ОН И ОНА

Я

Не знаю, кто я такой. Казалось бы, простой человек. Ничем не лучше любого из вас. Was ist das? Да, Бог его знает. Но вы то, так ли просты, как кажетесь? Не-е-ет! Между тем хочется быть простым, как пятак, таким же наличным. Но можно ли быть таким? Нет. Почему? Потому что, вот такой, уже не простой, а сложный. Сложенный из чего? Из Я да не-Я. Вот он есть Я или она есть. Я есть у человека. По нему человек отличает себя от других существ. Он или она признает, что Я тоже есть только у других людей, но не такое же, как у него или у нее. В нем, в этом Я скрывается их, его или ее, уникальность, неповторимость. У них, обоих, у и его, и ее, есть это Я, есть то, чем они отличаются друг от друга. Они едины в том, что у них есть это Я. Но оно есть то, что их разделяет, отличает друг от друга. В языке это различие выражается в отношении между ними как между «Я» и «Ты». Для Я другое я есть Ты. Ты то же Я, но я другого.
Я символично, ибо оно обозначает все то, что отличает человека от всех целиком. Но в этом же смысле оно и символизирует единство всего того, что отличает его от всего. Я относительно едино и цело. Относительно чего? Самого себя и посредством себя всего того, что с ним едино как не-Я, особо включая другое Я как Ты.
Если есть относительное Я, например, человеческое Я, то следует допустить, что логично, существование абсолютного Я. Отношение относительного Я к абсолютному Я есть отношение не простой партиции, точнее, партиципации, или причастия части целому. Относительное Я само является целым. Значит в нем уже есть абсолютное Я, но только в меру того, чем ограничено относительное Я, а ограничено оно человеком, человеком не вообще, а конкретным, единичным человеческим индивидом, ограниченным материально от природной среды и социального окружения, общественной связи с себе подобными. Поэтому относительное Я конкретного человека пребывает не прямо в абсолютном Я, а внешним образом посредством своей неживой и живой природы и социальной сущности. Есть ли внутреннее причастие относительного Я к абсолютному Я? Конечно, есть, ведь оно тоже Я, только ограниченное природой и сущностью посредствующих инстанций или сред воплощения абсолютного я в относительное Я. Поэтому для абсолютного Я, которое можно назвать «Духом» или «Богом» условно (потом можно уточнить такое словоупотребление) относительное Я имманентно как часть целому. Но относительному Я абсолютное Я трансцендентно, ибо между ними стоят посредники природы и общества, которые выступают превращенными формами представления абсолютного Я относительному Я. Они не дают установиться чистым, идеальным отношениям между относительным Я и абсолютным Я.
Для абсолютного Я природа и общество есть не-Я. Не-Я есть то же, что и Я, но без сознания себя. Такое не-Я есть природа. Природа существует или живет, чувствует, но не знает себя. Узнает себя она в обществе в качестве человека. Природа знает себя в качестве общества людей. Человек же узнает в себе абсолютное Я или Бога. Но не он, человек, есть Бог, а в нем есть Бог. Но человек не знает, как сделать Бога в себе Богом для себя. Он пытался сделать Его для себя, но в результате получалось только служение и представление Бога по своему образу и подобию. И таковы не только греческие и восточные боги, но и бог авраамической религиозной традиции. Не узнал Бог себя в этом служении и представлении человека. Но Он признал себя в человеке. И поэтому явился к людям. Но как они встретили Его? Смертью. Они убили Его как человека и тем самым убили себя в Нем. Он простил их, но больше никогда не появлялся человеком. Но раз Он больше не появлялся, то люди выдумали Его таким, каким Он нужен им.
Людям нужен Бог не такой, какой он есть, а такой, какого они хотят иметь. Они имеют Его в религии. Это тот Бог, который есть? Нет, это тот Бог, которого они сами имеют, подменив настоящего Бога его подобием, ибо Бога нельзя иметь. Это Бог имеет людей в качестве своей части как целое. Люди имеют Бога относительно своей целостности, ведь в них есть Бог как та часть, которая больше всего их целого. Поэтому они имеют дело не с Ним, а с Его подобием в себе. Сам Бог, само абсолютное Я им трансцендентно в таком смысле. Они обращаются к Богу, а имеют дело с Его подобием в своей религии. Порой они выдают уже не Его, а свое подобие за этого бога.
Может ли тогда человек вообще сделать Бога в себе Богом для себя. Конечно, может. Как? Наедине с Ним. Ведь Бог уже один раз не просто сотворил человека, Он стал им. Будь настоящим человеком, каким Он был человеком, и тогда Бог станет Богом для тебя. Признай в нем Ты! Такое отношение человека к Богу предельно максимально. А какое отношение минимально? Такое, в котором человек считает себя самого богом. Религиозное отношение условно находится где-то посередине между этими крайними позициями. Оптимальным отношением между человеческим Я и абсолютным Я Бога является признание Бога в другом Я, в Ты. Бог есть во всех и поэтому все заслуживают почтительного отношения.
И все же, кто такой Я? Я спрашиваю об этом не как о том, кого знают под моим именем и фамилией. Мне знать это неинтересно. Это и так видно беспристрастному наблюдателю со стороны. Я спрашиваю о том, что такое Я во мне. Оно такое же, как у других людей? О других уже не людях не имеет смысла говорить, так как я не встречался с ними. Другое дело ангелы или демоны, — они имеют место быть, но не в природе и в обществе. Об этом можно сказать как-нибудь потом, когда будет место и время. А пока поговорим о людях. О животных, понятное дело, умолчу, потому, что когда говорят о них, на самом деле имеют в виду не их, а людей, на них похожих. Так вот то Я, которое во мне, оно такое же, как в других Я? Давайте подумаем, мой благоразумный читатель, — от этого зависит то, насколько далеко в смысле широко и высоко, а, следовательно, и глубоко простираемся мы лично. Думаю, следует выбирать из того, что либо Я такое же у всех, как у каждого, либо оно не такое же у каждого, но то же самое у всех, то есть, Я, а не не-Я.
