Про то, как Пармён над соседкой пошутил
Алексей Н. Возрастные ограничения 18+
Решил как-то Пармён Савелич над соседкой подшутить. Не над Лизаветой Парамоновной, зазнобушкой, а над другой, что слева жила. У которой был собака Борис. Раиса Саввична достойная была соседка. Сама тихая, ходит что-то по двору весь день туда-сюда, молоком пахнет. Халат у ней выцветший, но чистенький. То с ведерком пройдет, то с тряпицей какой к веревкам, то метелкой шебуршит что-то. Морщинками смешно шевелит над газетой после дойки, и готовит вкусно! Пармён Савелич как-то стащил у ней с окна остывающие долма. Вкусно было, как когда в армии служил…
Раиса Саввична была довольно глупа. Был у ней хобби: она выписывала из кроссвордов, напечатанных в «Липецких известиях», интересные вопросы и с ответами отправляла их почтальоном письмами в Москву, в телепередачу Поле Чудес, на имя Якубовича Леонида Аркадича. Не знала, болезная, что составитель кроссвордов этих газетных сам половину слов из Поля Чудес собирает в пересекающиеся клеточки, и в тираж запускает. Ну как над такой не пошутить?!
Придумал из города дать на адрес Раисы Саввичны телеграмму с вызовом, следующего содержания: «Рая. Раечка! Буду ждать г-це „Славянский КолоритЪ. Якубовичь Лианид Аркадич. Приежай.“ Знал, что поедет. Погладит шаль свою с цветами-маками, брошь-стрекозу обязательно прицепит на нее, надушится розовой водой, хряпнет желудевки для храбрости, и с собой нальет лялечку… и не сегодня-завтра отчалит, самка похотливая.
Сел на утренний автобус до города, чтобы на телеграф попасть. Дорога дальняя впереди, неровная. Пармён Савелича трясло и подбрасывало. То левая половина подскакивала, то правая вздергивалась, то весь вибрировать мелко начинал, как на стиральной доске. Когда автобус завелся и поехал – немного успокоился вроде… В городе, у ратуши за зданием почты выпил вина хлебного да беляшиком горячим закусил, чтобы успокоиться окончательно. Раскраснелся, разухабился! Даже телегу какую-то приподнял за левую ось, чтобы барышень прогуливающихся повеселить, таким молодцем чуял себя – море по плечу! Барышни прыснули в платочки, и хихикая свернули к церкви, шебурша фалдами юбок своих нарядных. На станции Пармён баранок в дорогу купил, ими и пообедал в автобусе кое-как.
Телеграмма дошла быстро. Еще до того, как почтальон (судак белоглазый!) успел со своим портфельчиком по деревне пойти. Когда Пармён на обедешном автобусе вернулся в село, соседка уже стояла в платочке на остановке, устремясь масляными глазами вдаль, навстречу судьбе. Поверила! Чуть было не столкнулся с ней нос к носу, тьфу ты, Господи! Перепугался, остолбенел, да на нервах чуть алиби свое не оставил на замызганном автобусном сиденье. Выскочил в заднюю дверь, и в акации скрылся переживая. Автобус укатил Раису Саввичину в сторону кладбища, потом направо и 30 км по главной дороге. В райцентр! В гостиницу! Навстречу усатому счастью!
Пришел Пармён Савелич домой веселый, у крыльца сел, закурил и стал на дом Раисы Саввичны посматривать да представлять как она там по гостинице будет расхаживать, трясти телеграммкой да на уши ставить весь Славянский КолоритЪ, в поисках своего усатого дролечки. Смеялся-радовался минут двадцать. Потом внезапно вдруг понял, что не завтракал сегодня и голоден аки троглодит в лесу без дичи. Гренки утром подгорели (на кота отвлекся), а яйца пашот не получились даже с третьего раза, поэтому и уезжал голодный и немного злой. В животе урчало, словно голубя съел заживо и он там в пустом животе песни вдруг свои петь стал да коготками покалываться.
