Конечная станция 2/2 (Глава 2)

Пока Лика возилась с пришедшей в себя, но в то же время словно пребывающей где-то в другом измерении блондинкой, пытаясь добиться внятного ответа на вопрос о ее самочувствии, Гуля высыпала на полку содержимое своей сумки. Карандаш настоящей французской губной помады скатился на пол, но она даже не стала его подбирать. Косметика ее в этот момент интересовала меньше всего. Тушь, тени, кошелек, зеркальце, щипчики, сломанный карандаш, гелевая ручка без стержня, пара тампонов в прозрачных упаковках. Абсолютно ничего, что могло бы хоть сколько-то существенно пригодиться в такой фантасмагорической ситуации. И, что больше всего расстраивало и злило, в сумке не было телефона. Гуля практически не расставалась с ним с момента покупки и была совершенно уверена, что ни за что не села бы в поезд без него, но поиск на верхней полке, в сумке и даже на полу результатов не дал. Не было телефонов и у Рины с Ликой. Оставалась Таня, но Гуля не видела смысла и спрашивать ее о таких вещах.

За несколько минут до этого в коридоре хлопнула дверь и звуки на этом прекратились, но выходить из купе никому не хотелось. Да и незачем было. Девушкам оставалось только ждать и надеяться, что поезд, движущийся, похоже, вопреки логике и здравому смыслу без машиниста, вывезет их куда-нибудь к людям.

— Я не понимаю, — нарушила молчание Рина, оставив попытки оттереть ржавчину с джемпера. — Как я здесь оказалась? Помню, что мне нужно было на поезд, но куда я собиралась ехать? Не могу вспомнить.

— Аналогично, — буркнула Гуля, на автопилоте собирая свое барахло обратно в сумку.

— И я, — взволнованно отозвалась Лика. — Помню, как разговаривала с Димой — это парень мой — и тут как током ударило: надо на поезд. Не знаю, куда. Просто на поезд. Вот бы Дима был здесь… нет, вот бы я была с Димой. Я так скучаю…

— Да заткнись ты, — оборвала ее Рина, явно пытаясь сосредоточиться на воспоминаниях.

Гуля поерзала на сиденьи, опасаясь злить резкую попутчицу, но ей было жизненно необходимо обсудить с кем-то происходящее, иначе она просто сошла бы с ума.

— Интересно, что это была за станция? Не слышала о такой у нас, под Казанью. Ощущение такое, что там во всем городе больше никого нет.

— Никого нет, — эхом откликнулась Таня.

— Под Питером я тоже таких не знаю, — пожала плечами Лика, которую, кажется, немного успокаивал разговор.

— И на Мурманскую область не похоже, — задумчиво проговорила Рина и вдруг дернулась от внезапного осознания. — Так мы, выходит, с разных концов страны выехали? Как тогда получилось, что едем мы в одном поезде? Хрень какая-то…

— Так не бывает, — Гуля затрясла головой в отчаянной надежде проснуться в своей постели и забыть этот кошмар. — Это невозможно. Может, мы попали в параллельный мир?

— Бред, — отмахнулась Рина. — У всего должно быть рациональное объяснение. Думаю, нас похитили. Накачали наркотой и похитили. А сейчас у нас отходняк с глюками. Скоро придут с новой дозой, вот увидите.

— Знаете, что? — Лика пыталась звучать спокойно и уверенно, но выходило плохо. — Я считаю, это испытание. Это Бог, понимаете? Он поместил нас сюда и не выпустит, пока мы… не знаю, пока не покаемся, что ли.

— Ну, начинай, — фыркнула Рина. — А я послушаю.

Лика опустила глаза и закусила губу. Казалось, еще немного и она прокусит ее насквозь. После паузы, тяжело спотыкаясь, на каждом слове, она тихо заговорила:

— С Димой мы познакомились шесть лет назад. Я тогда как раз на журфак поступила, а он уже диплом писал. Он был такой заботливый, провожал до дома, с рефератами помогал. Я его очень сильно люблю… я последнее, что помню до… ну, до этого всего — как он в любви мне признавался, в стотысячный раз, наверное. Говорил, что любит, что не бросит никогда. Сколько, говорит, парней в мире, а ты мне досталась — вот так повезло. А я… я… неделю назад…

Лика закрыла скривившееся вдруг лицо руками и громко зарыдала, пытаясь сказать что-то еще сквозь слезы.