Следует выбирать из генерического или нумерического тождества. Можно отождествить себя со всеми или само-идентифицировать себя таким, какими являются все на свой манер, характер. Иначе говоря, можно ли идентифицировать или отождествить себя с Я? Когда мы говорим «Я», то кого мы имеем в виду: того, кто говорит о себе, как о Я, или того, кто говорит о том, что он имеет? Я есть Я? Или я являюсь Я? Если я есть Я, то я есть сущее Я. Если я являюсь Я, то я есть явление Я как сущности. Во втором случае (альтернативе) я есть «кто» Я в качестве сущности или «что». Причем кто как существующий «что» или сущности Я. В таком случае Я как сущность существует мной, существующим. В этом смысле Я существует не в себе, но посредством меня. Оно, это Я, является мной, а не собой.
Но в качестве чего или кого оно является мне? Если меня, то я подменяю Его, принимаю ложно за себя. Насколько абсолютное Я само участвует в подмене, в превратном представлении себя? Возможно, Оно допускает, чтобы человек «присвоил» Я себе. Допускает бесцельно или с какой-то целью? Цель здесь есть: позволить человеку иметь Я. Разумеется, Я не вещь и Его нельзя иметь. Им можно только быть.
Неужели правильным выбором будет признание человеком Я в качестве самого себя? Я есть Я? Нет, конечно, если принимать себя за Я по формуле: «Я есть Я». Однако можно сказать, что выражение «Я есть Я» условно по смыслу, если в качестве условия такого принятия полагать допущение Богом присвоения Я человеком. Поэтому верным будет такое решение: человеческое Я не есть подлинное, истинное, безусловное Я или абсолютное Я Бога. Оно не есть, но является Я относительно своей природы и сущности. Человек есть сущий, существо, которое разумеет, что у него есть Я. То есть, его Я есть явление сущности божественного Я в той мере, в которой человек располагает самим собой, является свободным. Полностью располагать самим собой может только абсолютное, субстанциальное Я, которое и есть Бог как Дух, который, по евангелию, «веет, где хочет».
Следовательно, Я каждого человека проявляется в его характере жизни и образе мысли, чувства и поведения. Только Бог как Дух может быть Я в собственном смысле слова, но никак не человек. Человек может быть Я только в человеческом смысле, то есть, в таком смысле, в каком Бог явился человеком людям. Это предел, который определяет максимум Я для человека.
Смертно ли Я человека? В той мере, в какой в нем есть божественное Я, оно бессмертно, вечно. Так вечно божественное Я, а не человеческое? Да, вечно божественное Я. Человеческое Я вечно живет в памяти божественного Я. Божественное Я помнит себя, каким оно было в человеке, уже у себя. Одно дело осознание божественным Я себя в человеке. Другое дело осознание себя человеком и Бога в себе в качестве глубины, высоты и широты Я, выходящего из границ человека. В той степени, в которой человек в своем Я уподобляется божественному Я, или духовен, он бессмертен. В той степени, в которой он равен себе, душевен он будет находиться на границе между жизнью и смертью, когда придет смерть. В той же степени, в которой он телесен, он смертен.
Что я думаю о жизни и смерти? Если бы я был обывателем, а я бываю им, то думал бы, что я живу, чтобы жить самому и продолжаться в детях. Так живут все или почти все. В этой позиции другого смысла жизни нет. Почему? Потому что они живут для себя. Эгоисты смертны. Поэтому они и хотят прожить все, пока живут. Эгоисты не понимают, что чем они больше хотят, тем меньше получат. Именно потому, что их жажда жизни безмерна, жизнь исчерпаема. Желание убивает возможности, ограниченные эгоизмом. Они хотят новых ощущений, но тяготеют к обычному образу жизни, ее повторяемости. Они привыкли жить. Они хотят жить, потому что отождествили себя с жизнью как живые существа. Они ведут животный образ жизни. Их Я – это животное или социальное Я. Так как большинство обывателей до сих пор не вкусили еще всей полноты животной жизни, им хочется еще пожить, сверх того, что дано. Их, жалких существ, понять можно.
Другое дело, те из людей, кто собственно человек, или уже не телесные только, но душевные существа. Они живут не столько для себя, для себя тоже, но не только, сколько для других. Про них нельзя сказать однозначно, что они смертны. Но нельзя и сказать, что они бессмертны. Как с ними быть? И как быть таким, душевным человеком? Говорят, душа бессмертна. Но человек смертен. Душа – это то в Я, что стало человеком. Поэтому человеческое Я есть сущность человека. Это его человечность. Но человек не весь бессмертен, а только духом. Но вместе с духом есть душа. Душа есть воплощение духа в теле. Когда тело умирает, дух раз-воплощается. Что остается от души? Дух. Помимо него еще что-то есть? Неужели полностью стирается душевный опыт жизни. В мире, среди живых людей, остается материальный след умершего в виде его произведений и памяти людей. Он продолжает жить в их сознании не сам, но их сознанием.
Но, что означает фраза: «Душевный человек живет на границе между жизнью и смертью»? То ли, что «его» дух ожидает нового воплощения и превращения в душу? Однако после раз-воплощения духа нет человека с душой как единства идеального духа и материального тела. Есть не живое тело и живой дух. Где душа человека, его человечность? Она была в отношениях к людям, к себе, к миру, к Богу. Где эти отношения? Разорваны отношения с людьми и с природой. Остались только отношения Я к Богу и к себе. В этих отношениях есть еще человек или его уже нет, и остался один Бог как Дух? Следует сказать, что есть дух человека, но он, развоплотившись, перестал быть душой, однако остался деятелем, со-природным, едино-сущим с Богом как Духом.
Поэтому после смерти тела и раз-воплощения души от человека остается деятельный дух, еще не слившийся с Духом, но и не являющийся уже душой. Он находится в пред-воплощенном состоянии между жизнью и смертью, не в сознательном или сверхсознательном, а бессознательном состоянии. Либо он получит свое тело воплощения, либо может получить чужое тело существа, находящегося в бессознательном состоянии. В последнем случае он осознает себя самим собой в ином теле, чем было прежде для выполнения миссии или в прошлом, или в будущем относительно момента времени своей прежней жизни.
Если у него нет миссии, то он оказывается в слитом состоянии с Духом вечно, то есть, равным образом относящимся к тому, что является прошлым, настоящим и будущим моментами времени.

Он

Я, Ясномысл Яромирович Ярославов. Зовут меня так, что мне самому становится лихо. За это я благодарен до сего дня моему родителю. Он был еще тот любитель старины давней и глубокой. Этому его научил мой дед. Воздержусь от упоминания, как того звали. Вы слышали когда-нибудь такое имя, как «Ясномысл»? Я – нет! Думаю, что я такой один на всех. Как тяжело мне было соответствовать своему имени в жизни. Трудно иметь ясные мысли. Чаще они неясные и смутные, какие-то мутные. Ясно? Наверное, поэтому самым частым, собственно «моим» вопросом стал вопрос: «Ясно»? Но это все же лучше, чем меня звали бы, например, «Ясноглазом», «Ясномиром» или «Яснояром».
