Советская история

Все персонажи являются вымышленными и любое совпадение с реально живущими или когда-либо жившими людьми не случайно.

Красное солнце держало в своей тёплой ладони маленький город. Здания от усталости склонились к земле, и длинные тени указывали направление наступающему вечеру. То была пора, когда шум моторов и скрежет колёс сметала волна троллейбусного гула и голосов людей, толпящихся на остановках. Расшаркивая пыль в дождевых разводах на асфальте, толпа угрюмо сопротивлялась своему нетерпению. Ещё один рабочий день сошёл на обочину. Люди с грохотом входили в душный салон, щёлкали компостерами, и тяжёлый троллейбус усталой гусеницей тянул пролетариев, сплочённых жмущей теснотой и крепкой дружбой народов.

Заведующая универмагом № 2, Алевтина Зиновьевна Ложечка, напрягая складку между бровей, принялась щепетильно собирать скрепки со стола. Часы на стене показывали четыре часа после полудня. С резким стуком она утрамбовала пачку документов до прямых углов и сложила их в картонную папку. Сдвинув большой дырокол в правый угол, Алевтина Зиновьевна сняла трубку с телефона и стала быстро перебирать пальцами дырявый диск. Когда все косточки бедняги Белла были пересчитаны, заведующая дистиллированным голосом процедила через трубку строгие слова:

— Лена, зайдите ко мне, пожалуйста!

Не дослушав, как в ответ лопаются пузырьки звука, она положила трубку и села за прибранный стол.

После мягкого стука отворилась дверь и в кабинет вошла щуплая сутулая девушка, та самая Лена, которая работала в универмаге кассиром. Она, как всегда, стояла, опустив взгляд к полу, и робко изгибала прореженные брови. На работе Лена Котик постоянно имела такой вид, будто у неё обнаружили недостачу и вот-вот начнут бить. А, когда она разговаривала с Алевтиной Зиновьевной, ко всему прочему, её лицо становилось неприемлемо бледным, и непременно начинала кровоточить нижняя губа. Алевтина Зиновьевна, в свою очередь, круглый год не снимала ежовых рукавиц, что приводило Лену в ещё больший трепет.

В свой кабинет Ложечка редко вызывала подчинённых, поэтому для Лены паника обрела ясные очертания худощавой женщины с косой в руках, которая крепко вцепилась в неё костлявой рукой. Девушка знала, лезвие по её душу уже заточено.

С искусанной в кровь губой Лена мялась возле стола заведующей и ждала, когда та зачитает приговор и назначит дату казни.

— Скажите, Лена, все билеты проданы?

Лена крепко сжала влажные кулачки, из последних сил удерживая ускользающий страх, и тихо ответила:

— Нет.

Алевтина Зиновьевна приспустила очки и с твёрдым прищуром заглянула за край оправы, где едва держалась на ногах перепуганная Лена.

— И сколько осталось?

— Одна пачка.

Заведующая отвела взгляд и задумалась, крепко прижав руку ко рту, будто опасалась произнести свои мысли вслух. Пальцами второй руки она небрежно стучала по столу. Казалось, между ними заблудилось время, навсегда замедлив шаг. Спустя несколько минут Ложечка громко ударила ладонью по столу, чем вызвала у Лены тошноту и головокружение. В завершение заведующая метнула в кассира калёным железом своего голоса:

— Скажите, ещё кто-нибудь остался?

— Ну, да.

— Сколько человек?

— Около десяти.

— Вот что, Леночка, соберите-ка всех в красном уголке, пожалуйста.

Лена ещё крепче сжала кулаки и, спотыкаясь, поспешила покинуть кабинет.