— Ну что ты, — нерешительно попыталась ее успокоить Гуля, дотронувшись рукой до ее коленки. — Тише, тише, не надо…

— Да! — взорвалась Лика криком, запрокинув покрасневшее лицо и обращаясь к кому-то явно за пределами купе. — Да, я ему изменила! Это ужасно, я, я ужасная, но мне жаль! Слышишь, мне очень жаль! Я… я больше не бу…

Продолжая сотрясаться от рыданий, она закрыла глаза, будто надеясь, что сейчас ее неведомой силой телепортирует домой. Но поезд продолжал равнодушно стучать колесами. В купе ненадолго повисла тишина.

— Значит, — снова нарушила ее Гуля, стараясь не выражать взглядом презрение. — Ты пошла за билетом после разговора с парнем, которому изменила. Странно. Очень странно.

— Да неужели, — огрызнулась Рина. — Более странно, чем сраный заброшенный город и эти чертовы звуки из пустых купе?

— Последнее, что помню я — разговор с мамой, — задумчиво продолжила Гуля. — Кажется, она позвонила пожаловаться, что не может найти кошелек.

— Ну, охренеть теперь. И что?

— Понимаете, я… пару лет назад… мне очень нужны были деньги и… черт, так стыдно…

— Да хорош тянуть уже, — Рина угрожающе хрустнула костяшками. — Скрысила?

— Я взяла у нее, — поспешно закончила Гуля и нервно сглотнула. — Без спроса взяла, понимаете? Она тогда не заметила и я почти забыла об этом, но когда она сказала про кошелек… будто всплыло в памяти. И вот тогда я и подумала, что нужно срочно купить билет. Не знаю, куда.

На слове «всплыло» Таня дернулась всем телом, но промолчала. Лика шмыгнула носом и нерешительно протянула:

— Стало быть, это правда испытание?

Никто не ответил. Тогда она подняла глаза на Рину и спросила еще нерешительнее, боясь спровоцировать:

— А что помнишь ты?

— Да, — поддержала ее Гуля. — Расскажи, пожалуйста. Это может быть важно.

— Да ничего я не помню, — раздраженно отмахнулась Рина, но после паузы все же продолжила, сбавив тон. — Я по улице шла. Вижу — мелюзга какая-то палкой под машину тычет. Только я с ними поровнялась — оттуда кошка драная как рванет на дерево. Черная такая, только лоб и бок рыжие. Прямо как…

Эта пауза была длиннее, но торопить рассказчицу никто не стал.

— Я много плохого в жизни сделала, — продолжила та наконец. — Всю жизнь у нас в детдоме так было — или ты, или тебя. Когда могла, я всегда первое выбирала. Но вот об одной вещи я всерьез жалею. Я тогда мелкая была, болела часто. Старшие надо мной поиздеваться любили, а я все равно таскалась за ними везде. Думала, может примут. И вот подводят меня однажды к забору на прогулке, я смотрю — а к нам котенок залез. Жмется в углу, мявкает еле слышно. Черный весь, только лоб и бок рыжие. Дали мне камень. «Или ты, — говорят. — Или тебя»…

Лика поежилась и чуть отодвинулась от Рины. Все три собеседницы теперь разглядывали грязные разводы на полу. Каждая чувствовала себя будто голой. Стук колес, казалось, стал замедляться. За окном мелькнуло одинокое массивное здание, бросив на девушек осуждающий взгляд слепых бездонных проемов. Рина гулко стукнула кулаком по полке и развернулась к Тане:

— Теперь ты рассказывай.

Таня не шевельнулась, продолжая смотреть в никуда и вяло покачиваясь вместе с вагоном. Непохоже было, что она поняла просьбу. Но неожиданно она все же заговорила все тем же серым, безжизненным голосом:

— Мама с детства учила меня готовить. В тот день она купила на ужин живую рыбу. Хотела, чтобы я помогала ее разделывать. А я не могла. Я только смотрела, как рыба дергается. Как открывается и закрывается ее рот. Смотрела в ее мягкие выпуклые глаза. Тогда мама сама взяла нож. Отрезала голову. Вспорола брюхо, вывалив в тазик кишки. И тут тело дернулось снова. Оно уже не было живым, но не было и мертвым. Кажется, я закричала. А мама сказала, что все хорошо. Что это всего лишь рыба. Что в ее существовании все равно нет смысла. Но она дернулась снова. А меня вырвало. И рвало. И рвало. И рвало…

— Ты что несешь, — процедила Рина сквозь зубы. — Поиздеваться решила, да?!