Имя накладывает на того, кто его носит, свой отпечаток. Поэтому я сжился с ним. И даже порой невольно мне приходят в голову ясные, чистые мысли. И занятие мое соответствует имени, — я теоретик, изучаю сами мысли, их происхождение, становление, течение, состав, состояние и предназначение. У меня есть идеи, которые являются для меня в виде понятий.
Кто меня воспитывал? И как я воспитывался? Кем я сначала был, а потом стал? Такие вопросы невольно приходят на ум. Вот, например, кем я был сначала? Я был живым существом. Был животным или биороботом? Наверное, животным. А потом стал человеком, незаметно от себя. Когда я был животным, или ребенком, что то же самое, то не знал, кто я, не в смысле, как меня зовут, а то, что я человек. Не знал, что такое человек, что значит быть человеком. Наверное, я слышал такое слово и ассоциировал его с людьми, в частности, с родителями, с отцом, который воспитал меня человеком. Мама заботилась обо мне, а папа воспитывал меня, занимался моим обучением. Он пытался сделать из меня правильного ребенка, а потом настоящего человека.
Уже потом, когда я стал взрослым, папа, Яромир Ярославович, признался мне, что на методу моего воспитания его подвиг роман испанского писателя Мигеля де Унамуно «Любовь и педагогика». Как по этой книге моя мама, Ждана Светозаровна Тихомирова, и мой отец, вроде «материи и формы заключили нерасторжимый союз». Мама дала мне жизнь, а папа воспитал в философском духе. И выбрал он жену себе по имени из родного языка. Да, к тому же отчество какое! Ждал-ждал и дождался.
Перво-наперво воспитывала мои чувства мама. Она окружила меня любовью и лаской. Когда я пошел в школу, то за дело воспитания взялся отец. Он привил мне любовь к разуму. Отец часто говорил мне, что в его жизни руководящей и направляющей силой жизни была не коммунистическая партия, а «интеллектуальная любовь к Богу» (Amor Dei Intellectualis). Это понятие философии Бенедикта Спинозы было, как нельзя, кстати, ибо такая любовь является уже не душевной, а интеллектуальной, близкой моему отцу. Моими чувствами занималась мама, а интеллектом – папа. И все же интеллектуальная любовь – это не чистый интеллект, если под ним понимать процедуру объяснения или абстрактное вычисление и теоретическое рассуждение, а процедура критического понимания вроде интеллектуальной интуиции.
Помню, впервые я понял, что такое интеллектуальная интуиция, когда узнал, что я знаю себя лучше, чем то, что я имею. При этом я не могу отождествить себя с тем, что имею. Так, например, я имею пять монет, но это не означает, что я являюсь пятью монетами. Обменивая эти монеты на нечто в качестве товара на рынке, я участвую в процессе сведения отношений с другими людьми к отношению обладания товарами. Тем самым я отчуждаюсь от других людей и от самого себя. Символом такого отчуждения являются эти монеты. Поэтому я утверждаю, что не являюсь ими. Деньги напрягают меня, они обладают негативной ценностью, отрицательной стоимостью для меня. Так мне объяснил мой отец мою догадку.
Отец учил меня управлять своими желаниями с помощью ума. Он говорил, что если хочешь кушать, есть, дай этому желанию скушать само себя. То есть, преврати, его в рефлексивное отношение, отношение к самому себе. Это сподручно уму, ибо он и есть это рефлексивное отношение, Так ты подавишься своим желанием, ты не захочешь больше кушать, освободишься от желания есть. И только после этого следует садиться за стол, демонстрируя свою волю управлять умом животными желаниями, не отказываясь от еды.
Когда я стал подростком, отец посоветовал мне не заниматься онанизмом, ибо он заражает эгоизмом, заряжая онаниста отрицательной энергией, подменяя реальный объект влечения мнимым в удовлетворении. Секс, помимо воспроизводства рода и само-производства индивида (обновления половых клеток), нужен для эмоциональной разрядки. Но эта разрядка тогда положительна, когда является следствием акт обмена веществом, энергией, генетической, тактильной, обонятельной, зрительной, слуховой, вкусовой и оральной информацией с противоположным полом. В мастурбации на порнографическое изображение нет такого обмена, а есть лишь его симуляция. Нет живого партнера по обмену. Он рекомендовал мне переводить подростковую гиперсексуальность на язык общения, в плоскость беседы, но не с товарищами о девушках, а с девушками о них самих и их отношениях с парнями. Таким образом, через понимание в словах можно было снять избыточное напряжение в теле. К тому же полезно было для ума и самих чувств облагородить, сублимировать телесные (животные) влечения, развить их, очеловечив их. Через осознание желаний можно научиться не только владеть ими, но и сделать их своими помощниками в расширении сознания, в проницании глубин подсознания, его возвышении до уровня самосознания, а потом и до уровня самого ума как тела духа.
Отец советовал мне не только писать стихи, когда я хотел женщин, именно женщин, а не девушек, но и читать их им самим. Он говорил мне: «Мама не может научить тебя заниматься сексом. Она должна быть для тебя вне этих отношений с женщинами, иначе ты не будешь счастлив в любви ни с одной женщиной и не сможешь создать счастливой семьи. Поэтому сделать мужчиной тебя должна одна из женщин. Чем старше, опытнее она будет для тебя, тем лучше для твоего умения. Правда, ей не следует быть слишком старой, чтобы не добавить в бочку секса ложку климакса. Тебе это понравится, потому что в этом общении с женщиной будет присутствовать очарование соблазна. Но ты сам должен этого хотеть, чтобы не было и тени совращения. Я мог бы попросить одну из своих знакомых или подруг мамы соблазнить тебя, но в этом был бы момент совращения. Я не хочу в этом участвовать. Сделай это сам, но только если у тебя будет в этом потребность. Выбирай вдовушек или разведенных, а не то рогатые мужья тебе оторвут яйца. Ты должен испытать и понять, что такое секс как животное чувство на своей шкуре без розовых очков романтизма отношений с девушками. Тогда ты больше будешь ценить сами романтические, куртуазные отношения с девушками и не захочешь их испортить сексом.