Алевтина Зиновьевна поднялась из-за стола, привычно осмотрелась в кабинете, сняла с гвоздя большую связку ключей, положила их в карман пиджака и вышла из кабинета. Коридор, как в любой советской конторе, был похож на ночной переулок, в котором темнота имела даже запах. Свет был похож на тропинку из примятой сухой травы, которая обладала тяжёлым каменным звуком. Когда Алевтина Зиновьевна шла по коридору, звук был особенным. Она настолько сильно вдавливала набойки в пол, что всем мерещилось средневековое сражение на мечах. Услышав металлический шаг заведующей, каждый принимался изобразить усердие в работе, перекладывая с места на место папки с документами и листая канцелярские книги с озабоченной миной. Шелест бумаги в кабинетах был такой силы, что канцелярским крысам в пору были шкурки их корабельной родни, угодившей в нешуточный шторм. Шум был весьма неприятным, поэтому занятой вид вполне успешно отображался морщинами на лицах. Даже когда завершался рабочий день, и Ложечка запирала свой кабинет и шла к выходу, все по привычке умолкали, словно тишина опрокинулась на них огромным булыжником. После этого, обычно, каждый непроизвольно начинал придумывать для себя неотложные дела, будто искал оправдания для того, чтобы пойти домой. И действительно, подобные размышления нагоняли на их лица довольно занятой вид, хотя, как правило, ничего конкретного выдумать не удавалось. Поэтому, когда Лена сообщила о собрании в красном уголке, каждому пришлось признать, что его фантазия оказалась никудышным адвокатом.

Красный уголок выглядел так, как выглядят места с такими названиями. Красные откидные сидения, плакаты, прикреплённые к стенам ржавыми кнопками и несущие в себе идею национального богатства и моральной чистоты, переломанные доски, небрежно сложенные в углу и запах плесени. Усталые пособницы советской торговли по пятому разу перечитывали напечатанные на плакатах лозунги, подбирая нелепые рифмы прочитанным предписаниям. Подступала дрёма. Внезапно начавшаяся битва ложечкиных каблуков с полом натравила осанку на обмякшие тела. Ложечка стала за трибуну, обвела взглядом сидящих и, удостоверившись, что климат в помещении вновь стал официальным, начала говорить:

— Товарищи! Все вы помните, что наш магазин принимал активное участие, в распространении лотерейных билетов.

Лица присутствующих огорчённо исказились. Обычно, когда Алевтина Зиновьевна употребляла речевой оборот «все вы помните» или «все вы знаете», это означало, что в данный момент спорить с ней не следует. И, конечно, все, соответственно, это знали и никогда об этом не забывали. Именно поэтому, в напоминание о неоспоримости своих «аллокуций», Ложечка всякий разговор начинала именно с этих слов. И всякий раз глаза тех, кто «знал» и «помнил» покрывались постным налётом, а язык барахтался в горькой слюне. Вряд ли кто-либо из них познал вкус просроченного хозяйственного мыла, но сосредоточенная неподвижность лиц говорила о том, что им это откуда-то было хорошо известно.

В красном уголке сотрудники универмага солидарно делили между собой такую гримасу, будто их осведомлённость о вкусовых качествах мыла достигла совершенства. Лишь несмолкаемый шёпот лёгкой пеленой скрывал недовольство на лицах. Заведующая продолжила:

— Но, к сожалению, билеты были проданы не все!

Недовольство сменилось недоумением, и в зале начался гомон, но скрыть он уже ничего не мог. Растерянные коллеги не могли взять в толк, что их ожидает – строгий выговор, суровое взыскание или ответственное поручение. Но вскоре каждый поймал на себе внимание Алевтины Зиновьевны и почувствовал, что через мгновение она зачитает приговор, ежели не прекратится шум. Все смолкли и продолжили слушать начальницу.

— Тираж состоится уже завтра, поэтому предлагаю купить эти билеты нам.

Шум возобновился. Алевтина Зиновьевна только и слушала сбивчивый голос народа. Неразборчивые фразы рвались на части, слова сглатывались, буквы путались между буквами, постепенно растворяясь друг в друге. Ложечка знала, что из подобных обрывков обычно формируется общественное мнение. В свою очередь, в любом коллективе каждый имеет своё мнение, которое старается высказывать таким образом, чтобы оно было удивительно схожим с точкой зрения остальных. Коллектив универмага №2 никогда не смел отклоняться от общепринятых традиций. Поэтому сугубо традиционно пара тучных и мало стеснительных женщин несколько раз повторили друг за дружкой нужные слова, переставляя их местами. Кое-кто с запинкой спопугайничал, а остальные банально покивали скучными лицами. И, когда подчинённые с облегчением вверили судьбу своего решения в крепкие и надёжные руки руководства, Ложечка утвердительно констатировала бесповоротное одобрение выдвинутого предложения.