— Я много думала. О смысле жизни. Иногда мне казалось, что я его нашла. Иногда – что найти его невозможно. А вы? Вы знаете, в чем смысл вашей?

Гуля с Ликой непонимающе переглянулись.

— Нашла время смысл жизни искать, — прорычала Рина. — Да нет в ней никакого смысла. Мы рождаемся с болью, страдаем какое-то время и отправляемся червей кормить, поняла?

— Да, — тихо ответила Таня. — Я поняла. Никого нет.

— А это, мать твою, что еще должно значить?! — казалось, еще немного и Рина задушит свою странноватую собеседницу. — Что ты заладила, как хренов попугай?!
Вместо ответа Таня медленно положила ладонь на стену, отделявшую восьмое купе от седьмого. Лика, следуя смутной догадке, придвинулась ближе и прислонила ухо рядом. В полном молчании ее лицо вытянулось, а взгляд стал почти таким же потерянным, как у Тани. Рина грубо отпихнула ее в сторону и тоже прижалась ухом к стене.

— Что там? — нервно спросила Гуля, не решившись присоединиться к попутчицам.

Рина не ответила. Впервые она смотрела на Таню с чем-то, похожим на сочувствие или по крайней мере на понимание. Из-за стенки слышался тихий голос. Без интонации, без пауз для вдоха, он повторял снова и снова, снова и снова:

— Никого нет, никого нет, никого нет, никого нет…

***

Лика снова всхлипывала, уронив лицо на ладони. Таня по-прежнему смотрела прямо перед собой все более заметно слипающимися глазами. Рина покусывала кончик большого пальца, напряженно, но совершенно бесплодно раздумывая над ситуацией. Гуля отрешенно смотрела в окно, когда ее осенила очередная жуткая догадка.

— Тань, — окликнула она девушку в белой блузке.

Никакой реакции.

— Ты ведь из всех нас проснулась первой, да?

Таня перевела на нее взгляд с каким-то смутным, едва уловимым недовыражением.

— Когда мы выходили на станции, ты уже знала эту систему с тремя сигналами, — Гуля сглотнула, вглядываясь в полуприкрытые серо-голубые глаза напротив. — Сколько станций ты проехала до нее?

— Я кричала, — последовал тихий ответ. — Я толкала вас. Даже била. Вы не просыпались.

— Сколько, — Гуля почувствовала, что у нее пересохло во рту. — Сколько ты ехала так — одна, слушая этот голос за стенкой?

— Долго.

Лика запустила руки в волосы и сжала так, что едва не вырвала сразу два объемных клока. По пальцу Рины потекла струйка крови, но та не разжала зубы.

— Скажи, сколько? — голос Гули дрожал.

Она начала понимать то, что пряталось в пустоте Таниных глаз. Одиночество. Отчаяние. Больше, чем когда-либо испытывала она сама. Больше, чем человек способен испытать за всю жизнь.

— Долго, — повторила та одними губами. — Очень долго.

Бесконечную секунду молчания разрезал истошный визг тормозов. За окном в обе стороны тянулся бетонный забор с редкими дырками, в которых виднелся ржавый скелет из арматуры. Поезд остановился в тот момент, когда почти ровно напротив восьмого купе оказалась почти стершаяся размашистая, будто кричащая красная надпись: «НЕ ХОЧУ ИСЧЕЗНУТЬ БЕССЛЕДНО». Из-за забора беззубо скалились казавшиеся одновременно громоздкими и приземистыми дома. Еще одна заброшенная станция. Ничего удивительного.

Первой шевельнулась Рина. С механическим упорством зомби, бредущего по прямой в бесплодном поиске живого тепла, она отперла замок и вышла за дверь. Вереницей за ней последовали остальные. Из четвертого купе продолжали доноситься звуки ударов. Во всех остальных было слишком тихо, чтобы уловить хоть что-то, не прислушиваясь специально. Прислушиваться никто не стал.

У воздуха снаружи был все тот же пыльно-металлический привкус. Лика, повинуясь рефлекторныму порыву, прикрыла нос и рот рукавом. Разумеется, это не помогло.

Остальным, похоже, было уже все равно. Но к единственному строению на платформе они на сей раз направились все вместе.

