Как я вас всех

РАССКАЗ
Если бы Санек был Гулливером, он бы достал из узких джинсов не дубликат бесценного груза, а подлинник, правда, еще никем, кроме него невостребованный, и обрушил бы на мостовые, дома всемирный потоп. Желтый Гольфстрим, пенясь и приветливо журча, нес бы своим могучим потоком автомобили, как легкие детские игрушки. Водопад бы низвергался на хрупкие коробки домов, которые бы хрустели, как пустые полторашки под ногами, и тушил огоньки, погружая город во тьму.
Но он не был Гулливером. Он был худым, непропорциональным и сопливым. Девчонки смотрели на него, как на природное недоразумение. За это он мстил им по ночам, усиленно работая кулаком. Они визжали и восхищались его неутомимостью.
Санек огляделся и увидел поблизости подходящий объект. Это была остановка. Он торопливо засеменил за павильон. Причем тонкие ножки могли заплестись в морской узел в любой момент. Он так торопился, как будто впереди была не остановка, а бесплатная раздача хот-догов. На остановке стояли три тетеньки, которые еще с прошлого столетия не могли ни в ком вызвать сексуального интереса, и дяденька с папкой под мышкой.
Нет, не то, что вы подумали. Это была такая штуковина из кожи, а внутри ее, наверно, бумажки всякие. Может быть, квитанция об уплате штрафа за то, что наехал велосипедом на «ландкрузер» и нанес ущерб нервам его владельца. Хотя вряд ли… Ну, короче, если вам надо, то сами и выясняйте!
Добежал Санька, пританцовывая, как будто он на раскаленной сковородке пляшет, расстегнул и вынул, наслаждаясь желтой струной, при виде которой он всегда вспоминал про пиво. К нему бы еще и кириешки со вкусом грибов. Но стоявшие на остановке не имели такого богатого воображения, поэтому стали фыркать и выражать недовольство.
Как будто Санька виноват, что остановочные павильоны стали делать из прозрачного пластика. То ли дело раньше! Такие кирпичные долговременные огневые точки, которые не оставляли потенциальному агрессору никаких надежд на победу. А может быть, им не понравилось то, что они увидели. Фактура там не та или размеры не такие видали.
Саньке нравился сам процесс. Он не только приносил облегчение, но и пробуждал в его душе художника. Кто знает, может пойди он в Суриковское училище и страна получила бы нового Тициана или Веласкеса. Хотя с Веласкесом это скорей перебор. Но разве не об эстетическом даре и природных задатках свидетельствовал тот факт, что как только он расстегивал ширинку, так сразу ему приходили на память строки:
Золотистая струя
Вылетает из …
Кстати, собственного производства. Как Грибоедов вошел в историю литературы автором одной комедии, так и Санька мог бы повторить его рекорд одним лишь поэтическим шедевром.
В этот упоительный момент он почувствовал на своем плече тяжелую длань. Как оказалось правосудия. По крайней мере оно таковым себя считало, вопреки общераспространённого мнения. Стряхивая, Санька обернулся и увидел перед собою суровое лицо, в котором чудесным образом сочеталась Фемида с Лаврентием Павловичем Берией.
— Чо? Совсем оборзел, урод?
Уродом Саньку называли не просто часто, а постоянно, поэтому он воспринимал это без всякой обиды, как личное обращение к себе.
— А чо? – спросил он.
Это была сама наивность.
А вот это он зря. Полиция у нас сама любит задавать вопросы, потому что очень любознательная, а вот отвечать на вопросы не любит. Они ее сразу ставят тупик, беспросветный, как туннель с одним концом. Кое-где такие встречаются.
— Ну-ка пойдем!
Санька сразу понял, что сейчас ему очень убедительно объяснят, почему нельзя ссать в общественных местах, даже спрятавшись за прозрачным павильоном. Ему будет стыдно, а главное больно за свое недостойное поведение, оскорбляющее окружающих его людей, даже таких, как эти три тетки. По своему горькому опыту он знал, что неповиновение может обернуться еще более мучительной болью, после которой наступает катарсис.
Сержант, нежно поглаживая себя дубинкой по ноге, шел впереди. Видно, так он ее готовил к ее истинному предназначению. Если есть дубинка, обязательно должен быть и тот, кто проникнется к ней самым глубоким чувством. В голове сержанта в это время было всего две мысли.
