Мухи

На первый день она долго стояла под кухонной антресолью. Сверху, перед самым ее носом свисала широкая лента отвратительного грязно-желтого цвета. Когда она вешала ее сюда, то и представить не могла, насколько кстати однажды придется эта вещь на ее кухне.

Мухи. Они были повсюду. Бессмысленно кружились над ухом, бесцеремонно лезли в лицо, ползали по задней стороне шеи, щекоча ее теплыми мягкими лапками. Казалось, во всем доме не осталось ни единой поверхности, которая бы избежала этого ощупывающего, оценивающего касания.

На ленте-ловушке их было добрых полтора десятка. К ним и было приковано ее внимание. Она силилась разглядеть в них что-то необычное, что объяснило бы это внезапное победоносное нашествие на квартиру. Силилась, но не могла.

Обычные серые мухи. Таких, кажется, называют «мясными».

Скоро наступит зима, подумалось ей.

Скоро они умрут.

Скрипучий щелчок замка входной двери заставил ее вздрогнуть. Что-то в ней дернулось сперва вверх, к основанию черепа, а затем ухнуло вниз, поселившись маленькой сосущей пустотой в животе. Это чувство было знакомо ей с детства. Оно возникало каждый раз при звуке быстрых, тяжелых шагов отца за дверью ее комнаты. Возникало потому что в любой из этих моментов ее дверь могла распахнуться настежь, глухо стукнувшись об шкаф. Поставленный командирский окрик, три стремительных шага — как к собственности, как к добыче — и звонкая затрещина, от которой из глаз брызжут слезы. Опять в чем-то виновата, опять что-то не сделала или сделала не так, опять и опять…

Теперь же, чуть позже, ее муж, Дмитрий, со вздохом уселся за стол и уставился в тарелку с плохо подогретым супом. Она же неуверенно опустилась на краешек стула напротив. Неприятное чувство в животе пока не собиралось уходить.

Суп был того же грязно-желтого цвета, что свисающая с антресоли клейкая лента, и вяло поблескивал настоявшимся жиром. В нем плавало несколько горошин черного перца, круглых и бессмысленных, как мушиные глаза. Если бы ей пришлось его есть, ее точно стошнило бы. Похоже, боролся с тошнотой и Дмитрий. Одержав шаткую победу, он зачерпнул ложкой маслянистую жижу и, не поднимая глаз, негромко спросил:

— Ну, как прошел день?

— Все хорошо, — ответила она, как и должна была. — А твой?

— Мой вот неплохо, — он поднес ложку ко рту и с тихим хлюпом втянул ее содержимое куда-то под жидкие усы. — Иваныч меня сегодня хвалил. Сказал, что кроме меня подготовку отчета доверить некому.

Тихий, безотказный работяга, такой же, как тысячи других. На хорошем счету у начальства, у соседей, у всех немногочисленных знакомых. Про таких говорят: «не обидит и мухи». Разве не о таком муже она мечтала всю сознательную жизнь?

Хлюп — еще одна ложка. И монотонное жужжание — будто со всех сторон сразу.

Она вглядывалась в его широкие проплешины. В темные круги под вечно ускользающими от контакта глазами. В дряблую мышцу, безвольно свисающую на держащей ложку руке. Она пыталась найти что-то, на чем взгляд задержался бы с теплотой. Что-то, что дало бы ей силы сказать хотя бы про себя: «да, я люблю его». Пыталась с самого дня их свадьбы. До сих пор безуспешно.

Хлюп.

— В доме не прибрано, — безэмоционально констатировал он, разглядывая прозрачный лепесток разваренного лука у себя в ложке.

Она болезненно сжалась и опустила глаза. Опять чего-то не сделала. Опять в чем-то виновата. Опять заслуживает отцовской затрещины. Она так хотела сбежать от этого — куда угодно, лишь бы сбежать. Лишь бы не слышать больше этих страшных тяжелых шагов. Только вот оказалось, что сбежать от них невозможно. Сколько бы лет, сколько бы запертых дверей ни отделяло ее от отца, она продолжала слышать эти шаги. Они проникли в самую глубь ее существа. Нельзя сбежать от того, что звучит у тебя в голове.

— Прости, — ее губы едва ее слушались, но она ответила, как и должна была. — Я хотела прибраться. Я просто не могу сейчас… я не могу…

Хлюп. Кусок лука остался на ложке, как дохлая медуза на берегу после отлива.

— Жаль, — проговорил он и морщинка в углу его глаза чуть дернулась. — Очень жаль, что ты не можешь этим заняться.

Никто не замечал этого редкого тика. Никто кроме нее. А того, как синхронно с ним подергивались ее губы, не замечала и она сама.