Внутри пыль, казалось, покрывала даже сами красноватые лучи закатного солнца. Недалеко от входа располагались полки, на которых в беспорядке лежали редкие, будто забытые в спешке, непрозрачные пластиковые упаковки со стершимися почти до неузнаваемости рисунками и надписями. Не вполне отдавая себе отчет в своих действиях, Гуля открыла сумку и стала укладывать их в нее, выбирая наугад. Впрочем, ее почти угасшее внимание быстро привлекло что-то на дальних полках у стены, табличка над которыми гласила "… овы… ибор..." и она скрылась между ними, отделившись от остальных.

Рина, оглядев помещение, совершила куда более волнующую находку. Ее взгляд оживился и она с практически прежней уверенностью зашагала к стойке в дальнем углу. Проследив за ее взглядом, поспешила следом и Лика, старательно сдерживая вдруг снова навернувшиеся на глаза слезы.

Парой резких движений смахнув на пол кучи желтых газет и выцветших листовок, Рина придвинула к себе бывший полускрытым за ними старинный на вид аппарат. При ближайшем рассмотрении облупившийся черный лак на ручке и ржавый дисковый циферблат уже не внушали особой надежды, но поднеся трубку к уху, девушка почувствовала, как у нее сладко подогнулись ноги. Гудок. Надтреснутый, но достаточно громкий, чтобы его услышали и подоспевшие Таня с Ликой.

911

В трубке раздался треск, за которым последовал болезненно равнодушный механический женский голос:

— Ошибка. Абонен…

Не дослушав, Рина выматерилась сквозь зубы и ударила ладонью по рычагу. Гудок был снова прекрасно слышен. Но теперь ей показалось, что звучит он как-то… безжизненно.

02

— Ошибка. Абонента с та…

Лика нагнулась и подобрала одну из газет. В ней оказалось всего четыре слипшихся страницы. Чернила на первой почти совсем стерлись, но осторожно разлепив ее в середине, она с трудом смогла почти полностью прочесть окончание одного из абзацев:

"… оказались неэффективны, в связи с чем отменяются с этого момента и до конца… старайтесь быть рядом с теми, кого любите или хотя бы… формируйте группы численностью от… не упускать друг друга из виду, не давать затеряться… поймете, что остались в полном одиночестве и тогда — да поможет вам Бог".

Газета выпала из ее рук лицевой стороной вниз, а из глаз побежали мутные слезы. Она мало что поняла из написанного, но теперь ясно чувствовала — дозвониться ни до кого не получится.

102

— Ошибка. Або…

01

— Ошибка. Абонента…

03

— Оши…

Лика взяла трубку из ослабевших пальцев Рины и с остервенением, практически вслепую закрутила циферблат.

8812…

— Дима… пожалуйста...- прошептала она.

— Ошибка, — все так же холодно ответил механический голос. — Абонента с таким номером больше нет. Нам очень жаль.

— Чертова железка, — Рина ударила кулаком по стойке. – Она же еще работает. Что за дурацкий автоответчик по всем номерам?

— Все умирает, — сказала Таня не то в ответ, не то просто сама себе. – Но ничто не умирает до конца.

— Я не понимаю, — Лика рыдала в голос, не в силах вернуть на рычаги трубку, из которой слышались бесчеловечные короткие гудки. — Не понимаю. Куда все исчезли? Остался хоть кто-то? Хоть кто-то кроме нас?

— Может быть, никого не осталось, — тихо ответила Таня и присела на корточки над газетой. — Может быть, исчезли все. А может быть, это мы. Мы исчезли.

С перрона раздался гудок. Вероятно, он должен был быть призывным, но звучал так же равнодушно, как проклятые гудки в трубке. Поезду было все равно, поедут они дальше или нет. Рина положила пальцы на трубку поверх пальцев Лики и с нажимом опустила ее на рычаги.

— Уходим, — сказала она глухим, мертвым голосом. — Здесь больше нечего делать.

Вместе с сотрясающейся от рыданий Ликой они побрели к выходу. Таня медленно поднялась на ноги, не отрывая взгляда от газеты.

«ПРОПА… БЕ… СТИ

… тьяна… ьева

Рост 166… ткие светлые воло… ета в белую блу… ные брюки… идели в Москве на… кзале...»

Последняя страница была покрыта десятком таких заметок с прикрепленными черно-белыми фотографиями. Большую часть текста разобрать было почти невозможно, а вот картинки, хоть и выцвели, сохранились несколько лучше. С первой на Таню растерянно смотрело ее собственное худое лицо. Четвертая напоминала Лику с ее пышными вьющимися волосами. На шестой можно было узнать угловатые скулы Рины. А восточная жилка в лице и острый нос девятой делали ее похожей на Гулю.