всадник без головы, но не полицейский. Голова прочно сидела на его короткой шее. Первая мысль: о куда он денется, клоун? Кто в городе хозяин? Как баран пройдет с ним за машину, где он выпишет ему протокол, который тот запомнит наизусть и надолго. А вторая мысль была связана с дубинкой. Наверно, дубинка представлялась ему девичьей ножкой, которая так и шеркается, так и шеркается о него. Девичьи ножки знают обо что шеркаться. Понятно, с какой целью они это делают. Обе мысли были приятными и плодотворными. Они оправдывали все тяготы службы. Санька был иного мнения. И в нем работала одна мысль, крутилась, как буравчик. Такое пренебрежение профессиональным долгом Санька посчитал оскорбительным для себя. Всегда конвой должен следовать по пятам. Ладно, если бы заломили руки, сломали ключицу и мизинец на ноге, завели бы руки за спину, надели на них наручники и вызвали бы подкрепление. Вот это была бы уважуха к нему. Тогда полное раболепие. И он само собой соответствовал бы моменту.
Такого пренебрежения Санька не намерен был терпеть. Пусть он урод, но не инвалид. Санька задал стрекача. Это так пишут «стрекоча». Он бежал быстро, зигзагами. А вдруг начнут стрелять? С двумя мыслями в голове это вполне возможно. Ладно, если в него, в Саньку, попадут. А если в совершенно невиновного человека? Сержант вразвалочку дошел до машины, всё также пошаркивая себя дубинкой о ляжку. Кажется, дубинка начала возбуждаться. А ее возбуждение передалось и сержанту, который почувствовал, прилив крови. На очереди теперь был бурный оргазм с криками: «Не надо!»
— Чо, баклан, думал, что самый борзой? – усмехнулся он.
И медленно натруженной полицейской рукой стал приподнимать дубинку.
Блин! Ты где? Пусто. Нигде. Его кинули, как пацана какого-то. Наверно, сейчас вся остановка потешается над ним и над замаранной честью его мундира. Полицейская душа может выдержать что угодно. Даже когда ее на ковре в кабинете начальника пользуют без мыла. Но кидалова она стерпеть не может. Не позволяет профессиональная гордость.
— Он где?
— Там! – показала остановка.
Непонятно, сочувствует она или злопыхает? Скорей последнее. Потому что презумпция невиновности.
Он перебежал через дорогу.
— Сука! – прошипел.
И понял, что суку ему не догнать. Если он сделает еще один марш-бросок, то задохнётся окончательно. А это до сегодняшнего дня никак не входило в его планы.
Санька бежал легко и весело. И это несмотря на то, что он курил самые дешевые сигареты, в которых вместо табака была высушенная заварка, и пил портвейн из полторашек. Вот что значит постоянный пост и вегетарианство. Пробежав без всякого напряга пару кварталов, Санька понял, что захватывающей дух погони не предвидится и перешел на размеренный шаг.
Вечерело. Ожили громады домов, зажглись миллионами желтых глаз, которые с презрением смотрели на Саньку, бессмысленного и ненужного человека.
Конечно, лучше бы доехать на автобусе. Но у Саньки не было ни копейки. Последние два вечера он втихушку ел в общаге корочки с водой. Просить было бесполезно. Ему никто бы не занял.
Конечно, и дома Саньку особо не ждали. Да и какой это был для него дом! Мать была занята молодым мужем, который, хорошо еще, что открыто не плевал на Саньку. Жили они на подселении. В одной квартире три семьи, общие коридор, туалет и кухня. Дом был двухэтажный из почерневших черных бревен. Саньке мать стелила на диване. И ночью он слушал, как размеренно, не торопясь скрипела кровать и стонала мать. Иногда Санька затыкал уши. Когда они затихали, Санька, подождав, когда отчим захрапит, начинал дрочить, представляя какую-нибудь знакомую симпатичную девчонку. Потом засыпал.
Дома он мог хотя бы пожрать досыта. И выпить с друзьями дешевого вина.
Они бродили по улицам поддатые. Денег, как всегда, не было. А добавить хотелось. Если попадался «фазан», щипали его, как настоящие охотники. «Фазанами» называли курсантов речного училища. Раньше оно называлось ФЗУ. Отсюда и «фазаны». Те, которые только поступили, по дурости отправлялись в свободное плавание по Затону в одиночку, не ведая, какие препятствия могут встретиться на фарватере. Надев морскую форму, они чувствовали себя настоящими морскими волками, о которых мечтают все девчонки. Симпатичные и фигуристые уж точно. И становились легкой добычей таких гопников, как Санькина компания. Много денег у них не было. Отпрыски богатых семей ни сном ни духом не ведали о существовании такой шараги. Но натрясти на курево и вино можно было. И сам процесс был очень увлекательным. Чувствуешь себя настоящим рейнджером. А вот на старших курсах уже обитали мореманы с горьким опытом, поэтому выходили в рабочий поселок они группами и при встрече начинали дерзить. Даже при численном неравенстве не начинали судорожно выворачивать карманы. Наматывали ремни на руку и бросались на абордаж. Если кому-то залетала пряжка, то он сразу отправлялся в нокаут или в больницу, где к разбитым головам врачи были уже привычны. Поэтому таких фазанов щипать было опасно. И две компании мирно расходились на встречных курсах.