Дмитрий вдруг поднял взгляд и она замерла под ним как олениха в свете фар мчащейся на нее машины. Прошла несколько миллиметров по ее лбу и взлетела очередная глупая муха. Женщина выдохнула — именно к мухе, как оказалось, был прикован взгляд ее мужа. Как будто было что-то странное в ее появлении среди десятков точно таких же, кружившихся над ними с противным жужжанием все это время.

Муха неуверенно выписала в воздухе лежащую на боку восьмерку (или знак бесконечности?) и вдруг бросилась Дмитрию прямо в глаз. В последнее мгновение он успел зажмуриться и махнул рукой перед лицом, сбив глупое создание на отлете. Муха неслышно плюхнулась спиной к нему в тарелку и беспомощно засучила лапками в воздухе.

— Ладно, — мужчина со свистящим вздохом поднялся из-за стола. — Я устал. Пойду в спальню.

— Хорошо, — едва слышно ответила его жена, не сводя глаз с несчастной мухи. — Иди. А я… я посижу здесь еще немного…

Он отвернулся и двинулся к выходу из столовой еще до того, как она договорила. Она так и не пошла за ним тем вечером. Она лежала на кушетке с застывшим взглядом, и старалась сосредоточить слух на хаотичном жужжании вокруг. Даже оно было лучше тех звуков, что доносились из-за стенки. О, это были самые ужасные звуки, какие она только могла себе вообразить.

Тук. Тук. Тук. Тук. Тук.

Это было даже хуже отцовских шагов. Она отдала бы все, что угодно, чтобы не слышать этот глухой ритмичный стук. Но она ничего не могла с этим сделать. Ей оставалось только лежать на одеревеневшей спине, уставясь расширенными от невыносимого ужаса глазами в темноту с кружащимися в ней жужжащими точками, и ждать. Ждать, чтобы это закончилось. Боже, только бы это закончилось.

Тук. Тук. Тук.

***

На второй день она долго смотрела в окно. За ним ярко светило солнце. Старая осина тревожно дрожала всеми своими листьями сразу. За ней, на площадке, исступленно кричали соседские дети. Может быть, им было весело от интересной совместной игры. Может быть, им было весело от совместного избиения очередной белой вороны. Этот крик мог запросто значить и то, и другое.

На сей раз она пропустила момент поворота ключа в замке. Тем стремительнее ухнуло вниз ее сердце, когда хлопнула дверь. Громче, чем вчера. Плохо. Очень плохо.

Подрагивающий кончик ее внезапно пересохшего языка нащупал справа вверху дырку между зубами. Пару недель назад, когда дверь хлопнула так же. Опять виновата — замешкалась в проходе, не пропустила сразу. При воспоминании об этом у нее на глазах выступили слезы. Ее душила обида. И мысль «сама виновата… опять» почему-то только усугубляла это чувство.

— Как прошел день? — спросил он своим постоянным ровным голосом, вяло помешивая суп.

«Все хорошо, — должна была ответить она. — А твой?»

Но перед ее мысленным взором все еще стояло мгновение, когда дернулась морщинка в углу его глаза. И следующее, когда неожиданно тяжелая для столь скромного телосложения рука своей твердой и шершавой тыльной стороной впечатала плоть ее щеки ей же в зубы. И с ее губ против воли сорвались совсем другие слова:

— Почему ты меня ударил?

— Мой вот паршиво, — он зачерпнул пару кубиков мертвенно-бледной картошки и уставился на них. Сквозь привычную маску равнодушия просачивались нотки неприязни и раздражения. Это значило, что в любой момент ее может прорвать вовсе и тогда… — Иваныч наорал, требует отчет. Проверка будет со дня на день. А как я буду готовить отчет, когда я и без него зашиваюсь как проклятый?

«Понимаю, — должна была сказать она. — Весь в работе, как обычно. Но ты сильный. Ты справишься».

— Две недели назад, — ее дрожащие губы не собирались возвращаться под контроль сознания. — Почему ты снова ударил меня? За что? Разве я это заслужила? И если я заслуживаю такого, зачем ты со мной живешь?

В продолжение мелькнула совсем уж крамольная мысль:

«Если ты считаешь, что я этого заслуживаю, то зачем я живу с тобой?»

Она поспешно отмахнулась от этой мысли. Словно от мухи.

Хлюп.

— Кажется, суп вот-вот скиснет, — Дмитрий слегка поморщился, но его рука уже набирала новую ложку. — Если еще не скис.