За окном грузно лязгал рабочий молот социализма и тонко свистел крестьянский серп, пожиная его необъятные плоды. Под эти звуки обладатели пролетарской гордости с уверенными натруженными лицами хвастались мозолями на крепких ладонях. Дети перед сном, задержав дыхание, пытались пересчитать звёздные бусины, пленённые ночным небом, и были уверены, что именно там люди становятся по-настоящему взрослыми. Любой из них мечтал повзрослеть как можно скорее, но, как правило, становился большим, как только зарабатывал те самые первые мозоли. После этого непримиримая гордость разбивала в пыль всяческие мечты о звёздных путешествиях. Женщины рвали друг друга на части, решая продовольственные задачи в продуктовых магазинах. Беспощадная битва за колбасные обрезки со временем заканчивалась вполне спокойной старостью, которую прилежные домохозяйки непременно заслуживали. И нерасторопные бабушки размеренно чаёвничали у соседских самоваров, с любопытством выглядывая из окон, выходящих в тенистые и прохладные дворики. Забот было много, а проблем мало, и исправить такое положение вещей могли только деньги. Разбогатеть можно было только с успешным участием в денежно-вещевой лотерее.

Сотрудники универмага №2 тёплым будним вечером, качаясь на волне своей истомы, неожиданно получили такую возможность. Но, поскольку ценой лишь простого, но при этом сознательного человеческого участия обойтись никак не выходило, радость беспомощным ручейком скрылась в жадных песках пустыни добровольно-принудительной ответственности. Кассир Котик бережно приняла у каждого трудовую копейку размером в целый алтын и, кропотливо подытожив внесённые платежи, со звоном заключила их в кассовый аппарат. Пачка заветных билетов также безапелляционно была заперта в сейфе Алевтины Зиновьевны. После этого все озадачились спешкой в соответствии с расписанием движения городского транспорта. К слову сказать, что ни один водитель понятия не имел о существовании такого расписания.

Следующий день прошёл для работников торговли будней рекой, отшлифовав течением камни памяти о минувших событиях. Воспоминания мутными брызгами растаяли в неподвижном воздухе затхлой повседневности. Никто не вспоминал о приобретённых билетах и тираж не искрил нетерпеливым угольком в ожидание результатов. Вместо этого скучный дым накрыл поволокой заспанные глаза уставших служащих. Они исправно несли свою томную вахту, без сил дожидаясь её истечения. Тем временем тиражная комиссия готовила результаты минувшей лотереи к публикации.
Отношение к газете среди населения всегда было уважительным. Шелест тонких страниц был обязательным обстоятельством утреннего бутерброда с маслом и вечернего чаепития. Улыбчивые бабушки в цветных платках фасовали семечки в рукотворные газетные стаканчики. Сложенными из газеты панамками покрывали голову, избегая следов ремонта квартиры на волосах. И даже беспечных мух лишали жизни именно газетой. Вопреки этому, покупка свежей прессы была делом сугубо не нарочным, но отвратительно привычным.

Педантичная Алевтина Зиновьевна была человеком тщательным, крепко держалась распорядка своих предпочтений и непреклонно следила за их чистотой. Дисциплинированность по отношению к советской печати была одним из таких предпочтений. Периодические издания были у Ложечки в большом почёте и прочитывались ею с глубоким уважением. Каждый советский гражданин ведал, что знание это сила, а наука это жизнь, но Алевтина Зиновьевна, ко всему прочему, хотела знать, почему, и очень этим гордилась.

С шорохом вылетающей из-под колёс пыли троллейбус остановился возле столба с синим знаком. Рваный рёв ржавых створок исполосовал утренний воздух. Суровый гомон выполз из салона, опережая хмурых людей. Резвым плевком дав вольную занятой толпе, троллейбус снова сомкнул зубы и шумно застонал. Чёрные параллели нервно дрогнули, и огромная электрическая улитка медленно двинулась навстречу асфальтированному горизонту.