— Вы нашли телефон?! — та как раз вынырнула из-за полок с набитой сумкой и жадно схватилась за руку Тани. — И как, дозвонили…

Она все поняла уже по взгляду, но Таня все же ответила:

— Нет. Никого нет.

***

Гуля поставила на столик сумку и бутылку с водой – прихватила на обратном пути из купе проводника. Зашедшая последней Таня не стала закрывать дверь и закатные лучи играли с зеленоватым пластиком, все быстрее пуская желтоватые блики в окно, пока поезд набирал скорость. Совершать лишние телодвижения не хотелось совершенно, но Лика вспомнила тяжелые шаги рычащего обитателя купе номер пять, и захлопнула ее, щелкнув замком.

— Ну, — нарушила молчание Рина. – Показывай, что нашла.

Гуля послушно и даже с некоторым облегчением расстегнула сумку – эта небольшая ревизия простых и понятных предметов обещала хоть немного отвлечь девушек от ужаса ситуации. На трех одинаковых прямоугольных упаковках можно было рассмотреть что-то похожее на стилизованный колосок.

— Печенье? – предположила Лика.

— Похоже, — согласилась Гуля и слегка сжала одну в руке. – Только раскрошилось, кажется. Кто-то хочет?

Никто не хотел, но Рина все же взяла в руки другую пачку и, повозившись немного, разорвала ее вдоль. На печенье содержимое походило мало. Это была какая-то крупная крошка без цвета и запаха. То же оказалось и в остальных двух.

— Я это даже пробовать не буду, — озвучила общую мысль Рина. – Что еще есть?

Следующие две упаковки, мягкие и округлые, содержали в себе салфетки. Возможно, когда-то они были влажными, но уже совершенно высохли, слиплись и легко рвались при попытке отделить их друг от друга. Несколько плиток шоколада, похоже, неоднократно таявших и снова твердевших, имели мертвенно-серый оттенок и запах пыли с едва уловимой горечью. Тот же оттенок имел мелкий порошок в пластиковых стаканчиках, вероятно, бывший когда-то сухим картофельным пюре. Достав из сумки последний стакан, Гуля открыла бутылку и отхлебнула немного, но тут же выплюнула прямо на заставленный ее сомнительными находками стол и закашлялась. Вода имела выраженный смешанный привкус железа и пластика. Приглядевшись, она увидела в ней медленно кружащиеся мелкие темные хлопья, оседающие на дно. Ей отчаянно захотелось плакать. Ничто из того, что она принесла, не годилось к употреблению.

— Что еще? – снова спросила Рина деревянным голосом.

— Это все, — ответила Гуля.

Она хотела было закрыть сумку, но Рина неожиданно резко выдернула ее из рук и извлекла оттуда еще один предмет. Лика приглушенно ахнула и прикрыла рот рукой. Ее слегка замутило. Рина держала в руке столовый нож с треснутой ручкой, покрытый пятнами ржавчины, но острый на вид. Страшное выражение ее лица не сулило ничего хорошего. Широко раскрытые глаза с полопавшимися капиллярами метались от лица Гули к лезвию и обратно. Бешено раздувались ноздри. Ее нервы уже давно были натянуты до предела, готовые лопнуть в любой момент.

— Опять крысишь, сука?

— Я не…

— Во сне меня зарезать хотела?!

— Не хоте…

— Заткнись, — кончик ножа дернулся. – Еще слово и я…

Рина шумно вдохнула, но вместо того, чтобы закончить угрозу, резко встала, открыла дверь и вышла из купе, встав у окна напротив, спиной к остальным. Никто не видел как она – впервые за время своего пребывания в поезде – плакала, беззвучно и скупо.

***

В свинцовом молчании восьмого купе казалось, что колеса вагона стучат оглушительно громко. Таня сидела на полке, спиной к окну, как обычно обхватив руками колени. На противоположной полке, обнявшись, расположились Гуля и Лика. Рина, скрестив на груди руки, стояла спиной к ним у окна напротив купе. Остальные не могли этого видеть, но знали, что она кусает губы и хмурится.

— Значит, — подала дрожащий голос Лика. — Пыль, ржавчина и бетон. Это все, да? Это все, что осталось?

Спина Рины напряглась.

— Может быть, это все, что осталось, — не глядя на Лику, тихо ответила Таня. — Может быть, это все, чего мы заслуживаем.

— Заткнись! — Рина развернулась и в два шага преодолела разделявшее их расстояние.