Конечно, у тебя возникнет желание соблазнить одну из девушек.
— Почему, папа?
— Потому что соблазн есть механизм передачи душевного импульса другому существу. Знай, твое желание есть бессознательное желание другого во всех смыслах этого слова. Это слово полисематично. Ты хочешь чужого, ты заряжаешься желанием другого, ты хочешь то, чего у тебя нет. Смотри, не перепутай: другой для тебя — это другая, иначе попадешь в гей-ловушку.
— Папа, ты что-то имеешь против геев?
— Да, нет. Просто, зачем тебе это надо? В такой любви нет полной отдачи. Полная отдача возможна с появлением третьего. Почему гей отношения так гиперсексуальны, потому что геи не способны создавать новую жизнь. Вот поэтому еще они создают гей-цепочки, групповые отношения в любви, чтобы компенсировать естественный качественный недостаток количеством партнеров. К тому же гомофильные отношения скрывают сексуальную тягу геев и лесбиянок не к другому, а к самому, самой себе. Эти отношения символизируют любовь к себе, аутоэротизм, онанизм, создавая лишь видимость обмена энергии, которая циркулирует по кругу, не имея выхода в пространства новой жизни. Отношения между лицами одного пола – это вечные отношения, вечные выяснения отношений. В них есть только одна сексуальная приятность без всякой пользы. Это секс для секса, а не для жизни. Вечный секс убивает жизнь.
Теперь понятно, для чего нужно любить женщин?
— Понятно. Следовательно, женщина мне нужна для секса, а девушка нужна для любви?
— Конечно. Когда-нибудь девушка станет женщиной. Но пускай лучше она станет женщиной не благодаря тебе.
— Но почему?
— Как ты не понимаешь? Женщины обидчивы. Поэтому они мстительны. Зачем тебе женская месть. Или тебе нужны рога? Пускай у твоей женщины будет другой мужчина до, а не во время твоей любви. Для счастливой любви необходимо процедура вытеснения и замещения тобой образа другого. Ты и есть другой для нее, соблазненной другим. Ты другой другого. Ты освободишь ее от травматической власти другого, став своим.
— Папа, ты предлагаешь мне подложить мою девушку под своего друга, а самому заняться вдовой?
— Ясномысл, почему так грубо? В этом не должно быть личных чувств. Не следует никого подкладывать вместо себя под другого. Найди симпатичную тебе девушку, которую соблазнил другой и бросил. Утешь ее. Она будет благодарна тебе. Только помни: главное, чтобы она не была мазохистской или садистской, а не то она себе или тебе будет мстить за неудачную любовь. Нормальная девушка отомстит не тебе, а тому, кто ее бросил, изменив ему с тобой. Так женская мстительность и обидчивость станет твоим оружием. Влюби ее в себя. Сам влюбишься, соблазнишься. Воспитай ее, сделай покорной и послушной. Только потом дай ей свободу, относись к ней как к равной. Иначе, если не воспитаешь ее, будешь ее слугой, подкаблучником. Свободу она должна получить из твоих рук, узнать, что она свободна. Для этого нужно работать, не покладая рук. Это не сразу получится, если вообще получится. Но начинать следует уже сейчас. Присмотрись.
Я присмотрелся, но промахнулся. Дело в том, что умом я пошел в отца, — это хорошо, — но душой в мать. Мама моя была натура увлекающаяся, поэтому я много наделал глупостей, вопреки своему уму. Так у меня появился свой негативный опыт. Зарубки этого опыта до сих пор дает о себе знать. И хорошо, — они напоминают мне о том, что не следует делать, когда голова отказывается отвечать.
Когда я подбирал под себя девушку, я помнил о том, что говорил мне отец.
— Ясномысл, помни о том, что ты никому не изменяешь, ибо мужчина отдается любви, а женщина отдается в любви. Поэтому ты изменяешь не женщине, а любви, тогда как женщина изменяет тебе.
По закону подлости я не подобрал, а выбрал ту, которая мне понравилась. Она была девушкой. Мало того, что не я, а она соблазнила меня. Я еще стал бегать за ней, ей надоел как неисправимый эмпат. Поэтому она изменила мне с первым встречным. Им оказался мой друг. Отец, наблюдая за мной, в ус усмехался, рукой отмахивался и качал головой. Все его наставления пошли прахом. Я был несчастен в любви, ибо не я изменил любви, а мне изменили в любви. Впрочем, так и положено было быть.
Прошло несколько лет. И вот вчера я опять ее случайно встретил. Я не забыл Василисы Лисицыной. У меня были женщины и девушки, но не было любимой. Впрочем, я не герой романа, и поэтому почти никого не сделал несчастной.

Она

Это произошло так банально, что я стал клясть свою судьбу за недостаток ее изобретательности. Но, потом подумав, переменил о ней свое мнение. Пускай хоть так. Я шел на службу и вдруг услышал знакомый голос, который меня окликнул. Я не сразу даже узнал, кому принадлежит этот голос. Но, посмотрев в ту сторону, откуда он донесся, увидел мою неверную.
Она радостно мне улыбалась, сияя своей белозубой улыбкой. Я подумал о том, что у нее красивая улыбка, демонстрирующая не только чудеса стоматологии, но и прелестные ямочки на ее румяных щечках. Глаза ее так и лучились симпатией ко мне. Они даже сверкали от сознания, что она хорошо выглядит: стоит, не согнувшись, глаза не заплыли жиром, не висит грудь, нет гусеничных складок на животе. Прекрасно! И тут я внезапно подумал о том, как выгляжу сам в свои тридцать пять лет? Я не посещаю спортклуб, не выхожу на рыбалку и охоту, хожу только по грибы, которые не ем, а угощаю маму. Порой даже за весь день я ни разу не заглядываюсь на себя в зеркало. Чем же я занят? Естественно, работой и мыслью, которой не мешает работа, потому что она не требует ума. И вот нате, Василиса, рыбка моя, в томате! Конечно, грубо, но правдиво.
— Привет, Василиса Патрикеевна! Давно не виделись. Ты куда пропала? – спросил я приветливо.
— Ясномысл Яромирович, тебя и не узнать. Ты прекрасно выглядишь. Женат, есть дети?
— Об этом я должен был спросить тебя. Ты как всегда меня опередила. Конечно, нет.
— Почему «конечно»? Неужели ты по-прежнему на меня сердишься?