Ложечка подошла к газетному киоску и строго посмотрела на продавщицу, словно та не вовремя сдала квартальный отчёт. Газетами обычно торговали маленькие женщины с грустными прищуренными между напряжённых век глазами. За таким прищуром они прятали некую невесёлую правду, часто моргая, словно заусенцы чёрных газетных заголовков кололи их прямо в зрачок. На самом деле они просто никогда не высыпались и, часто зевая с закрытым ртом, просто старались удержать ленивую слезу, которая то и дело рвалась выкатиться из-за века. Официальный строй взвешенных слов Алевтины Зиновьевны чеканным маршем отбарабанил покупательский клич, и худенькая продавщица съёжилась перепуганным котёнком, прижимаясь к дальнему углу прилавка. Она рассеяно нащупала нужную газету где-то внизу и робко протянула её строгой покупательнице. Ложечка быстрым рывком забрала газету, заполнив киоск густым типографским запахом.
Когда Ложечка вошла в свой кабинет, она деловито вынула газету из сумки и положила её в центр своего стола. Вслед за этим она схватила за шиворот дрожащий телефон и с особенным усердием принялась поворачивать потрёпанный диск, жестоко расковыривая хлипкие отверстия.

— Лена! Строгий восклицательный знак шарахнул кассира доброй затрещиной бодрости. – Пригласите всех, пожалуйста, в мой кабинет!

Лена, отчего-то решила, что у неё потекла тушь, поэтому она с вороватой быстротой распахнула маленькую пудреницу и пару раз подмигнула круглому зеркальцу. Поскольку любые слова заведующей в её адрес пробуждали в Лене необычайную расторопность, то она мгновенно выскочила за дверь и просеменила по кабинетам, оповестив давешних пайщиков о срочном собрании. Делегация акционеров Всесоюзной лотереи, недоумевая, вошла в кабинет Алевтины Зиновьевны. Воцарилась такая тишина, какая бывает, когда учительница внезапно вернулась в класс. В чём дело помнила только Котик, но ложбинки на её дрожащих губках всё равно скакали так, будто она упустила самые главные детали. Прочие лишь флегматично и медленно моргали, больные неуёмной зевотой. Они смешно вытягивали лица и раздували щёки, стараясь при этом не открыть ртов. Ложечка наскоро и очень точно оценила эмоциональный фон, и тот час приступила к его калибровке с характерной категоричностью:

— Все вы знаете, — услышав знакомые слова, которые принимались как команда «Смирно!», члены-пайщики построились вдоль струны голоса заведующей, — что вчера состоялся тираж денежно-вещевой лотереи, в которой принимал участие наш коллектив.
Зевота вновь принялась разминать безразличные лица. Ложечка встала, вынула из кармана тяжёлый клубок ключей и, поерошив звенящие букли, отперла сейф. Алевтина Зиновьевна достала оттуда пачку билетов, положила её на газету и прижала к ней ладонью. Любопытство медленным грузом крепко прижало брови присутствующих к острию складки над переносицей. Заведующая села за стол и жестом предложила остальным сделать то же самое.

— Приступим.

Деловитое участие накрыло всё собрание. Подлинным вниманием выступления Алевтины Зиновьевны пользовались очень редко. Обычно те, кто её слушал, лишь опасались вызвать у неё сомнения в этой подлинности. Только у Лены Котик по обыкновению такая возможность вызывала ужас, который густо разливался по её груди и обжигал дыхание, словно нашатырный спирт. Это всегда происходило настолько убедительно, что Лена начинала верить в натуральность резкого запаха. Оттого она всегда с искренним вниманием слушала строгую начальницу и всё записывала в маленький блокнот. Лене всегда казалось, что чем меньше блокнот, тем надёжнее будет храниться то, что там написано. Правда её постоянно не покидала неприятная свежесть ощущения, что она где-то его выронила. Чтобы убедиться, что это не так, Лена нередко двигала ящики своего стола и перекладывала их содержимое с места на место. Наверное, целость вверенной ей кассы заботила Лену гораздо меньше, нежели сохранность своих записей.

Однако на сей раз, и эти заботы покинули первый план и теперь Лена, так же как и все, нахально заглядывала Алевтине Зиновьевне в рот, стараясь увидеть там заветный результат минувшего розыгрыша. Как-никак речь шла о «Москвиче-412» и, как только выяснилось, что серия билетов из купленной пачки совпала с серией выигравшего, каждый с нетерпением стал ждать, что вот-вот новый автомобиль появится прямо из её рта. Ожидания превратились в безоговорочную уверенность, когда Ложечка объявила номер билета:

— Билет номер сорок два!