Состряпал Пармён Савелич себе на обед Гурьевскую кашу с лещиной и курагой-изюмом на скорую руку, заправил топленым маслом и в утомительном запахе дымящегося горшочка всю ее приговорил, в минуту добравшись деревянной ложицей до самого дна. Кота покормил просроченной печенью трески. Тот с благодарностью и апломбом стал ходить да кланятся в ноги, а после даже соизволил попроситься на улицу, вместо того, чтобы натворить хозяину в калоши. Пармён Савелич и сам вышел из дому, присел на порожке, самокруточку завернул, затянулся сладко горьким дымом и призадумался: „А ну как автобус вечерний отменят и не вернется она сегодня?.. Как же хозяйство соседкино — пропадать будет?“ Игривое настроение куда-то провалилось в одночасье, как вместе с кашей проглоченное. Почесал Пармён кота за ухом, докурил и решил хоть курей ейных с петухом (будь он неладен!) покормить.
От такой взрослой мысли сам от себя гордый вкрадчиво подошел к тайному ходу, сквозь заборчик с секретом пробрался на участок Раисы Саввичны. Для отвлечения собаки Бориса запас большую мозговую косточку, с которой, между прочим, собирался варить соус для приготовления куриных пупочков с мятой и эстрагоном. Собаки Бориса на месте не оказалось, его цепочка брошенкой валялась на земле возле будки, ошейник отсутствовал. Пармён Савелич тут же расправил плечи, избавился от воровской сутулости и смело шагнул к амбарчику за зерном, пряча кость в задний карман джинсового комбинезона. Зерно у Раисы Саввичны хорошее было, с элеватора: чистое да крупное. Сыпанул два раза ковшом двухлитровым себе в центральный карман на груди. Оттопырилась потяжелевшая джинса, превратилась то ли в зоб, то ли в налитую грудь. Потрогал он енто дело, хмыкнул, засмущался чуть и, возможно, даже покраснел. Посветил фонарем туда-сюда по пыльным углам, щурясь, лучиком нащупал бутыль мутную литра на два с газетной пробкой. Глаза увлажинились моментом, и ладонь сама собой сложилась под форму граненого стакана. Взялся трепетно за пыльное стекло, выгрыз рывком пробку – бражка. Сладким тестом пахнет, изюмчиком. Праздником и весельем от нее в самую душу брызнуло.
– Но сначала куры, – сказал себе Пармён. Бутыль забрал с собой, аккуратно поставив в карман наполненный зерном.
У хлева, вдоль стены стояло корытце-поилка для птицы, вытянутое в длину, метра на полтора. Раиса Саввична и гусей и уток держала, и индюков с канками заводила время от времени. Водоплавающие питомцы скорее всего находились в рейсе на реке, а куры, в петушином предводительстве, прогуливались вальяжно на выгоне. Петуха соседского Пармён Савлич боялся. Искренне, безоговорочно и навсегда. Петух у Раисы Саввчины был дик и агрессивен. При любой возможности он без объявления войны кидался на людей, кошек, собак, лошадей, коз и овец без разбору. А надысь, говорили, соседскому бычку на выпасе глаз вышиб начисто. Такая была птица, с норовом. Пармён Савелич решил скорыми бросками накидать в поилку зерна да унести поскорей ноги с чужого двора. Склонился над поилочкой, сыпанул горку-другую. Нагнулся посильней, разровнять зерна по дну, да и не заметил, как бутыль в кармане откупорилась и брага полилась обильно на зерно! „Кудыж ты, пралик тебя расшиби!“ – только и успел крякнуть Пармён Савелич, как сзади услышал строгое „Коо-ко-ко!“…
Он бежал неуклюже, по-козлячи выбрасывая ноги и обхватив себя двумя руками, прижимая к груди заветную бутыль. Драгоценная брага плескалась опрыскивая лопухи и подорожники бриллиантовыми каплями. Некоторые попадали в рот. Это придавало сил. Казалось, что галоши Пармён Савелича вот-вот задымятся, а потом и вовсе пойдут огнем! Петух, превратившись в смертоносный снаряд, молча бежал следом, отталкиваясь от каменистой дорожки мощными ножищами племенного жеребца. Не видя преград и воспринимая действительность на ощупь Пармён Савелич пробежал сквозь тайную щель забора, сделав ее более явной. В его вращающихся глазах озерными водоворотами плескался ужас и страх. Не оборачиваясь он домчал до крыльца, рванул дверь и нырнув в сенцы уселся на пол. В каком-то потустороннем тумане схватил бутыль и начал хлебать из нее остатки сероватого пойла. Брага была хорошей. Закружила голову, обожгла приятно, духом шибанула в нос, выбив слезу. На выдохе не сдержался, заплакал. Ведь добро сделать хотел, а не лиходеить по пьяной голове! Обидно было очень!