— Васена, на тебе нельзя сердиться, — себе дороже. У самой как?
— Ты знаешь, — никак. Все дела, дела. Некогда.
— Вот как?! Где работаешь.
— Ты не поверишь: в цирке!
— Где-где?
— Да, да, в цирке. Фокусником.
— Это как? Ты показываешь публике фокусы-покусы? Ты серьезно?
— Разумеется, в цирке я служу на полставки. Неофициально я работаю колдуньей.
— Это же надо! Умеют люди устроиться в жизни.
— А ты по-прежнему служишь на ниве просвещения?
— Ну, да. Я ведь никогда не мог устроиться в жизни. Пошел туда, куда направили.
— Не прибедняйся, Ясномысл. Я работаю колдуньей не от хорошей жизни.
— Послушай, Василиса! Может быть, поможешь мне с духом найти богатую невесту, а то устал работать.
— Хорошо, Ясномысл, уговорил. Приходи ко мне на прием с девяти до часа.
— Это куда?
— Помнишь, где ты назначил мне первое свидание?
— Ты и это помнишь?
— Так я потомственная колдунья.
— Разве? Помню. И где там?
— Там увидишь. Мой салон называется «Духи Василисы».
— Совсем как у Феллини: «Джульетта и духи». Помнишь парфюм Федерико?
— Не дай бог, чтобы наша беседа состояла из одних «помнишь»!
— Не говори.
— Ладно. Мне пора. Была рада встрече. Возникнут проблемы с духами, заходи, — всегда, пожалуйста.
Так мы и разошлись, как говорят, «в море корабли». Признаюсь сразу: когда-то, давным-давно, я боялся встретиться с ней, но потом совсем забыл о своей боязни и заодно о ней. Но вот теперь встретился и даже обрадовался, что ее увидел. Будет желание, а оно появилось, продолжу разговор, а, возможно, и отношение. Желание появилось, но не появилось еще желание его исполнить. Сразу после встречи я не уточнил для себя, что это было за желание, — мужское или человеческое, или и то, и другое вместе.
Но точно меня заинтересовало то, что она занялась магией, волшебством и прочим колдовством. Прежде это не водилось за ней. Мне было интересно, как она общается с духами. Например, я каждый день с ними общаюсь, советуюсь со своей музой. Мое общение с духами происходит на личностном уровне и имеет интеллектуально-творческий характер, идейную подоплеку. Иное дело Василиса. С помощью чего она общается с ними? С помощью «подмышки» или другим между прочим местом? Так, кстати, выражалась горьковская Нехаева (симптоматичная фамилия) в «Климе», когда признавалась, чем чувствует женщина. «Подмышка» у Горького – это эвфемизм. Разумеется, речь идет о другом заросшем месте, которое предпочитают теперь иметь голым и чистым, эмансипированным от всяких …вошек. Не зря я вспомнил «Джульетту» Феллини. Кстати, именно тогда, обсуждая после сеанса этот фильм, я свел Василису со своим другом, к которому она потом ушла. Впрочем, она и от него ушла, как женский колобок.
В кино Феллини было что-то такое, что меня насторожило. Я пытался вспомнить, что это было. В фильме у Джульетты были проблемы с духами. Эмансипировавшись от неверного супруга, героиня соблазнялась разными духами, фантазировала, как ему ответит. Какие же духи или фантазии и даже фантазмы в образе монахинь, комичных масок и голых мужских тел беспокоили, волновали замужнюю женщину накануне климакса?
Был вариант мага, который предлагал Джульетте, если мне не изменяет память, эротические уроки. Однако католическое, монашеское воспитание не позволило Джульетте сдаться сразу.
Следом на горизонте соблазна показался друг мужа. Знакомство с ним обещало ей романтическое чувство, описанное стихами Гарсиа Лорки. Она отказала и этому духу.
Затем появился старик-адвокат, соблазнявший бедную Джульетту богатством. Она стойко держалась.
За стариком последовал юноша с виллы подруги. Стареющая Джульетта перевозбудилась при виде молодой плоти и не смогла «кончить». От напряжения она испугалась.
В результате она оказалась одинокой, брошенной мужем, уехавшим на курорт с молодой любовницей. Одинокая, но свободная.
Была еще одна возможность: наложить на себя руки. Вот до чего может дойти не-до-л-юбленная женщина. Несчастная. Все у тебя есть, все на месте, но никто тебя не любит, либо ты трусиха. Это часто бывает у женщин бальзаковского возраста, — накануне превращения в бесполую матрону они пускаются во все тяжкие или вешаются. У них открывается «второе дыхание». Это нам показал Лев Николаевич Толстой в своей «Крейцеровой сонате».
Только теперь я понял, что тогда оказался в положении Джульетты, которую бросили. И как я вышел из пикантного положения рогоносца? Я вспомнил Бальмонта, его «Я ненавижу человечество, Я от него бегу спеша. Мое единое отечество — моя пустынная душа. С людьми скучаю до чрезмерности, одно и то же вижу в них. Желаю случая, неверности…». Что можно сказать? Василиса разбила мне сердце. Я влюбился в нее как мальчик в сказочную Василису Прекрасную. Со временем влюбленность прошла, но сердечная рана осталась. Потом и она заросла. Но осталась зарубка на память о несчастной любви. И вот теперь я встретил ее и, казалось, «… все былое в отжившем сердце ожило; я вспомнил время золотое — и сердцу стало так тепло…». И это все? Какая пошлость. Вероятно, для того, чтобы не уподобляться пошловатому фату из романса, я отправился в парк навстречу «Духам Василисы», чтобы там найти еще нечто, уже не пикантное, волнительное, но таинственное, пусть даже кошмарное, но никак не обывательски низменное, «романтическое».
Как только я туда пришел, так сразу упал духом, — Василиса не могла придумать ничего глупее, как установить свое «логово» среди комнат с кривыми зеркалами и цирковыми аттракционами. Неужели ее вертепу здесь самое место? А вы как думали? Я, к месту, вспомнил о том, где Василиса подрабатывает на полставки: в цирке! Неужели там ей самое место? И вот в своем духовном салоне она отводит душу. Интересно, кто является посетителем «Духов Василисы»? Та же самая «интеллектуальная публика», что посещает цирк?
Я ничего не имею против циркачей, но симптоматично, что роль панночки в фильме «Вий» 1967 г. сыграла циркачка Наталья Варлей. «Красивая ведьма». Не более.