Играли в карты. На деньги Санька не играл за неимением таковых. Да и у других с этим делом было негусто. А вот на щелбаны или по ушах Санька не отказывал себе в удовольствие. Некоторые хитрованы между картами незаметно проталкивали расческу. Те, кто замечал, замирали от предвкушения радостного мгновения. После пары десятков ударов такой колодой ухо у проигравшего разбухало на глазах, становилось толстым и красным как перезревший помидор.
День – другой над тобой посмеются. Но Санька даже рад был такому вниманию. Ухо приходило в норму и замирало в ожидании следующего выходного.
Он шел уже больше часа. Мимо пролетали автомобили. Обдавая его ветряной свежестью. Санька никого не интересовал. Может, кто-то и думал: «Ну, топает и пускай топает, придурок! А я не такой! Я из другого теста!» Санька уже только за то им благодарен, что они не бросают в него бычки. В тепле сидели мужики и бабы, пожилые и юные, детишки смотрели за борт. Когда ехали парни с девчонками, то девчонок, наверно, трахали или собирались трахать. Или уже. Такие комфортные молнии-сексомобили. Санька представил, как он сидит на заднем сидении, а на его члене елозит упругая попка. Санька курит хорошую сигарету и стряхивает пепел в приоткрытое окошко. Такого у него никогда не будет. Он знал об этом. И со злостью плюнул в пролетавшую мимо него иномарку. Она обдала его ветром и музыкой, живя своей жизнью, в которой Саньке не было места. Плевок сдуло ветром.
Хрущовки сменились девятиэтажками. Возле каждой стояло много легковушек. Все меньше попадалось прохожих. А если попадались, то какие-то невзрачные мужики. За стенами этих двухэтажек в легкой домашней одежде ходили их обитатели, вкусно ужинали. Смотрели фильмы на больших цветных экранах. Говорили разное свое. И для них не существовало никакого Саньки. У них были кошки, собаки, аквариумы, регулярный секс и курили они хорошие сигареты, а не всякую дрянь, от которой накатывали приступы кашля.
У Саньки ничего этого не было. Он жил в другом мире, параллельном, который не пересекается с этим. И никогда у него этого не будет. Это он понял давно. И это нисколько его не огорчило. Живут же муравьи, бродячие собаки своей жизнью. Конечно, может случиться чудо. Один пацан ему рассказывал книжку, там простой пацан становится королем.
Он закончит шарагу, будет работать токарем, бухать в общаге с такими же неудачниками, как он. Но неудачники они для них. Для себя они вполне удачники. Каждое утро для него будет тяжелым и похмельным. Как сейчас для него понедельники, если вечером в воскресенье он набухивался с корешами. Он с нетерпением будет ждать вечера, вытачивая разные железки. Так изо дня в день, из года в год. Кто-то время от времени будет исчезать из их компании. Когда-нибудь пьяный он упадет и замерзнет. Его, скрючившегося, завернут и отвезут на кладбище, где хоронят бомжей. Он уже не мечтает ни о квартире, ни о семье. Он же не дурак!
Только зачем появляются на белый свет такие, как он, непонятно? Но если они появляются, то значит, что это тоже для чего нужно.
У каждого что-то есть. Один красивый. Другой умный. У третьего тоже что-то такое. Может быть, анекдоты умеет смешно рассказывать. У Саньки же ни одного достоинства. В армию его не взяли, потому что он ссытся. Мать вызвали в военкомат, спросили. «Да он ссытся!» — прямо сказала она. Представьте, если у вас всего одни трусы. Ну, пошеркал ты их с мылом над раковиной, выжал. И что дальше. Вешать сушить и ходить без трусов? Может быть, сырые на себя надевать. Тогда и джинсы промокреют.
Одно хорошо. В шараге бесплатные обеды. И спецовку выдали бесплатную. Можно даже попросить добавку, если чего в котлах остается. И у поварихи нет свиньи на даче. Котлету, конечно, не дадут. А так каши или толченки. И хлеба можно жрать от пуза. Спрятать за пазуху и вынести. Его никого не ловили.