Просидел в тишине с полчаса. Смекнул, что курям соседкиным на обед интересное блюдо получилось: пшеница в браге вымоченная.
»Подсуропил, Пармён, молодец, Савелич! – саркастично нахваливал сам себя, – А може и не передохнут? А так… захмелеют, да потешно приплясывать начнут!.. А може и песни запоют какие новые, кроме своего «ко-ко-ко?»
За этими мыслями и приснул чуток. Опустил бороду на грудь, глаза повели куда-то в неведомое, провалился разум в бездну сна и поникли плечи, а вослед за ними распластались и могучие руки по полу. И такой сон ему чудной снился! Все там было очень симпатично и плавно. Летали стрекозы, пахло цветами и скошенной травкой, а соседский собака Борис голосом леоновского Винни Пуха предлагал Пармён Савеличу пойти в гости к кролику, взяв с собой ружьё. На этом месте где-то издалека, заорала во всю глотку соседка, Раиса Саввична.
Вскочил Пармён Савелич словно ошпаренный собственным потом!
Соседка и впрямь голосила неистово где-то у себя на дворе, и под каждый ее надрыв заинтересованно подтявкивал собака Борис. Пармён Савелич сообразил, что куры преставились. Он тенью шмыгнул к занавешенному оконцу в сенях, отодвинул марлю, служившую тюлью, собрал с рамы паутину указательным пальцем и прильнул к стеклу. Сквозь кусты было видно, как Раиса Саввична, сидя на низенькой дойной табуреточке ощипывает мертвых кур. Она без удержу рыдала, не скрывая эмоций и не боясь сорвать голос. В ее позе и движениях ощущалась боль крупной утраты и ненависть к Полю Чудес. Пармён Савелич сполз по стене, ошарашено осознав плод своего деяния. Он сразу же решил во что бы то ни стало самостоятельно ни в чем не сознаваться! Эту тайну он будет помнить до следующего крупного запоя, а дальше Морфей, Оле Лукойе и их приспешники унесут эту тайну в свое черное царство.
Вскоре соседка закончила ощипывать кур. Пуха и пера у ней собралось на добрую перину и пару европодушек. Упакованные тючки стояли в ряд на вялом закатном солнце. Ощипанные птичьи тушки она свалила в пластиковую детскую ванночку и волоком утащила за двор, громыхая днищем по камням.
– Выбрасывать поволокла на силосную яму, – констатировал Пармён, – Меньжует в пищу пускать, потравиться боится падалью.
Через считанные минуты Раиса Саввична, накинув ванночку панцирем на плечи, шаркая вернулась на двор. Вздыхая и охая она полезла в амбар и меньше чем через минуту завопила оттуда вновь!.. «Бутыль с брагой не нашла» – сказал вслух Пармён Савелич, выливая остатки браги в эмалированную кружку… Он шумно выдохнул, перекрестился и мелкими глоточками выпил до дна, не брезгуя осадком.
Куры вернулись на следующий день под утро. Пармён Савелич уже не спал. Он сидел у двора в темных очках, наблюдал за воробьиной битвой за шкурку от банана и завтракал питательной водкой. Мучительно болела голова. И тут из под лопухов стали выходить по одной похмельные синюшные тушки. Выспавшиеся куры вылезали из силосной ямы на свет божий, щурились и неуклюже двигались по направлению к родному дому, толкаясь и роняя друг друга в утреннюю росу. Где-то за соседским забором громыхнул железом эмалированный тазик, вылетевший из рук упавшей в обморок Раисы Саввичны. Ощипанную процессию замыкал бугристый, упавший духом петух. Полностью лишившись оперения он утратил свой героизм и стал похож на тщедушного краеведа Осипова, старого знакомого Пармён Савелича. Проводив курятину взглядом до самого катуха, Пармён глотнул из стаканчика да только и сказал: «Вот так-то, твою мать!.. Шутить тоже уметь надо!..»