Кстати, по-моему, в кино и театре, как и в любом другом искусстве, и в науке, и в школе большинство работников составляет класс женщин. В общей массе они умеют представляться: любая женщина исправно играет свою роль. На сцене она исправно может играть одну роль – женщины, но в разных ее ипостасях. Более изобретательны мужчины, и не только артисты, но и ученые, и учителя. Можно вспомнить, что в шекспировском театре женщин играли мужчины. Заметьте, наблюдательный читатель, среди них редко, но попадаются известные оригиналы. Они становятся историческими личностями (в смысле входа, «попадания» в историю), а не класс, в общем. Но почему? Я, например, люблю женщин, а не мужчин. Так почему женщины не оправдывают моих надежд? Потому что не следует надеяться на то, что хочешь, а следует соизмерять свои надежды с тем, что предлагается. Женщинам дали свободу, но они не смогли освоить ее до конца, ибо с момента дарования свободы прошло еще мало времени, чтобы они не просто ощутили свободу, но и сполна познали ее. В будущем, я надеюсь, появятся настоящие актрисы, ученые и учительницы, ни в чем не уступающие актерам, ученым и учителям. Пока что женщины преуспели только в том, что им даровала природа, — в материнстве, да, может быть, в колдовстве. Другое дело, — преуспевание в том, в чем мужчины снисходительно поделились с ними.
Впрочем, к чему это я? Мне то до этого, какое дело? Я сам только недавно освободился от зависимости от женщин. Вчера я стоял под душем и смотрел на свое тело и не помню, когда еще прежде, не думал бы при этом о женском теле, которым жаждал обладать. Вот тогда я стал самодостаточен и свободен, ни в чем более не нуждаясь.
Но на моем горизонте вновь появилась Василиса и околдовала, нет, не меня, она очаровала мое бессознательное. Мне необходимо встретиться с ней, чтобы освободиться от нее и снова стать независимым.
Прошло несколько дней. Я держался и только, когда выдался случай и оказался рядом с ее колдовским салоном по другому делу, то зашел в искомый парк. Салон «Духи Василисы» я нашел сразу. Он располагался в одном из ободранных снаружи игровых помещений парка. Поначалу я отнесся к этому салону как к игровому аттракциону, коих было «чертова куча». В приемной салона сидело два человека: субтильная девушка с заплаканными глазами и шмыгающим носом и почтенного возраста длинный, жилистый старик с растрепанной шевелюрой. Куда я попал! И как бы я опять ни попался на ее чары, уже записной колдуньи. Я теперь понимал, что она, как все колдуньи, была настоящей ведьмой, то есть, энергетическим вампиром – это по-современному, — что то же самое, что психопатка, то есть, существо, эмоционально не равнодушное только к самой себе. Напротив, Василиса была мне симпатична, и до поры до времени, пока она скрывала свое безразличие ко мне под театральной маской благосклонности, я считывал симпатию с ее лица и принимал за чистую монету. Но когда узнал ее нутро раскраски, то почувствовал пустоту души. И только, когда я расстался с ней, то опять почувствовал себя в настроении, понял, что у меня есть что-то серьезное за душой, а не один ветер в голове.
Посетители поспешно выходили из дверей, проходя мимо меня как тени. Наконец, подошла моя очередь, и я открыл дверь в кабинет колдуньи. Комната Василисы была квадратная. Передо мной стоял круглый стол, накрытый черной материей. За ним сидела женщина вся в белом, закрыв глаза. Прищурившись, я признал в ней Василису. Окно справа от меня было прикрыто тяжелой шторой черного цвета. В кабинете горел один подсвечник, стоявший на столе. Он подсвечивал магический кристалл или «ведьмовской шар» (witch ball), полуприкрытый темным бархатным полотном. Потрескивали толстые свечи телесного цвета, распространяя по комнате терпкий тропический запах. «Индийские свечи», — подумал я, невольно представив себе, как туго вставляю свечу в Василису. «Как тебе не стыдно»! — воззвала ко мне моя совесть. Мне действительно стало стыдно за пошлую фантазию, и я покраснел как школьник, которого поймали на blowup'е, — на том, как через дырку замка он подсматривает за посетительницами женского туалета как за насекомыми в микроскопе. Внезапно раздался сдавленный женский вздох и за ним частое дыхание с протяжным удовлетворенным возгласом: «ооо-о»! Тело Василисы обворожительно выгнулось в кресле, задрожало и потом медленно расслабилось. Мне непроизвольно показалось, что случившееся с телом Василисы стало итогом моей дикой фантазии. Я боялся не то, что сказать слово, но даже пошевелиться. У меня пропало всякое желание, которое только что поднялось во мне. В носу защипало от запаха мускуса. И я почувствовал, как закружилась голова, а спина покрылась испариной, так что рубашка прилипла к ней.
— Я ждала тебя, — сказала Василиса не своим, ласковым, но хриплым, грубым голосом чревовещателя и уставилась на меня глазами, закатив их назад до белков.
Мне просто стало страшно, и я захотел выбежать из комнаты. Но что-то в ней держало меня и мешало сделать малейшее движение. Оно было не только в том, что располагалось вокруг, но и присутствовало во мне. Я непроизвольно подумал, что нахожусь в полной власти Василисы.
— Ты все еще любишь Василису!? – то ли сказала, то ли спросила меня Василиса. Было странно слышать, как она говорит о себе в третьем лице.
— Да.
— Что «да»?
— Люблю тебя. Но любовь не сделала меня счастливым. Мне больно думать о тебе.
— Ты думаешь, мне не больно? – спросила меня Василиса. – Она находится в трансе.
— Кто?
— Я.
— Как это может быть, когда ты отвечаешь мне?
— Я не она, а ее второе Я, которое она спрятала от себя. Ты знаешь, что только теперь впервые сделал меня счастливой?
— Нет. Это как? – сказал я, отказываясь понимать бессознательное Василисы. Я понимал, что вступил в контакт с той Василисой, о существовании которой даже не подозревал.
— Как? Не догадываешься? Ты знаешь, почему Василиса изменяла тебе с твоим другом?
— Потому что тебе нравится меня мучить!
— Глупый. Это ты мучил Василису. Ты делал ей больно. Поэтому она не была счастлива наедине с тобой. С твоим другом ей было легче. Только теперь ты можешь быть приятным. Да, ты правильно подумал.
— Неужели в этом причина… — сказал я, взглянув на свечи.