На секунду ей показалось, что он смотрит на нее. Но нет, он смотрел на муху, взлетевшую с ее щеки и выписывающую неровные круги между супругами, будто не зная, куда податься. Ее надоедливое, ничего не значащее жужжание раздражало. За один этот звук ее хотелось прихлопнуть.

«А что если так же он видит меня?»

Хлюп.

Женщина смотрела, как ее муж давится начавшим портиться супом. Перед ее внутренним взором вдруг возникла другая картинка, настолько яркая, что у нее похолодело внутри.

Тарелка супа с мутной пенкой по краям. Пахнет кислятиной. Сбоку нависает огромная фигура, вот-вот раздавит.

«Ешь».

«Но он уже плохой...»

Тяжелая стальная ложка звонко врезается в край стола. Если бы удар такой силы пришелся ей по голове, он точно расколол бы ей череп.

«Мне что, повторить?!»

Не надо повторять. Она хорошо знает, что суп надо съесть до последней капли. Так же хорошо она знает, как больно получить этой ложкой по темечку, даже если вполсилы. Поэтому она берет свою ложку и ест, давясь одновременно кислым супом и солеными слезами. На следующее утро у нее отчего-то будет сильно болеть живот, но ее все равно поднимут с постели и отправят в школу. Лгунья. Симулянтка. Опять виновата. Опять.

Да, ее с детства учили доедать скисший суп, игнорируя собственные мысли и чувства. Возможно, поэтому она так и не ушла от мужа. Но почему не ушел от нее он? Зачем он сидит и давится маслянисто-желтоватой жижей?

Ей вдруг ясно представилась такая же фигура с тяжелой ложкой, но нависшая уже над ним.

«Ешь», — говорит она не терпящим возражения тоном.

Если он откажется, она треснет его этой ложкой по лбу. Затем еще и еще, пока он не сдастся. Вбивая ему в голову мысль, что суп надо доедать, даже если он киснет. А еще — что того, кто не может дать сдачи, можно ударить, если тебе что-то не нравится. Силой добиться того, что хочешь. Или просто выместить гнев и фрустрацию. Это неважно. Важно, что прав тот, кто сильнее.

В тарелке остались только набухшие черные горошины перца. Дмитрий вздохнул с облегчением, отставив ее. Парочка ближайших мух тут же набросились на угощение.

— Что-то мне нехорошо, — он с трудом подавил отрыжку. — Пойду прилягу.

— Я с тобой, — сказала она.

Впервые за долгое время в ее голосе звучало что-то, похожее на нежность. Нет, она по-прежнему не видела ничего привлекательного в этом сером мужчине. Но ей очень хотелось помочь несчастному мальчику, над которым нависла страшная тень с ложкой.

Вслед за мужем она поднялась из-за стола, следом за ним направилась к двери в спальню. Когда он открыл дверь, оттуда пахнуло несвежим бельем и еще чем-то резким, горько-сладким. На секунду она застыла, тщетно пытаясь привыкнуть к запаху. А когда шагнула наконец ему навстречу, дверь перед ее носом захлопнулась.

Той ночью она сидела на кушетке в столовой, раскачиваясь из стороны в сторону и закрыв уши руками. Это не помогало. Она все равно слышала этот звук. Самый ужасный, самый невыносимый звук на свете.

Тук. Тук. Тук. Тук.

***

На третий день она наблюдала за мухами. Была в их поведении одна забавная странность. Дело в том, что она ясно чувствовала их короткие перебежки по своей коже и крошечные толчки воздуха при их взлете. Но еще ни разу за эти три дня она не чувствовала, чтобы перед этим они на нее садились.

Забавно же, правда?

В этот раз ключ поворачивался в замке медленнее обычного. Пауза между последним поворотом и открытием двери была необычно долгой. Возможно, Дмитрию не хотелось идти домой. Захлопнулась дверь за ним быстро, но тихо. Прямо в ботинках он с задумчивым видом прошел по столовой и тяжело оперся руками на стол.

— Как… как прошел день? — глухо прозвучал его обычный вопрос.

Ее губы скривились в болезненной усмешке. Ночной стук выбил из нее вчерашнюю жалость. Теперь на ее место постепенно просачивались другие чувства. Некоторые из них были ей совершенно незнакомы.

— Ты никогда не называл меня по имени. Ты можешь сказать его? Сказать мое имя? Ты еще помнишь его? – она сжала голову руками так, словно та разваливалась на части. – Мне кажется…кажется, я сама его забыла…забыла…

— Мой вот терпимо, — продолжил он, но видимо тут же понял, что это никому не интересно и опустил голову, пряча за усами нервное покусывание губы.

— Ты проглотил меня, — пробормотала она себе под нос. — Проглотил всю, без остатка.