Раиса Саввична была довольно глупа. Был у ней хобби: она выписывала из кроссвордов, напечатанных в «Липецких известиях», интересные вопросы и с ответами отправляла их почтальоном письмами в Москву, в телепередачу Поле Чудес, на имя Якубовича Леонида Аркадича. Не знала, болезная, что составитель кроссвордов этих газетных сам половину слов из Поля Чудес собирает в пересекающиеся клеточки, и в тираж запускает. Ну как над такой не пошутить?!
Придумал из города дать на адрес Раисы Саввичны телеграмму с вызовом, следующего содержания: «Рая. Раечка! Буду ждать г-це „Славянский КолоритЪ. Якубовичь Лианид Аркадич. Приежай.“ Знал, что поедет. Погладит шаль свою с цветами-маками, брошь-стрекозу обязательно прицепит на нее, надушится розовой водой, хряпнет желудевки для храбрости, и с собой нальет лялечку… и не сегодня-завтра отчалит, самка похотливая.
Сел на утренний автобус до города, чтобы на телеграф попасть. Дорога дальняя впереди, неровная. Пармён Савелича трясло и подбрасывало. То левая половина подскакивала, то правая вздергивалась, то весь вибрировать мелко начинал, как на стиральной доске. Когда автобус завелся и поехал – немного успокоился вроде… В городе, у ратуши за зданием почты выпил вина хлебного да беляшиком горячим закусил, чтобы успокоиться окончательно. Раскраснелся, разухабился! Даже телегу какую-то приподнял за левую ось, чтобы барышень прогуливающихся повеселить, таким молодцем чуял себя – море по плечу! Барышни прыснули в платочки, и хихикая свернули к церкви, шебурша фалдами юбок своих нарядных. На станции Пармён баранок в дорогу купил, ими и пообедал в автобусе кое-как.
Телеграмма дошла быстро. Еще до того, как почтальон (судак белоглазый!) успел со своим портфельчиком по деревне пойти. Когда Пармён на обедешном автобусе вернулся в село, соседка уже стояла в платочке на остановке, устремясь масляными глазами вдаль, навстречу судьбе. Поверила! Чуть было не столкнулся с ней нос к носу, тьфу ты, Господи! Перепугался, остолбенел, да на нервах чуть алиби свое не оставил на замызганном автобусном сиденье. Выскочил в заднюю дверь, и в акации скрылся переживая. Автобус укатил Раису Саввичину в сторону кладбища, потом направо и 30 км по главной дороге. В райцентр! В гостиницу! Навстречу усатому счастью!
Пришел Пармён Савелич домой веселый, у крыльца сел, закурил и стал на дом Раисы Саввичны посматривать да представлять как она там по гостинице будет расхаживать, трясти телеграммкой да на уши ставить весь Славянский КолоритЪ, в поисках своего усатого дролечки. Смеялся-радовался минут двадцать. Потом внезапно вдруг понял, что не завтракал сегодня и голоден аки троглодит в лесу без дичи. Гренки утром подгорели (на кота отвлекся), а яйца пашот не получились даже с третьего раза, поэтому и уезжал голодный и немного злой. В животе урчало, словно голубя съел заживо и он там в пустом животе песни вдруг свои петь стал да коготками покалываться.
Состряпал Пармён Савелич себе на обед Гурьевскую кашу с лещиной и курагой-изюмом на скорую руку, заправил топленым маслом и в утомительном запахе дымящегося горшочка всю ее приговорил, в минуту добравшись деревянной ложицей до самого дна. Кота покормил просроченной печенью трески. Тот с благодарностью и апломбом стал ходить да кланятся в ноги, а после даже соизволил попроситься на улицу, вместо того, чтобы натворить хозяину в калоши. Пармён Савелич и сам вышел из дому, присел на порожке, самокруточку завернул, затянулся сладко горьким дымом и призадумался: „А ну как автобус вечерний отменят и не вернется она сегодня?.. Как же хозяйство соседкино — пропадать будет?“ Игривое настроение куда-то провалилось в одночасье, как вместе с кашей проглоченное. Почесал Пармён кота за ухом, докурил и решил хоть курей ейных с петухом (будь он неладен!) покормить.