— Конечно. Как говорят: «По одежке растягивай ножки»! Вы не подходили друг другу. Но время все расставило по местам. Благодаря мне она имеет большой опыт. Он сделал ее ясновидящей.
— Василиса, ты разыгрываешь меня!
— Нисколько. Она по-прежнему любит тебя. Она приобрела большой опыт, и близость с тобой не доставит ей больше неудобства.
— Если это правда, то какой тогда я был идиот! Так, значит, ты внушила мне… это самое, разыграло мое воображение.
— Ясный! Столько прошло лет, а ты такой же, доверчивый мальчик. Не принимай всерьез, что я говорю.
Только теперь я понял, что она опять обвела меня вокруг пальца, разыграла как «набитого дурака». Было от чего огорчиться.
— Я всего ожидал от тебя, но только не этого, — сказал я Василисе, но она ничего не ответила.
Спустя минуту она дернулась и закрыла глаза. Когда Василиса открыла их, то они уже были на месте. Увидев меня, она с удивлением спросила: «Ты уже здесь? Я ничего не говорила»?
— Говорила, — просто ответил я.
— Что говорила? – стала она допытываться до меня.
— Все.
— Что именно?
— Что любишь меня.
— Час от часу не легче. Ты надеюсь, мне не поверил?
— Почему это? Поверил, конечно.
— Зря. За бесплатно можно сказать, что угодно.
— Хорошо, а если платно?
— Сколько?
— Сколько не жалко.
— Это детский разговор.
— Какой вопрос, такой и ответ.
— Ладно, проехали.
— Что привело тебя ко мне? Ты хотел узнать свое будущее? Или чувствуешь на себе чужой сглаз? Желаешь кого-то приворожить? Говори. Скоро конец рабочего дня.
— Если уже конец, то я приглашаю тебя.
— Куда?
— Какая разница: я еще не придумал.
— И все же, — зачем я нужна тебе?
— Ну, ладно. Есть у меня один вопрос к тебе.
— Спрашивай, — не томи.
— Будь, по-твоему. Что будет потом?
— Так, понятно, потом… Давай спросим об этом у шара, — сказала Василиса и приступила к выполнению своих профессиональных обязанностей спекулятивной менталистки, смахнув полотно с хрустального шара.
Со дна магического кристалла плавно поднялись снежинки и закружились в медленном танце. Размеренный танец снежинок привлек мое внимание. Мне стало казаться, что это я нахожусь в танце и держу Василису за ее стройный стан. Мир закружился вокруг нас, и только пристальный взгляд Василисы глаза в глаза держал все в фокусе и не давал нам сойти с места в центре снежного смерча. В конце концов, я растворился в проницательном взгляде Василисы и отключился от настоящего как призрачной грани между тем, чего уже нет, и тем, что еще не наступило. Мне привиделось, что я ношусь сквозь поток времени, меняя направление своего движения, то ввинчиваясь в настоящее, то развинчиваясь в прошлое и будущее. Интенция моего сознания, сфокусированная на глазах Василисы как рефлексивной проекции хрустальной сферы, то сужалась до точки зрения, то расширялась до всего поля обозрения. Мое сознание превратилось в спекулятивный пульсар, контур излучения которого представлял композицию двух овалов, бесконечно переходящих друг в друга в виде так называемой «восьмерки». Вскоре мое сознание, переполненное видом картин времени, листаемых как страницы книги, слилось в одну сплошную картину вечности и остановилось. Я понимал, что достиг предела мысли, вышел на ее границу, а потом переступил порог сознания. У меня было странное ощущение того, что я нахожусь одновременно, синхронно в двух измерениях: бессознательного и сверхсознательного.
Уже потом я объяснил себе, что вошел в режим бессознательного существования в сфере сверхсознательного. Только так можно сознательному существу пребывать в ней. Но вдруг все сразу закончилось. Я машинально посмотрел на часы и к своему удивлению увидел, что находился в состоянии трансцендентной медитации меньше минуты.
Со дна моей души поднимался как на дрожжах протест против грубого магического вмешательства в тонкие сферы духа. Почему то вспомнилась фраза Пушкина: «Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать».
— Материализация духов обернулась раздачей слонов, — с иронией заметил я.
— Милый мой, ты получил все сразу и даже не понял, что все гениальное просто, — возразила мне Василиса устало.
— Извини меня, мой гений.
— То-то же. Сегодня я была в ударе. Вот до чего ты довел меня.
— Но было так скоро, что я не успел ничего понять.
— Что ты от меня хочешь? Я полностью отдалась тебе. Если ты не успел распробовать, то виновата не моя… природа, а твоя неловкость.
— Васена, давай еще попробуем.
— Ясный мой сокол, я совсем устала. Пожалей меня! Ты просто садист, — принуждать даму к трансцендентальному акту после работы. Тебе всего мало. Ты думаешь, это так просто? Но я благодарна тебе. Без твоей накачки я ни за что не проскочила бы в щель времени.
— Так ты оседлала меня как какая-то панночка, что ли?
— Может быть, ты знаешь лучший способ проникнуть туда, куда запрещено ходить? Вспомни простую истину: чистый материализм – это чистый спиритуализм. Я рядом. Но между нами вечность. Ведь случилось же. Хорошего помаленьку. Пока подумай, что именно случилось.
— Ты мне поможешь?
— Какой ты хитрый! Неужели ты меня не понял?
— Нет, не все. Что-то я понял, но без твоего толкования мне будет трудно разобраться. Мне не понятно, как телесная близость приближает бестелесное?
— Может быть, твоя посылка о бестелесном изначально неверна? Почему ты думаешь, что оно существует еще как-то, а не только абстрактно? То, что заблуждаешься, отдаляет тебя от меня.
— Что если не я, а ты заблуждаешься, чересчур натурализуя, овеществляя трансцендентное?
— Как ты не понимаешь очевидного! Зачем усложняешь то, что просто нам дано. Ты все выдумываешь.
— Хорошо. Я за согласие, не хочу спорить. Ты идешь прямо, я вокруг. Но там, куда мы идем разными путями, мы встретимся.
— Ты не прав. Надо выбирать. На твоем обходном пути ты сходишь с дистанции и углубляешься в дебри, откуда сам не можешь найти обратной дороги.
— Тебя ведут, а я сам иду. Если заплутаю, то рано или поздно выйду на прогалину.