Прежде чем кто-либо мог успеть среагировать, ее кулак впечатался в лицо Тани прямо под левым глазом. В следующую секунду она уже держала Таню за волосы одной рукой, другой приставив к ее горлу нож.

— Я устала слушать твой бред, — прорычала она, склонившись над лицом своей жертвы. «Все, чего мы заслуживаем», да? А может быть, это все, чего заслуживаешь ты?!

— Рина, не надо, — по лицу Лики снова побежали слезы, но шевельнуться они с Гулей не посмели.

— Не надо, значит, — Рина издала истеричный смешок. — Да надо было сразу выкинуть эту полоумную с поезда. Ты мне с самого начала не понравилась, — она снова обращалась к Тане. — Только и можешь, что нагнетать. Может, мы бы давно поняли, что происходит, если бы не отвлекались на тебя. Слушай меня очень внимательно, — она понизила голос и плотнее прижала нож к коже. — Повторять я не буду. Если ты еще раз без разрешения откроешь свой поганый рот, я перережу тебе сухожилия на ногах и сброшу на ходу как мешок с дерьмом. Поняла?

Таня молча смотрела ей в глаза, выражение ее лица было неясным. Была ли она оглушена ударом или слишком напугана, чтобы выдавить из себя хоть слово — она хранила молчание. Рина глубоко вдохнула, с громким стуком ударила ее головой о стекло и отпустила, отступив обратно в коридор. Кончик ножа в ее руке дрожал явно не в такт мерному покачиванию вагона. Колеса примирительно стучали, но никто их не слушал.

***

— Поганый рот, — шептали губы против воли хозяйки. — Поганый. Испытание. Стало быть, испытание?

К счастью, Рина не слышала. Рина спала на соседней полке, повернувшись мускулистой спиной к враждебному миру, словно пытаясь спрятаться от него по детскому принципу «кого не вижу я, тот не видит меня». Большой палец ее правой руки едва касался слегка надутых, будто в обиде, губ — сраженная в долгом и жестоком бою привычка. Нож лежал у нее под боком, едва щекоча острым концом чуть подтянутое к животу бедро — выпал из расслабившейся во сне руки.

— Смысла нет. Нет смысла. Дохлая рыба. Пустые, пустые глаза. Вот он. Вот он — пункт назначения.

От этих слов Лика наверно могла бы снова заплакать, но и она спала на полке прямо над Таней, забавно посапывая носом. Расслабленная кисть ее левой руки безвольно свисала вниз. Садящееся солнце играло на ее растрепанных волосах, превращая немного сальную уже ржавчину в чистое золото, но слабело с каждой минутой.

— Мама, прости меня, — уголок Таниных губ дернулся так, словно не смог решить, хочет ли он подняться или опуститься. — Прости, мама. Я не смогла.

Гуля тоже спала, но спала беспокойно. Ее стройные ноги в колготках то чуть сгибались в коленях, то выпрямлялись снова, а вытянутые вдоль туловища руки то и дело подрагивали. Возможно, ей снился кошмар. Возможно, он был хуже реальности. Хотя проснувшись, она, несомненно, решила бы, что хуже быть просто не может.

— Никого нет, никого нет, никого нет, — шептал в ухо голос из-за стенки. Сколько она провела здесь с ним? Долго. Слишком долго.

— Мама, можно я… можно, я попытаюсь еще раз? — Танины руки сложились, словно в мольбе. — Можно, мама? Пожалуйста… Я не смогла, да, я не смогла, но теперь… — ее руки медленно расцепились спокойно опустились на полку, ступни с тихим шорохом поползли к противоположному ее краю, распрямляя колени, а на лице впервые за время пребывания в поезде отразилось нечто, похожее на умиротворение. — Теперь я точно смогу.

Таня спустила ноги на пол, медленно поднялась и склонилась над Риной. Поезд все быстрее стучал колесами, разгоняясь до запредельной скорости, будто боялся куда-то не успеть. В купе номер восемь на несколько минут повисла относительная тишина.

Рина перевернулась на другой бок, на мгновение приоткрыв глаза. Пустая полка напротив, крепление столика, ноги в черных брюках. А нож… где нож?!