От такой взрослой мысли сам от себя гордый вкрадчиво подошел к тайному ходу, сквозь заборчик с секретом пробрался на участок Раисы Саввичны. Для отвлечения собаки Бориса запас большую мозговую косточку, с которой, между прочим, собирался варить соус для приготовления куриных пупочков с мятой и эстрагоном. Собаки Бориса на месте не оказалось, его цепочка брошенкой валялась на земле возле будки, ошейник отсутствовал. Пармён Савелич тут же расправил плечи, избавился от воровской сутулости и смело шагнул к амбарчику за зерном, пряча кость в задний карман джинсового комбинезона. Зерно у Раисы Саввичны хорошее было, с элеватора: чистое да крупное. Сыпанул два раза ковшом двухлитровым себе в центральный карман на груди. Оттопырилась потяжелевшая джинса, превратилась то ли в зоб, то ли в налитую грудь. Потрогал он енто дело, хмыкнул, засмущался чуть и, возможно, даже покраснел. Посветил фонарем туда-сюда по пыльным углам, щурясь, лучиком нащупал бутыль мутную литра на два с газетной пробкой. Глаза увлажинились моментом, и ладонь сама собой сложилась под форму граненого стакана. Взялся трепетно за пыльное стекло, выгрыз рывком пробку – бражка. Сладким тестом пахнет, изюмчиком. Праздником и весельем от нее в самую душу брызнуло.
– Но сначала куры, – сказал себе Пармён. Бутыль забрал с собой, аккуратно поставив в карман наполненный зерном.
У хлева, вдоль стены стояло корытце-поилка для птицы, вытянутое в длину, метра на полтора. Раиса Саввична и гусей и уток держала, и индюков с канками заводила время от времени. Водоплавающие питомцы скорее всего находились в рейсе на реке, а куры, в петушином предводительстве, прогуливались вальяжно на выгоне. Петуха соседского Пармён Савлич боялся. Искренне, безоговорочно и навсегда. Петух у Раисы Саввчины был дик и агрессивен. При любой возможности он без объявления войны кидался на людей, кошек, собак, лошадей, коз и овец без разбору. А надысь, говорили, соседскому бычку на выпасе глаз вышиб начисто. Такая была птица, с норовом. Пармён Савелич решил скорыми бросками накидать в поилку зерна да унести поскорей ноги с чужого двора. Склонился над поилочкой, сыпанул горку-другую. Нагнулся посильней, разровнять зерна по дну, да и не заметил, как бутыль в кармане откупорилась и брага полилась обильно на зерно! „Кудыж ты, пралик тебя расшиби!“ – только и успел крякнуть Пармён Савелич, как сзади услышал строгое „Коо-ко-ко!“…
Он бежал неуклюже, по-козлячи выбрасывая ноги и обхватив себя двумя руками, прижимая к груди заветную бутыль. Драгоценная брага плескалась опрыскивая лопухи и подорожники бриллиантовыми каплями. Некоторые попадали в рот. Это придавало сил. Казалось, что галоши Пармён Савелича вот-вот задымятся, а потом и вовсе пойдут огнем! Петух, превратившись в смертоносный снаряд, молча бежал следом, отталкиваясь от каменистой дорожки мощными ножищами племенного жеребца. Не видя преград и воспринимая действительность на ощупь Пармён Савелич пробежал сквозь тайную щель забора, сделав ее более явной. В его вращающихся глазах озерными водоворотами плескался ужас и страх. Не оборачиваясь он домчал до крыльца, рванул дверь и нырнув в сенцы уселся на пол. В каком-то потустороннем тумане схватил бутыль и начал хлебать из нее остатки сероватого пойла. Брага была хорошей. Закружила голову, обожгла приятно, духом шибанула в нос, выбив слезу. На выдохе не сдержался, заплакал. Ведь добро сделать хотел, а не лиходеить по пьяной голове! Обидно было очень!
Просидел в тишине с полчаса. Смекнул, что курям соседкиным на обед интересное блюдо получилось: пшеница в браге вымоченная.