— В лучшем случае ты вернешься обратно к тому, с чего начал. Ты ходишь по кругу своих спекулятивных абстракций. Так, кто из нас ведомый, а кто ведущий? Доверься мне и я приведу тебя к источнику света. Сегодня я привела тебя к свету. Но ты до него еще не дошел своим умом. Ты думаешь, что он выведет тебя так же, как свет от света. Смотри, не перепутай отражение с излучением. Ты спутал естественное отражение или разум с искусственным отражением своего размышления. У тебя получилось отражение отражения. Как ты думаешь, близко ли ты находишься с излучением, занимаясь выведением? Я же предлагаю тебе наведение. Я твой естественный, телесный проводник.
— Как же душа?
— А что душа? Она телесна. Наше тело сближает то, что находится везде. Тел много и они находятся друг в друге. Душа есть проекция одного тела на другое. Она есть просто угол зрения.
— Напротив, все не просто. Это просто для духа, для которого разум является телом. Для нас же телом является материя, а мы являемся душой в теле, а не разумом в духе.
— Ясномысл, ты не стоишь своего имени, ибо вводишь в оборот ума новые сущности без необходимости. Зачем тебе разум как тело духа? Дух материален, а разум телесен.
— Это так для практиканки, но не для теоретика.
— Вот в чем ошибка, — ты теоретик. Нужно делать, а не заниматься созерцанием. Для меня созерцание – это работа. Для тебя – размышление.
— Согласен. Давай так: делай меня, а я буду делать то, что у тебя получилось.
— Лучше будем делать вместе одно дело.
— Это то же самое, что я сказал: ты сделаешь меня, а я сделаю тебя, — буду делать с тобой то, что ты сделала со мной.
— Как ты сделаешь меня?
— Это будет видно только после того, как ты сделаешь меня. Ведь, когда ты будешь делать меня, ты станешь тем, что сделаешь.
— Какой ты хитрый: ты хочешь, чтобы я стала тобой.
— Ты в той мере станешь мной, в какой сделаешь себя посредством меня. Логично?
— Логично, — ответила Василиса, чуть помедлив. – Ты все равно меня обманешь. Я не знаю, в чем, но я буду осмотрительна. Только попробуй, и сам обманешься, обманешь сам себя.
— Договорились. И все же Василиса, скажи мне честно, — кто ты?
— Если ты уже не догадался, то никогда не узнаешь, — загадочно ответила мне Василиса.
— Может быть, ты василиск? – я стал гадать.
— Если ты так думаешь, то все может быть.
— Нет, я так не думаю.
— Так зачем тогда гомофильные допущения?!
— Но как мне стать тобой?
— Зачем? Ты и так уже мой.
— А ты моя?
— Нет, не твоя. Ты не уверен в этом. Поэтому только ты мой, а я не твоя.
— Но как же так, ведь не я, а ты мне изменила.
— Я изменила не тебе, а себе с тобой. Поэтому так получилось.
— Я не понял.
— Попробуй. Подумай: может, поможет. Но если сразу не понял, то не поймешь и следом. В лучшем случае ты поймешь след, но не того, кто его оставил. Вот если ты понимаешь его, то тебе будет понятно, почему он оставил его, а не взял его с собой.
— Куда ты хочешь, чтобы мы пошли? — сменил я тему разговора.
— Я хочу домой. Ты тоже иди домой, и если хочешь понять меня, то подумай о том, что я сказала тебе. Не провожай меня, ты еще не готов.
— Я всегда готов.
— К труду и обороне. Вот и готовься, а меня оставь в покое: я устала.
Получив от ворот поворот, я расстался с Василисой у выхода из парка.

В сомнениях

Что мне сказать? Я был разбит наголову. Василиса оказалась совсем не такой, какой я представлял ее себе. Да, и Василиса ли эта загадочная женщина? Женщина ли она вообще? Впрочем, я не правильно выразился. То, что она была женщиной, — это было очевидно. Но то, что это была земная женщина, — было уже не очевидно, но вероятно. Пока будем исходить из вероятного. Вероятно, она Василиса. Но в ней есть еще нечто такое, которое уже невероятно. Невероятной была ее разумность. Даже не ум, а разумность. Вместе с тем она была такая же телесная, как прежняя Василиса. Да, в ней чувствовалась некоторая призрачность, но не она придавала ей невероятность, точнее, не она одна. Это была неочевидная невероятность. Очевидной невероятностью в ней было то, что она была до предела телесной, я даже сказал бы, «материальна до идеальности». Но если бы она отступила хотя бы на «йоту» от своей идеальной материальности, то она сразу превратилась бы в неочевидную невероятность, стала бы призрачной телесностью. Однако неочевидная невероятность сквозила в чем-то ином, еще неведомом мне.
Что означает ее фраза: «Я изменила не тебе, а себе с тобой»? Как можно изменить себе с другим? Не так ли, что она изменила себя в угоду другому, например, ради меня? Можно так сказать: она хотела сделать счастливым меня, но это желание сделало ее несчастной? Наверное, можно. Но понимается с трудом. Фраза недостаточно вразумительная и неудачная. Но ладно. Не в этом суть.
Суть в том, что нужно выбирать между философским и мифологическим, магическим или, условно говоря, теософским подходами к сфере трансцендентного. Если выбрать магический подход к этой сфере, который продемонстрировала и описала Василиса, то трансцендентное принимается за имманентное и тут же натурализуется в магической практике, колдовской манипуляции с магическим кристаллом. Этот подход работает в практике таких чародеек, как Василиса, на уровне не сознания, а бессознательного. Сверхсознательное или дух не может узнать себя в примитивном (не развитом) магическом сознании и поэтому находит обходной путь для выражение через развитое бессознательное мага. Вот почему маг, занимающийся спиритизмом, вынужден к нему обращаться, ибо только так в бессознательном состоянии медиума он может контактировать прямо со сверхсознательным в виде царства или мира духов.
Другое дело мой путь. Это путь философского общения (коммуникации) с трансцендентным через сознание, а не бессознательное. Тут, в философской или спекулятивной мистике, есть своя трудность. Сознание продолжает сопротивляться внушениям извне. В собственном состоянии самосознания оно лучше сопротивляется соблазнам низа (подсознания), чем верха (надсознания), вытесняя их, но сублимируя их дурную энергию. Но что ему делать с влиянием сверху, со стороны духа? Он может соответствовать уже не всей свое ...

(дальнейший текст произведения автоматически обрезан; попросите автора разбить длинный текст на несколько глав)