В последнее мгновение ее дернувшаяся рука чуть замедлила Танину, но лезвие все равно глубоко вошло в бок между задравшимся джемпером и джинсами. Глаза и рот Рины широко распахнулись, но звуки застряли в ее глотке, вырвавшись лишь в виде сухого комка из хрипа и кашля. Таня тут же ударила снова — под углом в живот, но вытащить нож во второй раз уже не успела. Рина скатилась с полки, схватила Таню обеими руками за горло и, навалившись всем весом, придавила к противоположной стене. Танина рука продолжала сжимать нож мертвой хваткой. Под давлением он прочертил короткую дугу в теле Рины, оставляя после себя глубокую открытую рану, из которой на Танину блузку и брюки полилась густая алая кровь.

Именно в этот момент на верхней полке в очередной раз вздрогнула и проснулась Гуля. Увидев краем глаза, как Таня дергается под широкой спиной Рины, она не задумываясь спрыгнула вниз, едва не подвернув ногу, обхватила последнюю за плечи и закричала:

— Рина, не надо!

— Что такое? — раздался сверху сонный голос Лики.

— Рина убивает Таню, — в панике выпалила Гуля. — Помоги!

— Это она… она...- прохрипела Рина и подалась назад, отпустив Танино горло в попытке сбросить с себя Гулю.

Сонная Лика спустилась на пол вплотную к двери, чуть в стороне от барахтающихся тел, как раз в тот момент, когда нож в руке Тани на секунду вошел Рине в горло и та упала спиной на полку, придавив своим телом Гулю.

Обычно, когда ребенок пугается, его почти сразу бросает в слезы. Однако, когда испуг достаточно силен, еще до того, как успевает среагировать тело, иногда можно уловить в детских глазах особое, ни на что не похожее выражение. Прежде чем они начнут расширяться в страхе, какие-то доли секунды они будто спрашивают у мира «за что?» или «почему я?» Именно с таким выражением глаз Лика смотрела, как Рина кашляет кровью в отчаянной рефлекторной попытке зажать рану ладонью. Так и не успев понять, что происходит, она инстинктивно, вслепую, потянулась к ручке двери. На мгновение она почувствовала за спиной спасительную пустоту — а в следующее холодный клинок впился ей между ребер и она, открыв рот в немом крике боли, упала назад, в быстро сгущающуюся темноту, едва почувствовав удар затылком об стену вагона.

Гуля наконец столкнула с себя подергивающееся в агонии тело Рины и поднялась было на ноги, но поскользнулась на чем-то жидком и упала на четвереньки, больно ударившись коленями и ладонями. Оторвав руку от пола, она ошарашенно уставилась на стекающую с нее красную жидкость. Не осознав еще до конца весь ужас происходящего, она уловила направленное к ней спереди движение и успела поймать лезвие ножа ладонью. Промежуток между большим и указательным пальцами обожгло, будто металл был раскален. По испачканной в крови Рины руке потекла свежая струйка ее собственной.

— Зачем? — выдавила она из себя срывающимся голосом. — Не надо…

Но посмотрев на Танино лицо, она осеклась. На нем не было злости, отчаяния, сожаления — ничего из того, что Гуля хоть немного могла бы ожидать увидеть в такой кошмарной, невозможной ситуации. Это было спокойное, немного усталое лицо домохозяйки, разделывающей сразу третью большую рыбину подряд.

Еще несколько секунд из восьмого купе доносились приглушенные звуки молчаливой борьбы. Затем короткий крик, переходящий в тяжелый кашель. Но его быстро заглушил истеричный визг тормозов — поезд подъехал к станции.

Таня вышла из купе, перешагнув через распростертое в проходе тело Лики. Ее щеки едва заметно побледнели. «Здесь все умирает, — подумала она снова. — Но ничто не умирает до конца». Теперь, когда дело было сделано, она не могла заставить себя взглянуть на тела своих попутчиц. Отрезать голову рыбе оказалось не так уж трудно. Но смотреть, как она продолжает дергаться без головы, по-прежнему было свыше ее сил.

Невыносимо долго тянулся коридор вагона. Все двери были распахнуты. Из купе не доносилось ни звука. Таня не заглядывала внутрь. Ее интересовала только станция. Ножа в ее руках уже не было — оставила в купе. Она не знала, что будет с ней теперь, но не сомневалась, что этот инструмент ей больше не понадобится.

Медленно, неуверенно опираясь на стену рукой, девушка спустилась на перрон. Какое-то время она стояла, пытаясь собраться с мыслями, но усилия были тщетны — в голове была только невнятная мешанина, в которой то и дело мелькало: «Вот и моя конечная станция» и «Я ведь прошла испытание, да? Я ведь прошла?»