»Подсуропил, Пармён, молодец, Савелич! – саркастично нахваливал сам себя, – А може и не передохнут? А так… захмелеют, да потешно приплясывать начнут!.. А може и песни запоют какие новые, кроме своего «ко-ко-ко?»
За этими мыслями и приснул чуток. Опустил бороду на грудь, глаза повели куда-то в неведомое, провалился разум в бездну сна и поникли плечи, а вослед за ними распластались и могучие руки по полу. И такой сон ему чудной снился! Все там было очень симпатично и плавно. Летали стрекозы, пахло цветами и скошенной травкой, а соседский собака Борис голосом леоновского Винни Пуха предлагал Пармён Савеличу пойти в гости к кролику, взяв с собой ружьё. На этом месте где-то издалека, заорала во всю глотку соседка, Раиса Саввична.
Вскочил Пармён Савелич словно ошпаренный собственным потом!
Соседка и впрямь голосила неистово где-то у себя на дворе, и под каждый ее надрыв заинтересованно подтявкивал собака Борис. Пармён Савелич сообразил, что куры преставились. Он тенью шмыгнул к занавешенному оконцу в сенях, отодвинул марлю, служившую тюлью, собрал с рамы паутину указательным пальцем и прильнул к стеклу. Сквозь кусты было видно, как Раиса Саввична, сидя на низенькой дойной табуреточке ощипывает мертвых кур. Она без удержу рыдала, не скрывая эмоций и не боясь сорвать голос. В ее позе и движениях ощущалась боль крупной утраты и ненависть к Полю Чудес. Пармён Савелич сполз по стене, ошарашено осознав плод своего деяния. Он сразу же решил во что бы то ни стало самостоятельно ни в чем не сознаваться! Эту тайну он будет помнить до следующего крупного запоя, а дальше Морфей, Оле Лукойе и их приспешники унесут эту тайну в свое черное царство.
Вскоре соседка закончила ощипывать кур. Пуха и пера у ней собралось на добрую перину и пару европодушек. Упакованные тючки стояли в ряд на вялом закатном солнце. Ощипанные птичьи тушки она свалила в пластиковую детскую ванночку и волоком утащила за двор, громыхая днищем по камням.
– Выбрасывать поволокла на силосную яму, – констатировал Пармён, – Меньжует в пищу пускать, потравиться боится падалью.
Через считанные минуты Раиса Саввична, накинув ванночку панцирем на плечи, шаркая вернулась на двор. Вздыхая и охая она полезла в амбар и меньше чем через минуту завопила оттуда вновь!.. «Бутыль с брагой не нашла» – сказал вслух Пармён Савелич, выливая остатки браги в эмалированную кружку… Он шумно выдохнул, перекрестился и мелкими глоточками выпил до дна, не брезгуя осадком.
Куры вернулись на следующий день под утро. Пармён Савелич уже не спал. Он сидел у двора в темных очках, наблюдал за воробьиной битвой за шкурку от банана и завтракал питательной водкой. Мучительно болела голова. И тут из под лопухов стали выходить по одной похмельные синюшные тушки. Выспавшиеся куры вылезали из силосной ямы на свет божий, щурились и неуклюже двигались по направлению к родному дому, толкаясь и роняя друг друга в утреннюю росу. Где-то за соседским забором громыхнул железом эмалированный тазик, вылетевший из рук упавшей в обморок Раисы Саввичны. Ощипанную процессию замыкал бугристый, упавший духом петух. Полностью лишившись оперения он утратил свой героизм и стал похож на тщедушного краеведа Осипова, старого знакомого Пармён Савелича. Проводив курятину взглядом до самого катуха, Пармён глотнул из стаканчика да только и сказал: «Вот так-то, твою мать!.. Шутить тоже уметь надо!..»
Прочитала первый и не смогла остановиться, не дочитав до конца последний опубликованный рассказ про Пармёна Савелича. Ваш герой яркий и самобытный, мне он бесконечно симпатичен. Читая истории из его жизни, я посмеялась от души, однако после прочтения ожили во мне и другие темы для размышления, не связанные с юмором.
С удовольствием буду ждать новых рассказов про Пармёна!