Первое тоже всегда оставалось. Мясо нет. А так оставалось. Ешь – не хочу. Санька старался в обед нарубаться от пуза. Это время для него было лучшим в жизни. Потом тянуло в сон. Веки наливались свинцом и опускались помимо воли. Если была практика, Санька становился рассеянным и тупел. Он слышал, что говорят, но не понимал смысла. И смотрел на всех с блаженной улыбкой. Мастер ругался, показывал, как надо, по слогам разъяснял порядок действий. А Санька стоял рядом и улыбался. Всё делал вяло, лишь бы отвязались от него. Однажды заснул возле станка. Стоя.
Он вздрогнул. Навстречу ему шли девушки. До этого он что-то вспоминал или о чем-то думал. Но уже не помнил, о чем. Одна была в красной куртке, из-под которой выглядывала узкая черная полоска юбки под кожу. Телесного цвета колготки. Высокие белые сапоги. На плече висела белая сумочка. На другой голубая куртка и джинсы, разорванные на ляжках. Как будто кот точил на них когти. Не на ляжках, конечно. Слишком много чести.
Через дырки белели девичьи телеса. Снежнобелые и сладкие как мороженое. Саньку это всегда приводило в трепет, и он самым искренним взглядом впивался в обнаженную плоть. Даже совершенно голая девушка не могла взволновать его больше. На девушек можно было посмотреть в общаговском душе, если, конечно, тебя не утомляет общественное мнение разных там моралистов.
Они замедлили шаг. Санькино сердце забилось, как рыбка в сачке. Проснулась детская вера в сказки. Вдруг! Почему с ним не может случиться чуда? Если Иванушке-дурачку вон как повезло, почему с другими этого не может случиться? Он пошел медленнее. Девушки поравнялись и остановились. Обе были симпатичными. Особенно та с голыми ляжками. От них пахло духами и здоровым чистым телом, которое могло обещать полет на седьмое небо.
— Молодой человек! У вас прикурить не будет? – спросила красная курточка.
Он смотрел, как шевелятся ее ярко-красные губы и не понимал, что она хочет. А еще у нее были каштановые волосы и черные смешливые глаза. Хотелось провести кончиками пальцев по ее щеке. Легко, как дуновение ветерка.
Ноги налились свинцом. Сердце бухало, как молот, которым забивают сваю. Неужели? Ну, должно же в его жизни хоть что-то происходить! Вдруг сейчас спросят: «А как тебя зовут? Александр? Какое красивое имя!» Потом: «Какой интересный мальчик! И нисколько не похож на других!» Потом: «А ты не хочешь пойти с нами? Ну, мы потом скажем, куда».
— Да! Да! Конечно! – пробормотал он.
Хлопнул себя по карманам. Они спрашивали прикурить, а не как его зовут. Затарахтел спичечный коробок. Он выхватил его из кармана и протянул. Рука его чуть дрожала. Еще подумают, какой-нибудь эпилептик или алкаш. Девушки держали в губах тонкие сигареты, которые они достали из плоской пачки. Та, которая в красной курточке, чиркнула спичкой и прикурила. Тут же выпустила клуб дыма, даже не вдохнув его в легкие. Потом к догорающей спичке наклонилась ее подруга. Девушка выронила черную кривую палочку.
Санька хотел сказать, чтобы они оставили спички у себя. Вдруг они захотят покурить еще дорогой. Никто им не попадется. Или попадается некурящий. Или попадется какой-нибудь наглей, который начнет приставать и будет пытаться обнять сразу двоих за талию. Саньке не нравились такие наглецы. Ему очень не хотелось чтобы кто-нибудь приставал к девушкам. Он уже относился к ним, как к своей собственности, и не хотел ими делиться ни с кем. Он ничего не успел сказать. Та, что в красной куртке, уже протянула ему коробок. Они пошли дальше, о чем-то мило щебеча. Пока ему были слышны их звонкие голоса, в его груди было тепло и радостно. Но вот уже никого и ничего нет. Радость испарилась
Он смотрел на темные громадины и чувствовал к тем, кто за их стенами, ненависть. Почему он н может быть среди них? Почему? Разве он не человек? Разве у него не бьется так же сердце? Разве он не хочет кончиками пальцев гладить нежную девичью кожу и говорить тихие красивые слова?
Почему они выбросили его? Почему он должен один идти по холодной мостовой? Идти туда, где его приходу никто не обрадуется? Где ему сунут тарелку с борщом и будут с презрением смотреть, как он уплетает за обе щеки? Посмотрел бы Санька, как вы звенели бы ложкой, если несколько вечеров подряд у вас была бы на ужин только корочка и кружка воды из-под крана.