Первый гудок заставил ее вздрогнуть и вернуться в реальность. Таня подошла к ржавому решетчатому забору, покрытому сверху колючей проволокой, и взялась руками за прутья. За ним, в беспорядке, будто высыпанные ребенком в песочницу и забытые там игрушки, стояли дома, тупо и бесцеремонно пялившиеся на нее черными дырками пустых окон. В проемах между ними можно было разглядеть какой-то водоем. Под абсолютно спокойной поверхностью, в зеленовато-бурой мути плавали рыбы. Распотрошенные рыбы с мертвыми белесыми глазами, изредка бесцельно шевелящие полуоторванными плавниками.

Второй гудок. Таня дернулась, сбрасывая наваждение, и отпустила прутья решетки. Она не собиралась возвращаться на поезд. Ей было незачем. Какая разница, сколько еще пустых станций он проедет? Какая разница, остановится ли он где-нибудь навсегда? Ее конечная — здесь. Она достигла ее в тот момент, когда взяла в руки нож.

Ноги сами понесли ее вглубь станции. Как и на всех предыдущих остановках, пыль и ржавчина были повсюду, даже в воздухе. Дыхание Тани постепенно становилось все более хриплым. Ей вдруг ясно представилось, как рыжие металлические хлопья оседают в ее горле, покрывая его изнутри шершавой рыжей чешуей. Руки поднялись к груди, царапая ее сквозь пропитанную кровью, будто тоже ржавеющую блузку. Верхняя пуговица оторвалась, не выдержав натяжения, и отскочила в лужу. Таня резко отшатнулась в сторону. Отчасти потому что боялась увидеть и там мертвых рыб. Отчасти потому что боялась увидеть отражение собственного лица. Бездушного, безжизненного лица с мутными рыбьими глазами.

Раздался третий гудок. Поезд за спиной девушки тронулся. На секунду ей показалось, что обернувшись, она увидит в его окнах лица пассажиров. Строгое лицо бабули в старомодном платье, задумавшейся над журналом с кроссвордами. Беззаботное — голого по пояс солдата с банкой пива в руке. Загнанное — молоденькой проводницы, несущей полную охапку использованного белья. Лица Рины, Гули и Лики — не осуждающие, скорее сочувствующие, живые лица. Но всего лишь на секунду.

«Если это было испытание, — вдруг подумалось ей. — Оно определенно провалено». И в самом деле, даже если жизни попутчиц не имели смысла, почему она решила, что имеет смысл ее собственная? Вероятно, каждый человек совершает ту же ошибку. Нам всем слишком страшно ее не совершать.

Таня села на бетонное основание забора, отделявшего ее от полуразрушенных домов и широкой водной глади за ними. В плечо впился оторвавшийся сверху конец колючей проволоки, но подвинуться было свыше ее сил. Ржавчина и пыль. Может быть, это все, что осталось, отдаленным эхом раздалось в ее голове. Может быть, это все, чего мы заслуживаем.

Как там было в газете? «Когда вы поймете, что остались в полном одиночестве — да поможет вам Бог»?

Наконец пришло понимание. Все вдруг оказалось пугающе просто. Неважно, как она попала сюда. Неважно, построил ли кто-то эти станции. Неважно, запустил ли кто-то этот поезд. Неважно, что она сделала раньше, и что она сделала теперь. Правда была известна с самого начала. «Никого нет». Некому ей помочь. Некому ее испытывать. Некому ее простить. Есть только ржавчина и пыль. Они будут всегда. Они были всегда. В конечном счете только они. Ничего больше.

Не было никакой другой жизни. Не было мамы, чистившей рыбу, не было одноклассников, друзей, знакомых и родственников. Не было и поезда со спящими попутчицами, и голоса за стенкой. Все это время правда была на расстоянии вытянутой руки. Никого нет. В этом легко убедиться. Достаточно прижаться щекой к ржавому металлу, закрыть глаза и никогда больше их не открывать.

Таня чувствовала, будто врастает спиной в ржавые прутья решетки. Ржавые пятна на ее блузке были неопровержимым доказательством того, что она была в этом месте всегда. Ржавый воздух с каждым вдохом сильнее царапал уже почти полностью покрытое ржавым налетом горло, но ее хриплое дыхание становилось все тише. Ржавое солнце умирало, но все никак не могло умереть до конца, как и все в этом мире, из последних сил обнимая хрупкими ржавыми лучами пыльную станцию.

Станцию, на которую никогда больше не придет поезд.