Осталось сделать сущую безделицу – пролистать пачку, словно любимую книгу в поисках любимой цитаты, и остановиться на нужной сорок второй странице. В таких случаях чаще всего пользуются надёжной и проверенной техникой поиска пальцевым методом. Смочив щепотку своих пальцев, Алевтина Зиновьевна поспешила применить его на практике. Ещё никогда коллектив столь пристально не следил за движением зрачков своей начальницы. Её пальцы резво мчались по бумажным ступенькам хлёсткими шагами. На мгновение они замешкались между бумаг и растерянно стали отгибать один из билетов. Ожидание окатило янтарём всех собравшихся. Лишь редкие волны глотков впивались в кожу на их шеях. Лицо Алевтины Зиновьевны приобрело традиционную хмурую строгость. А все привычно приосанились, вспомнив, что эта женщина их начальница. Расслабив брови, Ложечка подняла глаза и неуверенно произнесла:

— Товарищи, здесь нет такого билета.

Ещё никогда никто из подчинённых не видел свою начальницу в такой растерянности. Алевтина Зиновьевна, в свою очередь, ощутила неприятную лёгкость, вроде той, что появляется из-под сломленной ножки стула. Ей вдруг показалось, что она в чужом кабинете, где кислым запахом её дубасит чувство вины в том, в чём на самом деле она не виновата. Впервые она неумело старалась спрятать глаза от коллектива, как ежедневно коллектив прятал их от неё. К счастью для Ложечки, на помощь ей пришло колючее солнце, которое огненным ежом без приглашения закатилось в кабинет и присоединилось к собранию. Свет назойливо стал всем заглядывать в глаза и мгновенно заретушировал стёкла её очков. Пайщики ещё смущённо поглядывали на Ложечку и одновременно сердились на солнце и на обстоятельства. Кое-кто из них покинул свои места и принялся проверять билеты снова. Когда все убедились, что вслед за сорок первым действительно идёт сорок третий, они пересчитали все билеты. Их оказалось ровно сто. Ирония судьбы для всех превратилась в глумление, когда обнаружилось, что последним билетом в пачке оказался первый билет следующей серии.

Впервые работники советской торговли почувствовали себя жертвами капиталистических репрессий. Апатия немытым стеклом поволокла взгляды, раздался ленивый скрежет стульев и группа подавленных людей, склонив головы, вышла из кабинета Ложечки, словно она попросила их получить расчёт.

Проигрывать не любит никто. Причём забавно, что чаще всего каждый, кому не повезло, ведёт себя так, будто у него вытрусили карманы, забыв о том, что там и до этого было пусто. Всегда грустно, что гипотетический медведь так и не был сражён, и с него не была спущена та самая гипотетическая шкура, не дождавшись справедливого дележа. Так и пайщики разбрелись по своим кабинетам, тоскуя, что охота не задалась. Кого-то навзрыд душил грудной колокол по рухнувшим планам, кто-то лишь пару раз махнул ладонью, словно прощаясь с упущенной возможностью, прочие пожимали плечами, Лена Котик, как всегда, захлёбывалась адреналином.

Алевтина Зиновьевна не спеша собрала разбросанные билеты и снова их упаковала. Она отложила пачку в сторону и принялась безучастно листать газету. Ностальгия по неудаче снова обратила её внимание на результаты тиража. Крайне редко Ложечка улыбалась с широтой размаха крыльев Поморского голубя. Охватившая её радость никак не помещалась в её улыбке, и она выскочила из кабинета, чтобы поделиться с остальными. Повеселевшая женщина обошла все кабинеты с сообщением, что каждый из билетов выпавшей серии выигрывает один рубль, напомнив, что их девяносто девять. Утешения после неудачи гораздо приятнее, чем удача, особенно, если они спонтанные. Если полёт ни к чёрту не удался, но ненароком под рукой оказался парашют, мёртвой петлёй уже никого не поразишь, но эффектно катапультироваться в самый раз. Да и жизнь есть шанс сохранить, что тоже не плохо.

Вот так и все участники этого большого виража Всесоюзной лотереи с радостью пошли в кассу универмага № 2 за своими утешительными парашютами. И, отбросив минувший рабочий будний и былые меланхолии, словно пыльные мешки с песком, щекотали хвост попутного ветра по дороге домой. А вечер укрыл тенистой газетой млеющий город и смял его потемневшей усталой ладонью.

Так ещё один день был выброшен в пламя заката и ещё один вечер в уютной корзине фантастического монгольфьера улетел в чёрную пустыню звёздных кактусов.

6 июня 2015 г.