— Что же делать… — он затравленно оглядел комнату в поисках подсказки. — Что же мне с тобой делать…

Разумеется, она знала. Знала с самого начала.

— Может быть, разрезать на части, — он задрал голову и почесал шершавый подбородок, будто говорил о куче мусора, которую надо вынести. — Вынести ночью к реке, привязать камни к пакетам и утопить?

Разумеется, она знала, ЧТО гниет на кровати в их спальне. И знала, что он делает с этим по ночам, от чего спинка кровати ритмично бьется об стену. Тук. Тук. Тук.

— Ты проглотил меня, — у нее вырвался сдавленный смешок. — Что теперь? Я стану отходами, от которых ты просто избавишься?

— А если найдут? — в его голосе слышалось опасливое сомнение. — Меня точно заподозрят. Может лучше чистосердечное, с раскаянием? Можно будет получить рекомендацию с работы, от соседей, да хоть из школы, где я учился. Все подтвердят, что я хороший. Что я не опасен для общества. Может, признают аффект? Дадут условку? Эх, ну вот зачем ты так со мной…

Опять виновата. Как всегда. Правда, она уже не помнила, в чем именно. Кажется, сделала ему какое-то замечание — насчет залежей грязных носков под кроватью или что-то такое.

Резкий удар твердой, тяжелой ладонью по лицу. Кровь из разбитого носа. И слова, которые подписали ей приговор:

«Я позвоню в полицию!»

Она посмела угрожать. Да еще таким громким голосом. Что если соседи услышат? Нет, этого допустить он не мог. Сомкнулись на ее горле руки. Пара минут борьбы под его сопение и ее хрипы. Она не может его с себя сбросить, а у него не получается полностью перекрыть ей доступ к воздуху. Тогда он берет подушку и плотно прижимает к ее лицу. Он не думает о том, что делает. Все его мысли занимает одно слово, которое он шипит ей, навалившись на подушку всем весом:

«Заткнись! Заткнись!»

Еще пара минут и она перестала дергаться. Может быть, ему правда дадут за это условку. Ведь он не опасен для общества. Все это знают. А она ничего, совсем ничего не может сделать, чтобы кого-то переубедить. И почему-то ей очень смешно. На ее глазах слезы, но она не может сдержать рвущийся наружу смех.

— Ты думал, что проглотил меня, — она обошла стол и оперлась на него руками нос к носу со своим мужем. — Но ты захлебнешься мной, слышишь? Захлебнешься! З-захлебнешься!

Она набрала в грудь воздуха и вложила все силы в оглушительно-режущий крик ярости. Крик, обращенный и к нему, и к отцу, и ко всем, кого он только может касаться. Дмитрий говорил что-то еще, но она уже не слышала, даже когда крик перешел в булькающе-щелкающий хохот. Ее руки судорожно вцепились ей же в волосы и выдрали два клока.

— З-захлебнешься! З-захлеб!.. З-за!.. З-з-з!..

Мужчина замолчал. Как загипнотизированный, он смотрел на ее лицо.

«Не на лицо, — мелькнуло в ее угасающем сознании. — На мух».

На тех самых мух, что взлетали с ее пылающих щек одна за другой, по две, по три, сразу по десять. Все ее тело стремительно распадалось на десятки, сотни маленьких серых точек, суетливо кружащихся в воздухе.

Дмитрий попятился от стола, приоткрыв рот в испуге и удивлении. Значит, все это время ему не казалось? Мухи действительно появляются из ниоткуда? Как такое возможно?

Что-то странное и страшное было и в их жужжании. Он мог бы поклясться, что почти различает в нем слова.

«З-захлебнешься, — жужжали мухи. — З-захлебнешься! З-захлебнешься!»

Рой описал в воздухе петлю и в едином порыве бросился ему в лицо. Мухи не обращали внимания на его попытки отмахнуться, заползали в нос, в уши, а когда он открыл рот в попытке вдохнуть, несколько десятков залетели прямо ему в глотку. Он упал на пол, пытался отползти, откашлять, выплюнуть мерзких созданий, но с каждым открытием рта внутрь залетало еще больше маленьких жужжащих паразиток, все ближе подбирающихся к дыхательному горлу.

Таким его и найдут через несколько дней — с мокрым пятном на штанах и перекошенным в предсмертном ужасе лицом, в соседней комнате от заметно менее свежего трупа его жены. Под мрачным взглядом участкового из его рта вылетит в разные стороны несколько мух.

Обычные серые мухи. Таких, кажется, называют «мясными».

Скоро наступит зима.

Скоро они умрут.