Санька поднял голову, озирая горящие окна, и прошипел:
— Как я вас всех ненавижу!
Они его не приняли к себе, не считают за своего.
Он сунул руки в карманы кургузой курточки. Идти было еще далеко. Когда он придет домой (хотя какой это ему дом, если ему там не рады), будет уже поздний вечер. Мама с хахалем отужинали, сидят на диванчике и смотрят что-то по телевизору.
Ну, и что? Ну, и пусть! Зато он нарубается борща, сладкого чая. Потом мать ему постелет на диване, под простынь положит светло-коричневую клеенку с белыми кругами. Не обязательно это случится. Но на всякий случай. Как это повелось с далеких младенческих лет.
Завтра он с корешками бухнет, может щипанут «фазана» и еще купят бухла. Утром в понедельник мать ему даст немного денег, и он уедет на раннем автобусе в свою шарагу.
Черт! Санька чуть не упал. Но сделал несколько быстрых шагов и удержался на ногах.
Это был булыжник. Черный. И наверно, старый, как горе. Санька поднял его. Как раз ложился в ладонь, очень удобно. Ждал, что его поднимут? Санька представил, что он в звериной шкуре, а вокруг девственные джунгли. Он поджидает добычу, затаив дыхание. Как и положено настоящему охотнику. Он сильный, потому что у него есть оружие. Человек с оружием всегда сильней тех, у кого его нет. Хоть это и банально звучит. Через дорогу в доме на втором этаже зажглось окно и нагло уставилось на него. Возникла мужская фигура. Это было существо из другого племени.
Мужик открыл форточку и закурил. Пока жена вернется с работы, всё выветрится. Санька посмотрел на булыжник. Страшное оружие в руках опытного охотника.
Он воин. Размахнулся и запустил булыжник. Тот плавной дугой полетел через дорогу. Мужская фигура дернулась, исчезла. Потом вновь возникло в окне, которое втягивало холодный уличный воздух. Воздух джунглей.
Обитатели этой квартиры теперь были беззащитны. Мой дом – моя крепость уже никакая не защита. Тот, кто придумал такое про дом, не знал про охотников.
Какая же это защита – тонкая пластинка стекла, которую может разрушить любой воин, метнув камень? Глупые наивные люди! Не надо верить всякой глупости!
Может быть, мужик увидел Саньку. Но Санька не торопился. Пусть полюбуется! Подробностей он не увидит. А в погоню вряд ли бросится. Он же не воин!
Сейчас он напуган, деморализован и не знает, что делать дальше. Мучительно соображает. Только воин принимает решение быстро и окончательно.
Санька засмеялся. Что болотное! Пидор волосатый! Слабак! Врезать бы тебе еще по роже! Санька доказал себе, что он воин. Он опять засмеялся. Потом накинула себе капюшон на голову. Так он выглядит еще страшнее и воинственней.
Мужик сейчас должен звонить в полицию. «У меня на кухне разбили стекло!»
Санька побежал, делая большие уверенные прыжки и наращивая скорость. Сердце работало, как мотор хорошей иномарки, равномерно и тихо. По телу разлилось приятное тепло. Открытое лицо освежал ветерок.
На всех соревнованиях он всегда прибегал в первой тройке. Учитель физкультуры похлопывал его по плечу. «Хера вы меня догоните! – радостно подумал он. – Хоть всей ментовкой бегите за мной, чмыри поганые! Уроды! В жопе ноги! Вы думаете, что вы меня имеете! Ха-ха-ха! Дурачье! Вот вам! Это я вас имею во все дыры! Волки позорные! Думаете, форму нацепили, так сразу крутые стали? Я вас всех имею с вашими уютными гнездышками, ванными, скрипучими диванами. Да я вас, когда захочу! Вы думаете, что я никто? Что вот так можно со мной? Смотреть на меня с брезгливостью? Я же для вас, как фантик! Развернул, конфетку в рот, а фантик выбросил! Это же ничто, совершенно не нужное ничто, которое никуда не приходится. Только не на того нарвались!»
Они бежал и бежал в ту сторону, где закатывалось солнце, обжигая горизонт пожаром. Санька был уверен, что догонит светило до того, как оно исчезнет, и ему откроется иной светлый мир, где для него будет место.
На него восторженно смотрят девушки. Все они очень красивые и в ярких куртках. Каждая из них мечтает, чтобы именно ее он поманил пальцем. Санька надолго задумывается. А потом машет обеими руками: идите все ко мне!