человека основательно переполнило атмосферу. Но в этом весёлом настроении, где-то в самой глубине, скрывалось что-то жестокое, коварное и злое, что-то будничное, не исчезавшее даже в новогоднюю ночь. Нищий чувствовал это и продолжал ждать, гладя тёплую собаку по загривку. Если бы этот человек мог чувствовать обиду, ему было бы намного труднее и он бы ужасно страдал. Бродяга уже пережил этот период и ему давно стало всё равно, что происходит, но в этот вечер он почему-то почувствовал искорку прошлого, небольшое веяние мгновений любви и доброты. Но грозная холодная тьма города тут же погасила её, окутала собой разум. Человеку всё больше хотелось спать, и он уже дремал, согнувшись, прижимаясь к собаке. Он совсем устал от беспомощности и нескончаемого однообразия своей жизни. Сознание его воспринимало только нынешнее смутное время, где сила и деньги решают всё. Без денег и положения человека не считают личностью, а унижают и оскорбляют его. Нищий видел современную Москву, как мир «новых русских» и бездомных, город в котором сочетается поистине не сочетаемое. Сейчас эти сытые толстые лица, выглядывающие из блестящих «джипов» и «мерседесов», проезжающие по проспекту, превращались в воображении бродяги во всевозможные образы, которые то таяли в ярких огнях, то появлялись снова.
Вокруг стало совсем шумно, а снег снова повалил густотою, занося человека с головой, но бродяга уже не чувствовал этого. Он спал, высоко задрав маленький воротник старого пальто и прижавшись затылком к промёрзшей штукатурке стены. Рядом часто встряхивала головой собака, когда снег засыпал ей уши и нос. Глаза пса серьёзно блестели в темноте, но никто не видел этого горького пронзительного взгляда, который почти растапливал снежную пелену. Они не знали, что их ждёт дальше, какое будущее им предназначено. Да что будущее, нищий не знал даже проснётся ли он завтра утром или останется лежать здесь, превратившись в такой же мусор, что лежит вокруг, как истлевшие останки минувшей эпохи. Снег всё шёл и шёл крупной белой ватой, фонари светили так же ярко и смело, тьма в переулках оставалась такой же плотной, непробиваемой. И только сквозь сухую, вибрирующую, холодную мглу доносился откуда-то издалека отчаянный звон курантов.

12 мая 2000 г.